Рихард Вейфер - Данте

• Название: Данте
• Автор: Рихард Вейфер
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0750-5

Роман Рихарда Вейфера посвящен жизни выдающегося итальянского поэта и философа Данте Алигьери (1265–1321). Он создавал свою «Комедию» 14 лет, и восхищенные потомки назвали се «Божественной». Автор показывает Флоренцию начала XIV века, где кипят политические страсти: гвельфы и гибеллины, черные и белые гвельфы, Папа и император… И над всем этим — судьба великого поэта, страстно любившего свою родину, но вынужденного жить и умереть в изгнании.

---

Торжествующим голосом он возвестил:

— Господь позволил свершиться благому делу, святой отец! Народ Ананьи, терзаемый раскаянием, взялся за оружие — мы доставим вас назад в Рим!

Это было трудное путешествие. Двухдневный отказ от пищи из-за боязни отравления сильно подорвал дряхлое тело Папы и наполнил его энергичный дух предчувствием смерти. Ликование римского народа его почти не тронуло.

ИСПОВЕДЬ ПАПЫ

Месяц спустя — одиннадцатого октября — наступило то, чего так опасались: Наместник Господа лежал на смертном одре.

Восемь кардиналов в своих пурпурных облачениях присутствовали при его исповеди. С торжественно-серьезными лицами они смотрели на восьмидесятишестилетнего старца, чье бледное, осунувшееся лицо едва выделялось на белизне подушек. Только темные глаза смотрели отчужденно и пристально.

Декан-кардинал Маттео д’Акваспарта, исповедник, вновь склонился над умирающим:

— О каких грехах, святой отец, вы способны вспомнить?

Бонифаций, которого мучила одышка, едва заметно пожал плечами:

— Грехи… я больше не знаю… в последние годы у меня было мало времени… я всегда стремился только к одному: добросовестно выполнить свой пасторский долг, не думая о себе…

Лица у кардиналов сделались неподвижными. На память им пришли некоторые подробности из времени правления верховного понтифика. Он вдруг издал сухой смешок:

— Я знаю… я был строгим пастырем… многие изнемогали под моим посохом.

Кардинал-исповедник сказал — и его голос прозвучал подобно благосклонному увещеванию судьи, стремящегося выманить признание у бедного грешника:

— Часто вашему святейшеству делали упреки в симонии[53].

Суховатый насмешливый смешок вновь повторился.

— Если они ничего больше не знают, они пристают с симонией. Они не имеют представления о том, что в казне должны водиться деньги… если собираешься править Церковью и государством как подобает. Они считают само собой разумеющимся… что собор Святого Петра великолепно украшается… они не задумываются над тем, откуда берутся деньги… И если я стремился придать церковному государству новое могущество… разве я старался для себя… для своей выгоды? Нам, Папам, чужды заботы мирских государей о своей родословной, о своей плоти и крови… мы живем и боремся ради великой идеи… ради государства Божьего… Святой… неделимой… Церкви.

Кардиналы были в высшей степени удовлетворены этим признанием исповедующегося, а некоторые в знак одобрения даже кивали седовласыми головами.

— При таких похвальных стремлениях, — вновь заговорил д’Акваспарта, — у вашего святейшества наверняка были враги.

— Враги… о да… они еще у меня остались… и останутся… даже после смерти.

— Но перед лицом смерти вы, по примеру нашего Спасителя, должны будете с готовностью простить ваших врагов.

Глаза старика пылали.

— Простить врагов! Это Филипп Французский… Одному Богу известно, как скверно он со мной поступал… Такое бесстыдство… облагать налогами моих прелатов и духовное достояние… взять в плен епископа… и ославить меня как симониста и анти-Папу!

— Вы храбро защищались, святой отец!

Дыхание вырывалось из груди Папы с перебоями.

— Да, правда?.. Рад, если это было замечено. Но разве в борьбе с Филиппом я вышел победителем? Может быть, я бы и одолел его, если бы… его злой дух… Ногаре… этот пес!

— Святой отец, опомнитесь!

— Могу ли я забыть… как это отродье еретика… осмелилось ударить меня в моем собственном замке… словно преступника… да и эти Колонна, эти негодяи…

— Но теперь все это уже позади, святой отец! Вы должны забыть о земном и думать о вечном! Божья заповедь требует, чтобы мы прощали наших грешных братьев.

— И я, раб рабов Божьих!

— Это так, святой отец!

— О, вы не знаете, что у меня на душе!

Исповедник пытался успокоить умирающего:

— Мы очень хорошо понимаем вас, святой отец! И мы, ваши верные кардиналы, на веки вечные порвем, говоря простым языком, с этими злобными Колонна, этими кардиналами-отступниками и всем их родом.

По лицу умирающего промелькнула тень умиротворенной улыбки.

