Венди Голдман - Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий

• Название: Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий
• Автор: Венди Голдман
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1408-3

В.З. Голдман исследует социальную механику террора, показывает, каким образом репрессии превратились в массовое явление не только по количеству жертв, но также по числу преступников, которых они породили. Она широко использует уникальные архивные данные, которые до сих пор были засекреченными и недоступными для исследователей. Новые документы позволили отойти от прежних представлений, что единственным фактором развязывания террора стало стремление Сталина сосредоточить всю полноту власти в своих руках.

Автору книги удалось проследить, как террор, развязанный сверху «сползал» вниз через бюрократический аппарат профсоюзов, поразив на своем пути ВЦСПС, фабричные комитеты профсоюзов и его рядовых членов. Террор, утверждает она, был расчетливо направленным сверху ударом против оппозиционеров и «врагов народа», который повлек за собой массовую панику, коренным образом изменившую взаимоотношения в каждом советском учреждении, на каждом предприятии. «Саморазоблачения» захлестнули страну Никто не мог понять критериев, на основе которых выбирались жертвы, как и почему недавние друзья, родственники, знакомые, мужья и жены, в один день объявлялись «вредителями», «врагами народа» и прямо на партийных и профсоюзных собраниях арестовывались НКВД.

Исследование представляет интерес для историков советского периода, политологов и социологов, интересующихся вопросами политического, насилия, мобилизации народных масс и популистской компоненты террора, а также для всех, интересующихся советской историей.

---

Местные партийные организации вели заведомо скупые записи. Члены партии часто теряли или неправильно заполняли партбилеты, не учитывали в билетах уплаченные взносы. Например, в период с июня по октябрь 1935 года партком металлургического завода «Серп и молот» исключил из партии двадцать человек за различные проступки, в том числе непосещение собраний, несоответствие документов, предоставление неверных биографических сведений, критику государства и партии. Старый литейщик Ильин, имевший двадцатилетний трудовой стаж и десятилетний партийный, был исключен из партии за выражение недовольства государственными займами. Члены партии соглашались с тем, что кампания по займам на заводе «Серп и молот» создавала «очень напряженную обстановку» среди рабочих, которым едва хватало средств на основные расходы. Кто-то подслушал, как жаловался Ильин: «Они снова нас обкрадывают, они у нас все отбирают».{162} Хотя партком тщательно проверял своих членов, было немного разговоров о «замаскировавшихся врагах», о предателях или оппозиционерах. Эта чистка, по крайней мере, на начальном этапе мало чем отличалась от тех, которые партия проводила в прошлом.

Партком крупного резинового завода «Красный Богатырь» ответил на растущую политическую напряженность в Кремле стандартным заявлением поднять политическую грамотность. При этом партком предусмотрительно устранился от ответственности. Действуя в соответствии с рекомендациями январского письма изучать историю партии, один из членов парткома заявил, что среди начальников, бригадиров и других ведущих членов партии на заводе «бдительность отсутствует», потому что они являются «политически неграмотными». Пообещав исправить свои недостатки, они сосредоточились на производстве. Мало кто был сведущим в тонкостях прошлых политических дебатов, и еще меньшее число людей заботилось о том, чтобы пересмотреть предметы разногласий. Невежество являлось идеальным оправданием невмешательства в то, что было явно грязным и неприятным делом. «Мы сообщали в вышестоящие инстанции о чуждых нам людях, и никаких мер не предпринималось», — заявил один из членов партии, пожимая плечами. Все признавали, что на заводе были факты вредительства: «Можно отметить завал тряпок, покупку болванок и т. д. Даже дирекция знает об этом, и никаких мер не принимает». Но казалось, никто этим особенно обеспокоен не был. «Все коммунисты должны повысить свой уровень…», — поддакивали они. Во время проводимого парткомом собрания в память о годовщине со дня убийства Кирова, произносились шаблонные речи: «Нет с нами С. М. Кирова, но мужество его осталось». «Убийство т. Кирова говорит о том, что классовая борьба еще продолжается». Еще раз все согласились тем, что на заводе имеются вредители. Когда партком вывесил портреты руководителей страны в механическом цеху, кто-то выколол на портретах глаза и изрисовал лица. Но никто не мог опознать вредителей, и, что более важно, никто этим не был особенно встревожен.{163} В то время казалось достаточным риторически подтвердить факт вредительства, чтобы не допускать распространения слухов.

