Венди Голдман - Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий

• Название: Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий
• Автор: Венди Голдман
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1408-3

В.З. Голдман исследует социальную механику террора, показывает, каким образом репрессии превратились в массовое явление не только по количеству жертв, но также по числу преступников, которых они породили. Она широко использует уникальные архивные данные, которые до сих пор были засекреченными и недоступными для исследователей. Новые документы позволили отойти от прежних представлений, что единственным фактором развязывания террора стало стремление Сталина сосредоточить всю полноту власти в своих руках.

Автору книги удалось проследить, как террор, развязанный сверху «сползал» вниз через бюрократический аппарат профсоюзов, поразив на своем пути ВЦСПС, фабричные комитеты профсоюзов и его рядовых членов. Террор, утверждает она, был расчетливо направленным сверху ударом против оппозиционеров и «врагов народа», который повлек за собой массовую панику, коренным образом изменившую взаимоотношения в каждом советском учреждении, на каждом предприятии. «Саморазоблачения» захлестнули страну Никто не мог понять критериев, на основе которых выбирались жертвы, как и почему недавние друзья, родственники, знакомые, мужья и жены, в один день объявлялись «вредителями», «врагами народа» и прямо на партийных и профсоюзных собраниях арестовывались НКВД.

Исследование представляет интерес для историков советского периода, политологов и социологов, интересующихся вопросами политического, насилия, мобилизации народных масс и популистской компоненты террора, а также для всех, интересующихся советской историей.

---

Производственный травматизм

Давление на рабочих, чтобы обеспечить выполнения высоких производственных планов, использование новых, ранее неизвестных технологий и низкий уровень квалификации рабочей силы — все это в совокупности обусловливало высокий уровень производственного травматизма в 1930-е годы. Наиболее опасной считалась работа в каменноугольной, железорудной и нефтедобывающей промышленности, в железнодорожном строительстве, а также в металлургии. В 1934 году уровень травматизма (количество производственных травм на 100 рабочих) в этих отраслях достигал 20-30%. Это означало, что треть рабочей силы пострадала от полученных травм в течение одного года. Даже в самых безопасных отраслях промышленности, таких как фарфоровая, полиграфическая, текстильная и швейная, уровень травматизма достигал 5%. В 1934 году в большинстве отраслей промышленности 10-20% рабочих получили производственные травмы. Кроме того, в период с 1934 по 1936 годы было выявлено увеличение уровня травматизма почти в 75% отраслях промышленности. Только в 1937 году, когда вновь обратили внимание на безопасность труда и на случаи «вредительства», уровень травматизма снизился: более 90% профсоюзных организаций заявили о значительном уменьшении травматизма по сравнению с 1936 годом.[10] Было отмечено большое количество несчастных случаев со смертельным исходом, особенно в отраслях по добыче угля и цветного металла, в вагоностроительной промышленности, а также в черной металлургии. В 1936 году от несчастного случая на производстве из 660 тыс. 800 шахтеров умерли 1 тыс. 76 человек. В период с 1935 по 1936 годы уровень смертности возрос на 27% в угольной промышленности и на 8,7% во всех других отраслях.{66} На 12 тыс. рабочих Московского строительного треста пришлась 1 тыс. несчастных случаев, в том числе 65 тяжелых, из них 6 — со смертельным исходом.{67} До 1937 года профсоюзные работники и хозяйственники почти совершенно игнорировали вопросы охраны труда. Руководители предприятий часто не расходовали фонды, предназначенные государством для нужд безопасности, а использовали их для других целей. На фоне постоянной нехватки средств, эти фонды были практически бесполезными. Например, угольные штольни и забои были плохо укреплены, так как ни за какие деньги невозможно было купить крепежный лесоматериал для шахт. Руководство профсоюзов и руководители предприятий пренебрегали правилами безопасности и налагаемыми за нарушение штрафами.{68} Не удивительно, что высокий уровень травматизма и смертности вызывал у рабочих чувство негодования по отношению к начальникам, бригадирам и руководителям местных партийных и профсоюзных организаций. В 1936 году партийные лидеры использовали недовольство рабочих для организации государственной кампании против «вредительства», которая началась после взрыва в Кемеровских шахтах. Профсоюзные организаторы и руководители сознательно вводили рабочих в заблуждение, подстрекая их к тому, чтобы считать все несчастные случаи преднамеренными актами вредительства. Руководители Президиума ЦК Союза рабочих зерносовхозов и ЦК Союза рабочих железнодорожного строительства и Метрополитена, как и многие другие в 1937 году были обвинены в игнорировании несчастных случаев, приведших к смертельному исходу, в недостатке сочувствия семьям погибших и получивших увечья, за несоблюдение правил охраны труда.{69}

Настроения рабочих

Хотя советские достижения порождали энтузиазм и гордость, недостаток продовольствия, несчастные случаи и напряженная работа стали причиной ослабления поддержки политики партии. Многие рабочие задавались вопросом, почему революция так мало сделала для улучшения их бедственного положения. Осуждая политику за то, что она сделала в настоящее время, а не за то, что она обещала сделать в будущем, они обвиняли государство в стремительном падении уровня их жизни. Большевики расценивали эти высказывания как проявление «политики живота», узким, политически наивным требованием мгновенного удовольствия.{70} На Ленинградском машиностроительном заводе «Красный Путиловец», известном своими революционными традициями, партийные активисты установили большую доску, на которой рабочие могли вывешивать свои вопросы. Доска была испещрена многочисленными жалобами. В одной из них говорилось:

