Сергей Сергеев-Ценский - Зауряд-полк (Преображение России - 8)

• Название: Зауряд-полк (Преображение России - 8)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

Он сказал это с большим выражением, но Полетика поморщился и поглядел на Татаринова:

- Как же вы это запишете? Что он такое сказал? Украдены эти деньги там или...

Татаринов вопросительно посмотрел на Пернатого, но тот ответил решительно:

- О краже я не говорил, нет! Чтобы украл поручик Миткалев - этой мысли не допускаю!

При таком ясном ответе повеселел Полетика, сказал Татаринову:

- Вот и запишите! - и кивнул головою в сторону Ливенцева: - Теперь вы, прапорщик!

Ливенцев мало приглядывался к поручику Миткалеву. Раза два он пробовал с ним разговориться, но Миткалев, пытавшийся говорить басом, занимался только тщательным вычислением того, что может произойти, если он перевезет свою жену с какими-то еще родственниками из Мелитополя в Севастополь, в котором одни продукты, правда, дешевле, другие, напротив, дороже, чем в Мелитополе, и кто тогда будет получать его земский оклад, если сюда переедет жена, и нужна ли тут, в Севастополе, жена, когда тут целые табуны девок? Не все ли равно это будет, что, например, ехать в Тулу со своим самоваром?

Поговорив с ним так, Ливенцев решил, что для страхового земского агента, очевидно, больших умственных способностей не требуется, и больше уж не пытался с ним говорить. Но он видел теперь, что обвинение Миткалева в краже или даже во временном присвоении денег арестованных - обвинение, конечно, очень серьезное, и он сказал:

- Я допускаю, что этих двенадцати рублей при сдаче караула не оказалось, но, может быть, Миткалев просто не в состоянии был припомнить и объяснить поручику Шлезингеру, что, например, один из арестованных, которому принадлежали эти небольшие деньги, был освобожден при нем и он же сам возвратил ему его деньги, почему их, вполне естественно, в столе и не оказалось. Разве не могло быть именно так? По-видимому, поручик Шлезингер обратился с запиской к подполковнику Генкелю в силу личного с ним знакомства, но я не думаю, конечно, чтобы он предвидел именно такой оборот дела, что вопрос будет обсуждаться в обществе офицеров дружины. Окажется, может быть, что он необдуманно это сделал, погорячился...

- Постойте! Вы что-то такое вполне правильно, прапорщик!.. А вдруг этот самый... как его?.. вдруг он там ошибся, а не этот... не наш поручик! облегченно взмахнул обеими руками Полетика. - Вот именно! И сейчас мы сделаем так... командируем адъютанта на главную гауптвахту к этому самому... ну черт!.. и пусть хорошенько поищет деньги эти. Потому что если наш поручик пьян напился, то мы его за это вообще взгреем, а уж если деньги арестованных украл - это уж... это, знаете, дело совсем паскудное, и за это судить уж не мы его будем! - И он развел руками и подал бороду вперед.

- Может быть, мне по телефону поговорить, а не ездить, господин полковник? - вежливенько спросил Татаринов, но Полетика вздернул плечи и брови:

- Ну вот, пожалуйте! По телефону!.. А вдруг кто-нибудь другой, а? Кто-нибудь другой подслушает, кому... как это говорится?.. Кому, одним словом, совсем не надо? Нет, уж вы... не вздумайте, в самом деле, черт те что!.. Вот те раз - по телефону!.. Сейчас же одевайтесь и поезжайте на трамвае... Боитесь, что часовой не допустит? Допустит, раз вы офицер... Идите же!..

И Татаринов, не разгибая спины, вышел из кабинета, держа перед собой исписанный лист бумаги, а Генкель усмехнулся тонко:

- Хе-хе... Это, конечно, только проволочка. Поручик Шлезингер неосмотрительно поступить не мог. Он даже, уверен я, пока и дежурному по караулам своему об этом не доносил. Но вообще, конечно, мое дело было сказать, потому что я помню слова присяги: "Об ущербе же его величества интересов, вреде и убытке, как скоро о том уведомлюсь, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся"... Ну так вот, значит... тактические занятия...

- Для тактических задач, я думаю, надобно разложить на столе карту-верстовку, - сказал Урфалов. - А вот, что касается нашей дружинной лавочки, то она, мне кажется так, - не знаю, как кому другому, - цели совсем не достигает. Изволите видеть, ополченцев много, а лавочка одна. Сколько там народу толпится по утрам, чтобы булку какую себе достать, и так и уходят ни с чем...

- Почему опять и появились у казармы бабы, - досказал за медлительного Урфалова нетерпеливый Кароли.

- Я уж об этих бабах докладывал коменданту, - посмотрел тяжело на него Генкель. - Приказано опрокидывать бабьи корзинки и баб от казармы гнать!

