Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

• Название: Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
• Автор: Виктор Некрас
• Жанр: Фэнтези

После гибели Ростислава Владимирича Всеслав Чародей продолжает борьбу с Ярославичами. Война стремительно втягивает в свою орбиту всё новые земли, и, наконец, в битве на Немиге Ярославичи и Всеслав сходятся лицом к лицу…

---

Толпа одобрительно загудела. Передний воин хмуро оборотился, огляделся посторонь, потом сплюнул.

— А если нет, тогда что?

Несмеян несколько мгновений разглядывал плевок — тот своротился в снегу чёрным пыльным шариком — потом сказал:

— А кто сдаваться не хочет, тем из города путь чист.

Каждый раз, отправляя сторожу за стены города, Неизмир давал воям наказ — будет знамено, что город враг взял — не ломиться дуром, а собраться всем на Каменной поляне, попутно вызнав о враге как можно больше. А знамено сейчас тысяцкий дал сам, запалив стога у дороги. Они там для того нарочно и стояли.

Каменная поляна, ккоторой вывел своё невеликое войство и Неизмир от Нова Городца всего верстах в десяти — небольшой пятачок бугристо-каменистой земли, тесно окружённый лесом и усеянный валунами-останцами. Плохое место, — говорят иногда новогородчане, хоть ничего нечистого за Каменной поляной до сих пор замечено не было. Однако же дыма без огня не бывает.

Темнело быстро. Как только луна скрылась в густеющих облаках, тысяцкий Нова Городца велел выступать к городу. Выброшенные вперёд конные дозоры пока что не подавали ни вести, ни навести, но и то было хорошо — молчат, стало быть, всё идёт как надо.

И всё же опоздал.

До Лесных ворот оставалось всего-то с полтора перестрела, когда тысяцкий остановил коня людей на самой опушке ольховых зарослей.

Город не спал. Ярким, высоким пламенем пылали факелы, освещая ворота и дорогу словно днём, гомонили у ворот находники, которые захватили Нов Городец. А на дороге…

У Неизмира захватило дух.

Разбрызгивая блики пластинами доспехов и рассыпая искры мелкозвенчатым кольчужным плетением, длинной змеёй растянувшись по дороге, к крепости подходила рать. Не меньше четырёх сотен конных, все при доспехах и с нагими клинками, готовые, если что, сразу же и в бой.

Стучали по изрядно уже оснеженной дороге подковы, звенело железо, слышались сдержанные голоса кметей. Лязгая доспехами шла конная дружина какого-то князя, ибо кмети все были русичами, уж это-то Неизмир понял враз. И тут же понял, КОМУ из князей могло прийти в голову взять Новгородок у великого князя.

А в следующий миг тысяцкий увидел и старинный кривский стяг — алое полотнище с белыми ломаными крестами у древка и Белым Волком Белополем — и едущего под ним на вороном — хоть бы шерстинка светлая! — коне рослого всадника. Алое корзно, начищенная до блеска кольчуга.

Всеслав Брячиславич.

Полоцкий князь, проклятый оборотень.

Изгой.

Неизмир сглотнул, согнав комок из горла вниз. Вот сейчас бы… Нет. Не сдюжить. У него сотня воев всего, вчерашних городских ремесленников, из них половина — пешие. А там — не меньше пяти сотен конных кметей, людей, которые сделали войну своей жизнью. Не дадут даже от опушки отойти, развернутся, стопчут конницей и поедут пировать в город.

Однако же, великому князю Изяславу Ярославичу доложить про то было надо, и Неизмир поворотился, отыскивая взглядом Прилука.

2. Белая Русь. Река Березина. Зима 1066 года, просинец

Горели вёски.

Горький и тошнотворный запах гари, особенно ясно слышный в морозном воздухе, полз длинными языками в лесах и распадках, разгонял сторожкое зверьё по берлогам и логовам. Дымы стояли столбами опричь всего стана великокняжьей рати, ополонившиеся кмети продавали угрюмых кривских мужиков, зарёванных баб и пугливо притихших детей рахдонитам тут же, прямо на стану. Вездесущие торговцы живым товаром раскинули шатры невдалеке от стана самого великого князя, день и ночь звенело серебро, и лились мёды и вина, невзирая на строжайшее прещение великого князя Изяслава Ярославича и главного походного воеводы черниговского князя Святослава.

Тут же распродавали по дешёвке награбленный в кривских вёсках скот.

Полона было много, купцы настоящей цены не давали — мало кто надеялся догнать всю эту ораву живьём хотя бы до Киева. Морозы стояли такие, что плевок замерзал на лету. Обогреться полону негде — путь рати Ярославичей распростёрся по кривской земле полосой выжженных деревень. Мало кто успел спрятаться в лесах. Да и не ждали кривичи такого от великого князя и его братьев.