«Почему не снабжают детей молочными продуктами? Ведь Ленин сказал: “Нужно молодое, здоровое поколение”, а с одного черного хлеба ребенок не будет здоров. Ведь не все в состоянии покупать молоко с водой по 2 руб. или стоять в очереди по 3 часа в “Молокосоюзе” за литром молока по 1 руб. У нас в турбинном цеху висит плакат на стене, что в 1932 году положение с молочными продуктами улучшится. Но на факте ничего нет. Мы сейчас переживаем все трудности, для наших детей строим социализм, но как видно, им не дождаться социализма».{71}

Рабочие спрашивали, какие средства они должны пожертвовать на финансирование индустриализации. Когда на текстильной фабрике им. Щербакова в Москве стоимость стакана чая увеличилась втрое, рабочие почувствовали, что они доведены до предела: им не хватало сил, чтобы работать, питание было слишком скудным. Один их них воскликнул: «Они строят социализм наизнанку, нас грабят. Мы не можем работать не жравши».{72} Некоторые жаловались, что их положение стало хуже, чем до революции. Один рабочий сердито заявил: «Послушайте, все знают, что раньше нас эксплуатировали капиталисты, но жизнь была лучше. Теперь мы говорим об экономике, но эта экономика душит нас». Механик сказал директору: «Нам нужно снизить цены, чтобы мы могли прокормиться, потому что я не могу даже выполнить свою норму».{73} Когда одного старого рабочего Московского каучукового завода перевели на другую работу в 1934 году, его зарплата снизилась до 120 рублей в месяц. Он отправился в заводской комитет, и, сняв шляпу, сказал представителю завкома: «Спасибо вам и в вашем лице советской власти, что за 35 лет работы мне обеспечена голодовка».{74} Многие рабочие сомневались, сможет ли партия, складывая средства в тяжелую промышленность, когда-нибудь наладить потребление. Ученики школы ФЗУ Ижорского машиностроительного завода в г. Колпино Ленинградской области в 1933 году написали в ВЦСПС письмо с жалобой на условия жизни. Заводская администрация в течение четырех дней не выдавала 150 учащимся пропуска в столовую. «Уборных до сих пор нет. Ребята ходят, куда попало, т. е. вокруг своего общежития». Не было дров или угля для отопления, у большинства молодых людей не было обуви. Ремесленники горько шутили; «К концу второй пятилетки будем есть тракторы».{75}

Рабочие не доверяли политике партии не только в том, что касалось капиталовложений и заработной платы, но и в отношении сельского хозяйства. Многие новые переселенцы, рабочие, имевшие родственников в деревне, составляли значительную часть рабочей силы; они не верили партийным сводкам о коллективизации и процветании сельского хозяйства. На московской швейной фабрике передали записку профсоюзному работнику, выступившему с трибуны с бодрыми речами. В ней говорилось: «Как долго вы будете продолжать обманывать нас? Вы говорите, что государство и колхозы засевают больше земельных площадей и увеличивают поголовье скота, но нас все хуже и хуже обеспечивают продовольствием. Мы больше вам не верим. В первой пятилетке нас кормили костями, во второй — будут кормить собачьим мясом».{76} Многие рабочие также не верили объяснениям партии, что в нехватке продовольствия виноваты кулаки. Рабочий металлургического завода им. Дзержинского в Днепропетровске категорично заявил: «В деревне кулаков никаких нет. Отбирают последнее у нищих в лаптях». Рабочий механического цеха выразил более мрачную точку зрения: «В Советском Союзе полная голодовка. Это — крепостное право. Колхозы находятся в рабском положении. Люди на станциях едят (картофельные) очистки. Газеты пишут, что за границей голод, а голод-то, наоборот, у нас».{77} Свежие новости из деревень приносили на заводы потоки переселенцев из сельской местности. В бараках завода № 45 около сорока рабочих приняли участие в жаркой дискуссии по вопросу коллективизации. Один из них заявил: «Что ты, докладчик, нас убеждаешь в достижениях. Ведь коммунисты довели страну до того, что начали торговать человеческим мясом. Покупая колбасу, я обнаружил человеческий палец с ногтями». Другой рабочий горько заметил: «Читал на днях в газете “Известия” статью самого т. Сталина, где он пишет, что нужно 35% населения уничтожить». Когда остальные рабочие запротестовали, лежавший на кровати мужчина, с сарказмом спросил у молодого человека, новичка на заводе: «Скажи, Ваня, что вынудило тебя бросить деревню, голод или богатая жизнь?». «Конечно, голодовка», — ответил Ваня. «Скажи, пожалуйста, — продолжил рабочий, — а где хлеб мужика?». «Отобран государством», — сказал Ваня. «А где скот? Коровы и лошади?». «Коров отобрали, — просто ответил Ваня, — а лошади погибли с голоду, нечем кормить». В разговор вмешалась уборщица барака, заявив, что только советская власть освободила от нищенской сумы ее и ее мать. Рабочий презрительно усмехнулся: «Только вам и дана жизнь».{78}