— Но вы, — настаивал кардинал, — стоя на пороге вечности, вы должны простить ваших врагов!

— Хорошо, я прощаю…

— Вы прощаете от всего сердца?

— От всего сердца.

— Всех своих врагов?

— Всех моих… а кто еще принадлежит к их числу? Кроме Филиппа и Ногаре… Божий суд… настигнет Колонна, которые окончат свои дни в изгнании… Кто еще принадлежит к числу моих врагов? Да, да, один, который уже теперь… пребывает в изгнании… и с безумной ненавистью ополчается против меня… Вы тоже знаете его… этого горячего флорентийца… этого Данте Алигьери.

— Этому Данте вы тоже должны простить!

— Дорогой Акваспарта, этого вы не можете требовать от меня… он заклеймил меня симонистом… он выступал против меня в Совете Флоренции!

— Святой отец, не я требую чего-то от вас, нет, Господь требует, чтобы мы простили наших врагов. Всем нашим врагам!

Больной выгнулся вверх, и его костлявые дряблые руки со вздувшимися жилами сжались в кулаки.

— Вы думаете… Данте… когда-нибудь простит мне? Если бы он мог… он поместил бы меня в самый последний круг ада!

Возникло неловкое молчание. Слышно было только хриплое дыхание умирающего.

По сути, кардиналы были согласны с мнением высшего иерарха Церкви. Он действительно напоминал скалу в бушующем море. Но подобные земные чувства должны были здесь молчать. Речь шла о том, чтобы отец христианского мира так ушел в мир иной, как того требовал его сан. Во время происходящего теперь официального акта его святейшество Бонифаций VIII не имел права выходить из роли.

Исповедующий напомнил:

— Подумайте, святой отец, к чему вы призваны! — И, не получив ответа, добавил: — Чтобы вы простили даже своему злейшему врагу, Данте Алигьери!

Папа лежал с закрытыми глазами. Только тонкая линия его губ свидетельствовала о презрении и неуступчивости. Ввалившиеся щеки Папы горели лихорадочным румянцем.

Кардиналы беспомощно переглянулись и не произнесли ни одного слова.

Иссохшее тело Папы выгнулось дугой. Руки судорожно ухватились за шелковое покрывало.

Послышался тихий стон:

— Я хочу… Данте… нищету… изгнание… ненависть… адские муки!..

Выгнувшееся дугой тело обмякло и рухнуло на постель.

Исповедник помазал умирающего святым маслом и отпустил ему вины и грехи.

Кардиналы опустились на колени и начали молиться.

Понтификат Бонифация VIII подошел к концу.

ПРАЗДНИК НА ВОДЕ

В апреле 1304 года народ Флоренции жил новыми надеждами и радовался бытию. Пусть в политической жизни бушевали штормы и бури, никто и не помышлял о монашеском воздержании. Напротив! Майский праздник в этом году собирались отметить с таким размахом и великолепием, как никогда прежде, и ни один человек не сказал ничего против. Хорошо, что всегда находятся люди — особенно среди веселого племени художников, — у которых возникают все новые идеи. На этот раз им стал мастер Буффольмако, ученик знаменитого Джотто. Рожденная им идея захватила все сердца, даже сердца сухих и мрачных монахов и прелатов. Первого мая на водах Арно должен был состояться лодочный праздник. Разместившись на мосту Карайя, мужчины, женщины и дети любовались целой флотилией проплывающих по реке лодок, изображавших отдельные круги ада. При этом мессер Буффольмако и его друзья рискнули продемонстрировать свое искусство в качестве художников и комедиантов. Флорентийцам предстояло увидеть нечто новое, никогда прежде не виданное и попутно услышать ценные религиозные поучения, призывы к набожности и предостережения от смертных грехов, которые ведут людей прямиком в ад. Причем все это зрелище предлагалось людям совершенно бесплатно.

Долгожданный день наступил.

Сначала горожане полюбовались традиционной игрой в мячи, вволю напраздновались в семейном кругу и на улицах и теперь, заполнив мост Карайя, с нетерпением ждали, когда на прекрасный город опустится вечер, суливший начало жутковатого и прекрасного спектакля.

В праздничном наряде в сопровождении своих родителей появилась и Лючия. Она приветливо поздоровалась с родными и знакомыми и заняла место между отцом и матерью на одной из грубых, наскоро сколоченных скамеек, расставленных на мосту.

— Ты только взгляни на это море людей, — заметила донна Джудитта, — мост еще, чего доброго, не выдержит такой нагрузки.

Муж рассмеялся в ответ:

— А ты уже испугалась, что он обрушится? Он выдерживал и гораздо большую тяжесть и еще переживет наших правнуков!

Лючия почти не прислушивалась к разговору родителей. Радостные ожидания волновали ее душу.