Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

• Название: Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
• Автор: Виктор Некрас
• Жанр: Фэнтези

После гибели Ростислава Владимирича Всеслав Чародей продолжает борьбу с Ярославичами. Война стремительно втягивает в свою орбиту всё новые земли, и, наконец, в битве на Немиге Ярославичи и Всеслав сходятся лицом к лицу…

---

Несмеян невольно повёл нагими плечами — весенний холод сводил кожу меж лопаток судорогой. Скорее бы уж знамено к бою давали, что ли, — подумал он, и коротко усмехнулся — князь опять дразнить будет — опять, мол, беса тешил гридень… И обязательно при протопопе, чтоб тот позлился — а то не знает, что князь, как и вся его дружина — не христиане. Потом поискал взглядом жену — Купава стояла в самом первом ряду, около неё стояли двое подружек, оберегая непраздную. Не в пору бы ей тут стоять, — подумал Несмеян с досадой. Да ведь разве отговоришь…

Взревел рог — рёв опять до зела напоминал медвежий. Ну да сейчас так и следует…

И стенки покатились друг на друга.

Схлестнулись.

В свирепый рык!

в торжествующий крик!

в матерный сказ!

Бить в голову и ниже пояса запрещалось — не в честь. Били в плечи, садили в грудь, отвешивая такие тумаки, что казалось, самого Лесного Хозяина выставь — и тот не стерпит, повалится. А бойцы только крякал да наседали.

Ходили по граду Полоцку рассказы про невиданных бойцов-кулачников прежних времён: будто какой-то Басюра — знающие называли даже род, в котором он родился — непобедимый боец, как-то пошёл с семьёй по осени по грибы, да и наскочил в лесу на медведя-шатуна. И, спасая жену и сынишку, убил матёрого зверя одним ударом кулака. Месяц постился после, полгода к жене не прикасался, избывая невольный грех перед самим Велесом.

Рассказывали и про иных, не менее сильных бойцов.

Протопоп Анфимий глядел на действо со стены Детинца, примыкающей к Святой Софии, с бессильным гневом стискивал кулаки в длинных рукавах шубы. Лицо же было каменно-спокойным, словно так и следовало, чтобы в городе среди крещёной семьдесят лет тому (едва не век!) страны справлялись языческие требы! Да ещё и сам князь потакал этим требам!

Анфимий покосился на князя — Всеслав пришёл на стену со всем семейством и сейчас что-то говорил первенцу, Брячиславу. Должно быть и сейчас что-нибудь про свою старую веру отвратную говорит, про наваждение-то сатанинское.

А князь, меж тем, договорив, вдруг махнул рукой, словно говоря — а будь что будет! — сбросил на руки слугам крытый дорогим алым сукном полушубок и рудо-жёлтую рубаху, ринул с заборола вниз — к бьющимся кулачникам.

Анфимий ахнул от неожиданности, а кмети весело и завистливо завопили и засвистели — им-то самим служба княжья не дозволяла вмешаться в бой, а то бы небось не удержались! Но князь! властелин города! как простолюдин!

Такого протопоп перенести не мог и тихо велел слугам увести себя со стены.

После боя Несмеян жадно утёрся сырым зернистым снегом — он не освежал, только царапал кожу. Ладно хоть юшку из носу помог унять — как ни берегись в бою, как ни запрещай бить в лицо — всё одно кто-нибудь не удержится, хоть нечаянно, да зацепит. Нашёл взглядом князя, усмехнулся весело, потёр снегом плечи. Кто-то сзади накинул ему на плечи полушубок. Оборотился — Купава. Чуть приобнял за плечи:

— Ну что, Купавушка? Каков я был?

— Прямо Сухман, — похвалила она, прижавшись щекой к плечу. Отчего-то из всех старин про богатырей она больше всего любила старину про Сухмана. Отчего — и сама не могла объяснить. Может, с того, что сгиб он от злой обиды — женской душе таких жальче.

— Дали мы им! — бросил Несмеян с лёгким хвастовством в голосе, чуть кося взглядом в сторону князя, что тоже уже натянул и рубаху, и полушубок — должно быть холопы принесли. Хотел сказать ещё что-то, но Купава вдруг перебила:

— Домой бы мне, Несмеяне… что-то со мной неладно…

— Ох ты! — Несмеян вмиг вспомнил про непраздность жены, свистнул, подзывая — по льду носились на санях досужие градские. Помог жене сесть, запрыгнул в розвальни сам. — Гони! Да помягче гони!

Упрямство Купавы не прошло ей даром — слабость разломила всё тело, она пролежала до вечера, а вечером начались схватки. Благо Несмеян вовремя догадался протопить баню да послать за повитухой.

