Иннокентий Сергеев - Дворец Малинового Солнца

• Название: Дворец Малинового Солнца
• Автор: Иннокентий Сергеев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Сергеев Иннокентий Дворец Малинового Солнца

Иннокентий А. Сергеев

Дворец малинового солнца

* * *

- Скарамуш, негодник ты эдакий, что за талмуд ты принёс! Полюбуйтесь, стоит с ним как какой-нибудь схоласт, согбенный весомостью своих познаний! Где ты отыскал почтенный сей фолиант? - Ваше величество, эта рукопись лежала на столе в библиотеке, и... - Ты уже прочитал её? - Ваше величество! Неужели вы могли заподозрить меня в том, что я принесу вам блюдо, не попробовав его прежде сам? А вдруг там какой-нибудь яд? - И что же? Ты убедился в том, что яда в нём нет, и теперь вознамерился уморить меня многочасовым чтением? - О нет, ваше величество! Разве осмелился бы я позволить себе такую роскошь как ваше терпение... столь долго. - Так что же? - Я заложил некоторые места в книге закладками так, чтобы не изменив в ней ни единой строчки, тем не менее, сделать её в четыре раза короче. - Скарамуш, да ты, оказывается, умён? - Да я и сам не знаю, ваше величество. Иногда кажется, что умён, а другой раз посмотрю на себя со стороны, и не могу понять, я ли это, или мне это только снится... - Назначаю тебя магистром наук! Только вот каких... Неважно. Там придумаю. Начинай же. Начинайте... магистр!

Скарамуш раскрыл книгу на первой закладке и начал читать.

* * *

"...Странники - это вовсе не то что путешественники, которые отправляются в путь лишь в надежде на выгоду, и предпочли бы остаться дома, когда бы возможно было приобрести то, что они предполагают приобрести в путешествии, не отправляясь в него и тем самым не обременяя себя неизбежными неудобствами и не подвергая риску своё состояние, а то и самою жизнь. Для чего же они странствуют? Одни делают это для того, чтобы убедиться, что лучше того места, где они родились и выросли, нет на свете, и с радостью возвращаются домой и греют ноги у своего камина. Другие, напротив, ещё только ищут такое место, где бы они могли построить для себя дом с камином, чтобы не помышляя уже ни о чём более, греть ноги у его очага. Разумеется, они желают, чтобы это было наилучшее место в мире. Я видел много чудесных мест, несколько великолепных, одно или два превосходных во всех отношениях. Я останавливался, осматривался, разговаривал с местными жителями, восторгался, иногда с умилением, отдыхал, веселился или грустил - - и снова отправлялся в путь, нигде не оставаясь подолгу. Но почему же? - - Мне становилось скучно. То, что очаровывает при первой встрече, утомляет при ежедневных визитах, становясь в лучшем случае незаметным, а в худшем - досадным. Нужно очень любить человека или быть с ним связанным неразрывно, чтобы терпеть его долгое пребывание в своём доме, когда же он надоедает настолько, что становится непереносим, вы выгоняете его, или... уходите сами. ... Если бы люди лишились возможности повторять и повторяться, они должны бы были безмолвствовать или говорить очень немного. Это было бы прекрасно, когда бы не опасность, что они вовсе разучатся говорить..."