Данные статистики позволяют частично объяснить царившую на заводах самоуспокоенность. В 1935 году члены местные партийные организации в некоторой степени все еще удерживались от нападок на бывших оппозиционеров. С июля 1935 года, когда началась кампания по проверке партийных документов, по декабрь 1935 года партия исключила из своих рядов 9,1% (177 тыс.) из 1 млн. 945 тыс. 55 членов партии. Большинство было исключено по типичным причинам: моральное разложение, хищение, сокрытие классовой принадлежности и несоответствие данных в документах. Только небольшая часть людей, 2,8% (4 тыс. 956), была исключена из партии за принадлежность к троцкистско-зиновьевской оппозиции. Из общего количества исключенных около 8,6%, т.е. 15 тыс. 218 человек были арестованы, что составляло менее 1% от общего количества членов партии. Невозможно знать о судьбах всех исключенных, но даже если каждый исключенный за участие в оппозиции человек был впоследствии арестован, эти люди составляли всего лишь одну треть от общего числа арестованных. Можно предположить, что оставшиеся две трети членов партии были арестованы и обвинены не в политических преступлениях, а в хищениях.{164},[19] Парткомы не проявляли озабоченности по поводу «троцкистско-зиновьевских террористических группировок», поэтому исключения из партии были не частыми, что в свою очередь, обеспечивало некоторую гарантию от последующих арестов по политическим мотивам. В свою очередь из-за незначительности числа арестов «срывание масок» с заслуживающих доверия товарищей по работе не мешало парткомам выполнять их ежедневные обязанности. В итоге в течение 1935 года индифферентность парткомов служила отличным буфером против усиливающихся махинаций в «верхах».

Расширение круга подозреваемых

В январе 1936 года произошел значительный сдвиг в деле Кирова. Версия Ежова о заговоре с целью убийства, впервые представленная Сталину в 1935 году, получила подтверждение после признания, вырванного у В. П. Ольберга, бывшего члена коммунистической партии Германии, который, спасаясь от фашизма, поселился в Горьком и принял советское гражданство.{165} Неизвестно, заставили ли следователи признаться Ольберга в сфабрикованных ими фальсификациях, или же он нечаянно сообщил информацию, которая укрепила выдвинутую Ежовым версию заговора. Однако в течение месяца после ареста Ольберг признался, что Троцкий приказал ему убить Сталина и создать контрреволюционную террористическую организацию. Более 100 предполагаемых троцкистов были арестованы в других городах и обвинены в терроризме.{166} Следствие выявило новые террористические заговоры, прямо связанные с именем Троцкого. Согласно этой версии сторонники Троцкого и Зиновьева в 1932 году сформировали «общий центр», целью которого были политические убийства и террор. В июне Ежов обвинил Зиновьева и Каменева в прямом участии в убийстве Кирова, но последняя версия шла еще дальше, добавляя новые имена в списки подозреваемых и расширяя цели заговора.

После весны 1936 года следователи НКВД использовали разнообразные незаконные методы, включая пытки, лишение сна, оскорбления и изоляцию, чтобы вырвать у бывших оппозиционеров признания и оформить их соответствующим образом. В феврале заместитель комиссара НКВД Г.Е. Прокофьев направил в местные органы НКВД распоряжение полностью уничтожить троцкистско-зиновьевское подполье, в результате чего последовали массовые аресты. В марте нарком НКВД Г. Ягода предложил передать дело членов подполья на рассмотрение суда Военной коллегии, судить по закону от 1-го декабря 1934 года и расстрелять. А. Я. Вышинский, генеральный прокурор СССР, дал свое согласие и добавил, что троцкисты «активно работавшие» в ссылке или исключенные из партии по результатам проверки должны быть высланы в удаленные трудовые лагеря. Сталин принял эти предложения и поручил Ягоде и Вышинскому составить список лиц, которые должны предстать перед судом. Вскоре после этого НКВД дал указание местным органам организовать «полное уничтожение всех троцкистских сил». Темп арестов ускорился. В апреле еще 508 троцкистов были арестованы и допрошены, в результате чего было названо еще большее число лиц, что расширило масштабы расследования. Во время ареста И. И. Трусова, беспартийного ассистента Коммунистической академии, следователи НКВД обнаружили «личный архив» документов Троцкого с 1927 года. Находка подсказала Сталину идею, чтобы Ежов взял на себя ответственность за допросы. Это предложение Политбюро восприняло единогласно.{167}

До этого момента аресты ограничивались в основном бывшими оппозиционерами и иностранными коммунистами.{168} Круг арестованных расширялся по мере того, как этих людей допрашивали и принуждали называть имена. При этом на протяжении весны 1936 года заводские парткомы были относительно спокойны. На заводе «Красный богатырь» регулярно устраивались собрания, в которых участвовало от 300 до 450 членов партии. В мае за низкий уровень политического сознания и отсутствие инициативы на производстве была исключена из партии одна из работниц, но в то же время было принято решение послать ее в дом отдыха и на обучение. Парторганизация предприятия занималась решением цеховых проблем, в частности, вопроса о том, что руководство не наградило стахановцев за 24-х часовой ударный труд, результатом которого стало производство рекордного количества галош. В июне на собрании обсуждались решения пленума Центрального Комитета ВКП(б). Участники собрания еще раз единогласно заявили, что поддерживают борьбу против зиновьевской оппозиции. Позже в том же месяце они пообещали увеличить список лиц, подписавшихся на следующий государственный заем. В июле они жаловались на то, что рабочие недовольны подпиской. Им приходилось выслушивать непрерывный поток объяснений от членов партии, которые не платили взносы, не посещали собрания, не подтвердили правильность документов или потеряли партбилеты. Они объявляли выговоры и выслушивали жалобы. Только один случай был связан с распространявшимся террором: женщине был объявлен выговор за то, что она не сообщила в партком о том, что ее муж сослан за контрреволюционную деятельность.{169}