Кмети же распродавали полон охотно, даже бранясь — куда его и девать-то…

На кривскую землю навалилась зима — от мороза трещали леса. Синими вечерами ложились на дороги и сугробы длинные тени, блестели в сумеречных чащах волчьи глаза, стыли в морозном воздухе снеговые шапки на разлапистых елях и обволочённые густым куржаком березняки и осинники.

Время вторжения было выбрано с умом — сразу после Корочуна, по-христиански же — после рождества. Города и вёски кривичей, охваченные колядовским весельем, не ждали прихода вражьей рати.

Три рати трёх братьев шли раздельно по всей ширине Березины, утаптывая снег конскими копытами, растекаясь неудержимым половодьем вдоль реки. Киевская рать Изяслава Ярославича с сыновьями — Святополком и особо обиженным полочанами Мстиславом — и смоленская рать Ярополка Изяславича. Черниговская рать Святослава Ярославича с сыновьями — Романом, Давыдом и Ольгом — и тьмутороканский полк Глеба Святославича. И переяславская рать Всеволода Ярославича с сыном — Владимиром Мономахом.

К концу коляд рать великого князя и его братьев достигла устья Свислочи, остановилась, растекаясь длинными густыми окольчуженными щупальцами, щетинясь сталью копий и мечей, поджигая вёски, зорили одиночные починки.

День ярости настал.

День гнева настал.

Сто лет копилась вражда меж Северной Русью и Южной. Восемьдесят лет копилась и тянулась ненависть меж христианами и язычниками, изредка прорываясь внезапными походами и одолениями на враги.

И вот — полыхнуло.

Владимир Всеволодич Мономах поморщился от доносящегося запаха гари — ишь, даже и сюда дотянет, в стан прямо.

Юный ростовский князь впервой видел войну в её неприглядном обличье. Русская рать зорила русское же княжество, обходясь с ним, словно с вражьей землёй — в Степи альбо где-нибудь на Угорщине, у ромеев ли. Мономаху претило то, что доводилось видеть ежедён — и вереницы понуро-угрюмых кривских мужиков и баб со связанными руками, набитые портами и узорочьем вьюки киевских, черниговских и переяславских кметей, маслено-довольные лица купцов-рахдонитов, сотнями скупающих у кметей живой товар.

Будут теперь эти мужики где-нибудь в Арране альбо Хузистане ковырять кетменём землю, а то в православной Империи ворочать весло на галерах базилевса, стяжая славу Святой Софии Константинопольской, альбо ломать камень где-нибудь в каменоломнях Феррарских для папы римского. И только немногим из них достанется судьба славная и горькая, если решит восточный покупатель крепкого да дерзкого парня сделать гулямом-воином. Но и им будут сниться ночами кривские корбы, сосняки и берёзовые перелески, да морозные лунные ночи с синими тенями на сугробах… Сначала каждую ночь, потом всё реже и реже… а потом и вовсе — никогда… Останется только тяжёлая тоска на сердце.

Мономах мотнул головой — не хотелось думать о тягостном. А как и не подумать, если вот оно, тягостное, само в очи лезет. И по четырнадцатой зиме тошно думать, что вот это и есть война, окоторой грезил до сих пор, слушая рассказы бывалых воев да песни и старины бахарей. Эта — а не подвиги Ильи Муравленина да Яня Кожемяки.

Владимир закусил губу. Невольно вспомнился ответ отца, когда Мономах несколько дней тому затеребил отца в тоске — а надо ли столь жестоко с кривской землёй?! Ведь свои же, русичи?!

И тогда отец, незнакомо сжав губы и сузив глаза, долго глядел на сына, а после негромко сказал:

— Ведаешь ли, сыне, про разгул язычества в земле кривской?

— Но… — попытался было возразить Мономах, — и в наших землях, и даже у дяди Изяслава…

— То — смерды, пусть их! — отверг Всеволод. — Бояре, гридни и князья — христиане, а со временем и к смердам то придёт! В Кривской земле иное — гридни и бояре от христианства отверглись, а и сам князь полоцкий не крещён вовсе!

Владимир молчал. Слушать отца было странно — одновременно было ясно, что отец прав, и хотелось хоть что-нибудь возразить.

— Откуда ведомо-то? — спросил он всё же.

— Верные люди рассказали, — хмуро ответил переяславский князь. — Языческие обряды сам справлял, святой Софии новогородской язык вырвал и ослепил — ни крестов, ни колоколов, ни паникадил! В Софии языческие требы жрали — жертвы на кострах жгли прямо в храме, и добро, если не человечьи!

— Пусть его наказывает господь! — возразил запальчиво Владимир. — Попадёт в пекло, туда ему и дорога!

Несколько мгновений Всеволод смотрел на сына с сочувствием и даже с сожалением.

— Не понял ты меня, сыне, — сказал он тихо. — Ну что же, поясню…