"Я поднимался по улице. День был ветреный, и идти было тяжело, так что я, никогда не отличавшийся выносливостью, скоро утомился и стал чаще оглядываться по сторонам, так как город этот был мне незнаком, и среди жителей его не было никого, кого бы я знал в лицо или по имени, и я не знал, где я найду ночлег. Денег же при мне было столь мало, что я, не задумываясь, истратил их все, купив приглянувшуюся мне безделушку фарфоровую фигурку сатира, играющего на свирели. - Что ни говори, а я хоть сейчас обменял бы свои подошвы на такие вот копытца,- сказал я сам себе, рассмеявшись. Тут я заметил, что ко мне подошли два молодых человека, одетых во всё чёрное; головы их венчали нелепые старомодные береты, украшенные богатой вышивкой и серебряного отлива лентами. - По всей видимости, вы только сегодня оказались в нашем городе,- сказал один из них, поклонившись. - Я не имею чести быть с вами знакомым,- ответил я, в свою очередь поклонившись.- Прошу прощения. - Мы просим извинить нас за неучтивость,- заговорил второй,- однако ваш выговор... - Да, я прибыл только сегодня. Мой корабль потерпел крушение и требует серьёзного ремонта. - Вы, вероятно, ищете корабль, который бы вас устроил,- вопросительно сказал первый. - Я ищу корабль, который не нуждается в матросах и не отягощён ничем, что могло бы сломаться от ветра,- ответил я. Услышав эти слова, незнакомцы пришли в восторг и стали поздравлять друг друга и смеяться. Их поведение весьма поразило меня и повергло в некоторую растерянность. - Вы и есть тот, кого мы искали,- пояснил один из них. - Мне очень приятно слышать это, и я рад, что смог доставить вам такую радость, хотя и не имею ни малейшего представления, в чём собственно состоит моя заслуга. - Умеете ли вы играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?- спросили меня. - В меру скромных способностей. Я брал уроки игры на клавесине и флейте. В настроении моём тем временем произошла некоторая перемена. Вероятно, усталость, прочно утвердившаяся во всём моём теле, распространилась, наконец, и на мозг, вследствие чего мною овладела совершенная покорность. Кроме того, я был голоден. Таким образом, я всецело оказался в руках незнакомцев, они же, не переставая выказывать мне знаки своего уважения, проводили меня к карете с задёрнутыми занавесками. Так, не зная ни дороги, по которой повезли меня эти люди, ни самих этих людей, отдавшись мягкой неге подушек, отправился я в мой странный путь, не зная и даже не догадываясь, где и как он для меня закончится, да и не задумываясь об этом. Спутники мои между тем становились всё молчаливее, что позволило мне предположить, что мы приближаемся к цели нашей поездки. Так оно и оказалось. Выйдя из кареты, я обнаружил, что нахожусь во дворце, устрашившем меня величием своей роскоши. Так карета остановилась не у подъезда, а въехала прямо в огромный, великолепно отделанный золотом, янтарём и зеркалами, зал, и богато украшенные колёса замерли, глубоко погрузившись в дивной расцветки ковёр; лошади едва не задевали мордами чаши серебряных цветов, наполненные фруктами и различными сластями, которые подобно конусам, поставленным на острие, бросали вызов силе земного тяготения. Меня проводили в следующий зал, отделанный по большей части приятного зелёного и голубого цвета шелками, после чего мне пришлось спускаться по крутой лестнице, уводившей под землю, и чем ниже спускалась она, тем круче становились ступени и слабее свет висячих фонариков. Я не решался задавать вопросы, провожатые же мои явно не горели желанием что бы то ни было объяснять мне, и, что мне совсем не понравилось, облик их и манеры, сколько о них можно было судить по коротким фразам и усмешкам, которыми они изредка обменивались, становились всё грубее и развязнее. Когда же я оступился, что было совсем неудивительно из-за явного недостатка освещения, тот самый молодец, что обратился ко мне первым на улице, подхватил меня под руку и бесцеремонно подтолкнул вперёд. Стараясь сохранять самообладание, я поблагодарил его, но он даже не удосужился мне ответить. Я, по-видимому, должен был либо рассмеяться, показав, что воспринимаю это как шутку, пусть даже неучтивую, либо всадить ему кинжал в горло. Потянувшись, скорее инстинктивно, к поясу, я с некоторым содроганием обнаружил, что пальцы мои не находят рукоятку. Вероятно, второй мой провожатый, шедший всё время за моей спиной, вытащил у меня незаметно оружие, пока мы спускались по лестнице. Однако я слишком устал чтобы испугаться, а кроме того, я почти не умею обращаться с оружием, так что потеря его не была для меня значительной, ведь если бы эти двое замыслили что-нибудь недоброе, действуя, в чём я нисколько не сомневался, по указанию своего, неведомого мне, повелителя, я всё равно не смог бы отбиться от них хоть сколько-нибудь успешно; коридор был столь узок, что не позволил бы мне обороняться одновременно с двух сторон, да и вряд ли можно было представить что-нибудь проще, чем ударить меня сзади, в то время как я судорожно вглядывался вниз перед собой, пытаясь взглядом нащупать ступени... ...Попав - - в подземелье, я немедленно оказался в руках человека, обладавшего, по всей видимости, изрядной силой; лица его я не имел возможности разглядеть и заметил только, что он обрит наголо, и тело его практически не прикрыто одеждой. Он был почти на голову ниже меня, и всё же без особого труда управился со мной, втолкнув меня в мерзкую зловонную камеру, почти совершенно лишённую света и воздуха. Камера эта была столь мала, что выпрямившись в полный рост, я касался головой её потолка, сделать же по ней я мог не более пяти шагов, и это из угла в угол! - ... замурованный в камень, лишённый даже солнечного света, лишённый свободы, даже свободы двигаться, свободы, которой я столько гордился и дорожил когда-то!.."