- Так, я видел, делают ингуши из комендантского правления, только не знал, что это по вашему предложению, - по обыкновению отчетливо проговорил Пернатый. - А потом, должен я сказать, ведь и мы, офицеры, еще живем около казарм, а казармы не в городе ведь, и вот я посылаю денщика за булкой к чаю, а он мне: "Так что, ваше высокобродие, ингуши конные баб арапниками лупят, а булки лошадьми топчут!"

- Да, вот, в самом деле, как же так можно, а? Баб арапниками! И... и булок нет... даже и для господ офицеров! - устремил на Генкеля голубые глаза Полетика.

Ливенцев не знал этого. В последнее время он оторвался от общей жизни дружины. Но когда он представил конных ингушей, которые бьют арапниками баб, он вспомнил Казанскую площадь в Петербурге, толпу студентов, в которой был и он сам, и казаков с нагайками.

И, припомнив это, сказал взволнованно:

- Это черт знает что!

- Что вы сказали, прапорщик? - вдруг всей своей тушей быстро повернулся к нему Генкель.

- Я сказал: черт знает что! - раздельно повторил Ливенцев.

- Приказание коменданта города по-вашему - черт знает что? воинственно выпятил бритый подбородок, подпертый еще тремя подбородками, Генкель.

Ливенцев почувствовал, как у него начало давать сбой сердце и зашумело в ушах, и он заговорил так же раздельно, как уже начал говорить:

- Я не знаю, под каким именно предлогом вызываете вы ингушей против простых и обыкновенных русских баб, которые находят себе честные средства к жизни, - раз, и несомненно полезны для жизни нашей казармы - два, так как обслуживают ее насущные нужды, но что я о-очень хорошо знаю - это то, что лавочка, заведенная вами, маленькая лавочка в подвале, не-до-ста-точ-на для населения наших казарм, - раз, и не-вы-год-на для этого населения, потому что не имеет выбора и повышает цены на все немудреные товары, - два!

- Значит, у баб дешевле, а? - спросил Полетика не Ливенцева, а капитана Урфалова.

- Изволите видеть, господин полковник, и дешевле, - так ратники находят, - и лучше будто бы...

- Тогда что же... тогда, значит, надо составить комиссию... гм... да, для этого, как ее... ну обследовать на месте, что там такое. А то, что в самом деле, лавочка-лавочка, а может быть, она никуда не годится! - решил Полетика.

- Я спрашивал лавочника нашего, сколько дает прибыли лавка, - он говорит: "Рубля три-четыре в день, вот и вся наша прибыль", - сказал Пернатый. - А между тем...

- Разве лавка наша из-за прибыли торгует? - перебил Генкель.

- Дайте договорить!.. А между тем цены там оказываются выше бабьих!

- Что же вы хотите сказать этим? - засопел Генкель, но Пернатый отозвался спокойно:

- Ничего, кроме того, что сказал.

- Я вижу, господа, что... э-э... как бы сказать... бабы... бабы - они необходимы... Но, впрочем, вот мы составим комиссию. Завтра уж в приказ это не попадет, - адъютант ушел по делу этого... поручика нашего... а вот послезавтра объявлю в приказе... Конечно, ведь ратников много, - куда же, к черту, одной лавочке справиться! Это правда. А теперь, господа...

- Господин полковник! Позвольте мне еще одно соображение в пользу баб, - перебил Полетику, сам того не заметив, Ливенцев. - Ведь эти бабы - кто же такие? Все - жены взятых на фронт наших солдат или вдовы уже убитых... Ведь идет война, колоссальнейшая из всех войн, известных истории. Не одно войско принимает в ней участие, а весь народ в целом! И бабы! Бабы тоже!.. Бабам надобно как-то жить, раз их мужья на фронте, или убиты, или в плену. У баб этих - дети. Бабы трудятся, пекут бублики или коржи, сидят с ними тут во всякую погоду, - зачем? Чтобы как-нибудь прокормить семьи тех самых, может быть, ратников, которых взяли отсюда и угнали в другие города! А мы почему-то их избиваем нагайками, топчем лошадьми их труд. А мы почему-то вывозим помои на свалки, а им не даем, - совсем как собаки на сене.

- Бабы вносят в казарму разврат! - крикнул, багровея, Генкель.

- Разве был хоть один случай такого разврата? - спросил Ливенцев.

- Сыпной тиф заносят в казарму бабы!

- Разве был хоть один случай сыпного тифа?

- Довольно о бабах! - крикнул Генкель.

- Когда командир дружины скажет, что довольно, тогда мы прекратим этот разговор, столь для вас неприятный почему-то! - вызывающе сказал Ливенцев.

- Бабы!.. Бабы таскаются еще сюда к нам за бельем! Прекратить это надо! - почти задыхаясь, выкрикнул Генкель.

Ливенцев мгновенно представил так насмешившие его однажды боевые суда на внутреннем рейде, все увешанные матросским бельем, и сказал быстро:

- Устройте прачечную для ратников, как вы устроили лавочку, - тогда ратники будут мыть свое белье сами, как матросы во флоте.