Теперь гридень сидел на пороге предбанника, опираясь на рукоять меча, беспокойно кусал ус и вслушивался в доносящиеся из бани крики. То вскакивал и начинал беспокойно ходить вокруг бани — не ровён час, нагрянут Моранины отродья. Купава сегодня словно напрашивалась на нападение нечисти — весь день на людях, а мало ли… Непраздной последний месяц вовсе из дому показываться не след! А уж в такой день — тем более! В любой праздник межа меж Этой и Той сторонами, меж Явью и Правью, Явью и Навью истончается. И для обычного человека-то опасно, а уж для непраздной-то бабы! Добро ещё ума достало мужнин пояс на себя вздеть!

Несмеян ворчал себе под нос, сам не замечая, что повторяет побранки, вылитые на его голову ведуньей-повитухой, едва старуха переступила порог дома.

Раз альбо два Несмеяну казалось, что кто-то неведомый, непонятный поглядывает на него из всё более густеющих синих сумерек, но показалось и минуло.

А в бане, наконец, раздался пронзительный, пуще прочих, крик — и сразу вслед за ним — захлёбывающийся, прерывистый плач.

Свершилось!

Несмеян метнулся к двери бани, но она уже отворилась ему навстречь.

— Ну?! — выдохнул гридень жарко в сморщенное лицо старухи-ведуньи.

— Сын, — тихо ответила она, держа в ладонях сморщенное красное тельце.

Новорожденного кривича завернули в старую отцову рубаху, а после — в кусок медвежьей шкуры — таков уж нынче день, медвежий. В такой день самый лучший оберег — шкура Лесного Хозяина, часть его силы.

Несмеян вышел из бани с сыном на руках. Чуть развернул шкуру, чтоб открыть сыну лицо, поворотил его к лёгкому весеннему ветерку, к алеющему краешку окоёма — и сам не заметил, как наступило утро.

— Тебе, деде Дажьбог, тебе, владыко Сварог, говорю — поглядите на сына моего, Немира.

Наклонился, соскрёб с ранней проталины щепоть земли, осторожно растёр по груди сына.

— Тебе, Мати-Земля, Макоше, говорю — вот сын мой, Немир.

А ведунья уж тут как тут — с ковшом воды в руке. Несмеян смочил пальца в воде, брызнул на лицо младеня.

— Тебе, Матушка-Вода, говорю — прими сына моего, Немира.

Ведунья тут же накинула на лицо мальчика меховую полость и выхватила его из рук Несмеяна. Гридень отдал беспрекословно — сыну теперь лучше всего было побыть с матерью. Старуха скрылась в сенях, а Несмеян обессиленно сел на ступени крыльца и счастливо улыбнулся восходящему солнцу.

Глава четвёртая У порога

1. Чёрная Русь. Берестье. Весна 1067 года, травень

В лесу надрывался соловей.

Раскатистые коленца катились по кустам, звенели в ночном воздухе, исходили неизбывной любовной тоской.

Соловей пел каждую ночь.

И каждую ночь, откинув полу шатра, великий князь слушал соловья с замиранием сердца — слышалось в его голосе что-то такое… вечное. Спокойное, умиротворяющее.

Слышались голоса дозорных, мимо туда-сюда проходили кмети. Ничего этого Изяслав Ярославич не слышал, целиком отдавшись сладкому соловьиному щёкоту.

И ведь никогда прежде не было с князем такого — даже и когда мальчишкой ещё гонял по киевским и новогородским улицам… А теперь — нашёл время… на войне-то.

А война была какая-то странная.

После бешеной битвы на Немиге Ярославичи не отважились сразу лезть в кривскую дебрь следом за растрёпанным Всеславлим войством — надо было привести в порядок свои дружины, тоже изрядно поределые от кривских мечей. Потому Всеслав быстро сумел собрать рассеянные было полки. А после стало поздно — пала внезапно сильная оттепель, по лесам вскрылись болота, потекли ручьи — не зная дорог, можно и всю рать сгубить.

После оттепели в леса и вовсе стало не сунуться, пришлось ждать до самого травеня.

Зато теперь…

Теперь Ярославичи были готовы, и даже рати все вновь собраны — и не только киевские, черниговские и переяславские кмети. Смоленский князь, Ярополк Изяславич и ростовский Владимир Мономах тоже ополчили дружины. Против совокупной силы пяти ратей Полоцк то ли устоит, то ли нет — неведомо.

Но едва только березень-месяц прошёл, как по подсохшим лесным тропам ворвались в Чёрную Русь и смоленскую землю бродячие загоны кривичей — грабили купцов, убивали боярских тиунов и княжеборцев, перехватывали гонцов на дорогах. Вездесущие кривичи появлялись то там, то тут, и это уже само по себе становило страшновато — а ну как и впрямь у них там все поголовно колдуны, стойно самому Всеславу Брячиславичу, не к ночи будь помянут.

Вестимо, Изяслав понимал, что это не так.

Просто отрядов несколько — может, три, может, пять… а может и десять… небольших, по сотне воев. И только.

До Берестья великий князь добирался всего две седмицы — дорога вдоль Припяти торная, потому и мчали о-дву-конь, почти без остановки. Только на короткие ночёвки останавливались кияне и суздальцы — торопился великий князь спасать от Всеславлих загонов своё Берестье.