"...Кормили меня до крайности мало и до крайности скверно; некоторое время я вовсе отказывался принимать пищу, вернее то, что под видом пищи бросали мне в узкое окошко моей камеры, тем самым пытаясь выразить своё презрение к тем, кто обращается со мной подобным образом. Но погасли последние вспышки гордыни, и наступила поистине ночь моего разума. И только одна мысль хранила меня от отчаяния, подобно ангелу, чьи крылья сияют золотом, она дарила мне нить, белоснежную нить спасения, на которой висел я над пропастью ничтожности: я умею играть на клавесине - - а значит, мне уготовано нечто большее, нежели участь пожизненного узника... ...Меня разбудил свет, ворвавшийся через открытую настежь дверь - ошеломлённый, я приподнялся над ложем, не решаясь верить своим глазам. От двери дальше по коридору, освещённому почти нестерпимым для моих глаз светом, тянулась пурпурная ковровая дорога, и по краям её стояли люди, одетые в белое и голубое, в руках их были чаши с огнём, и при свете этого огня потрясённому моему взору открылась лестница - - чудо величайшее, несравненное, путь из подземелья к самим небесам. "К самим небесам!"- повторял я вполголоса и всхлипывал как бы в припадке тихого безумия, я поднимался по этим ступеням, и ноги мои, привыкшие к холоду камня, влекли меня дальше, дальше к вершине, я плакал. Хоть это может показаться невероятным, ведь чувства мои успели притупиться за долгое время прозябания в беспросветном мраке темницы, и едва ли я даже понимал вполне, что происходит теперь со мной, но я плакал. Должно быть, я принял всё это за видение, пронзительно чистое, как сладкая боль несбыточной мечты, извечная тоска человеческая о потерянном рае или ещё неведомом, неоткрытом - - эти слёзы - - восторга. Жалости? Я плакал, мне казалось, что всё это сон, и я торопился продлить его и восходил всё выше по мягкому ковру ступеней, и они ласкали мои ноги; слуги, освещавшие мне путь, казались творениями искусного скульптора - без малейшего намёка на движение стояли они, и даже глаза их были неподвижны, лица же были густо покрыты белилами. Как смогла моя память сохранить это? Я медленно приходил в чувство. Тем временем лестница кончилась, и таким образом, я как бы поднялся на вершину пирамиды, противоположная сторона которой была скрыта от меня, и когда я вдруг увидел себя самого, восходившего мне навстречу, зеркальная дверь передо мной отворилась, и я ступил в неё, не успев даже понять, что это значит. Вершины не было, а был зал с колоннадой и прямоугольным бассейном, у которого меня ожидали женщины, одетые в прозрачные ткани. При моём появлении они склонили головы, приветствуя меня, и две из них поднялись с колен и, взяв меня за руки, ввели в воду бассейна. Вода была тёплой и едва уловимо пахла розой. Женщины принялись смывать с меня пот и грязь, когда же я, чистый и свежий, вышел из бассейна, они отёрли меня полотенцами и вверили заботам цирюльника, в котором я, к слову сказать, узнал своего безмолвного тюремщика. Может быть, этому способствовала перемена обстановки, или же одно и то же лицо действительно может так сильно меняться в зависимости от освещения, но как бы то ни было, бритва в его руке не вызвала у меня содрогания, и я без всякой опаски подставил ему своё лицо, кое он принялся усердно приводить в надлежащий вид. Расправившись с растительностью, он обильно обрызгал меня духами и, сделав это, удалился, после чего последовал хлопок в ладоши, и немедленно была принесена одежда, богатство которой убедительно свидетельствовало о неслыханной щедрости тех, чьей милостью я оказался в этом дворце - - Когда с одеванием было покончено, они оставили меня. Я же остался ждать продолжения церемонии, и чтобы скоротать время, стал прогуливаться по залу, разглядывая различные диковины, которые были собраны здесь в великом множестве... ... Ожидание между тем затягивалось. Я сообразил, что меня, вероятно, должны будут вызвать, чтобы представить хозяину, или же чтобы объяснить мне мои обязанности и всё, что касается моего теперешнего положения в этом доме. Но никто не выходил ко мне и не вызывал меня, сам же я не решался войти в какую-нибудь из этих дверей, так как мне было бы крайне неприятно совершить оплошность и быть с конфузом выдворенным. Я ничего не знал об обычаях этого дома, однако полагал, что едва ли они так уж сильно отличаются от принятого этикета, а это означало, что рано или поздно меня всё же примут и разъяснят мне, что к чему, мне же не хотелось проявить нетерпение или, того хуже, назойливость. Право, когда бы не мучительная неопределённость, в коей я пребывал, ожидание моё едва ли можно было бы назвать утомительным, а моё времяпрепровождение неприятным, поскольку в зале, где я находился, убранном с богатством и вкусом, было такое множество разнообразнейших затейливых вещичек, способных развеселить и приласкать взор, что будь моё ожидание подобно ожиданию смерти, если за таковое принять жизнь человека, то и тогда мне едва ли хватило бы времени, чтобы понять секрет всех механических шкатулок с фигурками танцующих пастушек, музыкантов и арлекинов, распознать все сюжеты многочисленных настенных панно, открыть содержимое всех ларчиков, стоявших тут и там на столиках, украшенных красочной инкрустацией - - Можно ли упомянуть обо всём, ничего не упустив! Однако ожидание моё, и впрямь, затягивалось, и не то чтобы я начал роптать, но растерянность моя и недоумение всё более возрастали..."