Джеральд Даррел - Зоопарк в моем багаже

• Название: Зоопарк в моем багаже
• Автор: Джеральд Даррел
• Издательство: "Юнацтва"
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1986

В книге всемирно известного английского зоолога и писателя Джеральда Даррела рассказывается о его длительном путешествии в горное королевство Бафут и удивительных приключениях в тропическом лесу, о нравах и обычаях местных жителей, а также о том, как отлавливают и приручают диких животных для зоопарка. Автор откроет для читателей дивный, экзотический мир Западной Африки и познакомит с интересными фактами из жизни ее обитателей.

---

Итак, я собрал одну из наших специальных клеток, постелил на пол сухие банановые листья и ухитрился посадить туда карликовую мангусту так, что мои пальцы при этом не пострадали. Зверек остановился посередине клетки, устремил на меня маленькие блестящие глаза и поднял изящную лапку, издавая яростный визг, от которого у нас в конце концов заложило уши. Звук был такой резкий и нестерпимый, что я в отчаянии швырнул в клетку большой кусок мяса. Зверек прыгнул на него, сильно встряхнул, убедился, что добыча не живая, утащил мясо в уголок и принялся есть. Мангуста, правда, еще продолжала кричать на нас, но с полной пастью, поэтому звук был уже не таким пронзительным. Я поставил эту клетку рядом с клеткой черноногой мангусты Тикки и сел наблюдать.

С первого взгляда никто бы не принял этих двух животных даже за отдаленных родственников. Черноногая мангуста, хотя она была еще детенышем, достигала двух футов в длину и около восьми дюймов в высоту. У нее была грубоватая, скорее собачья морда с темными, слегка выпученными круглыми глазами. Голова, тело и хвост – сочного кремового цвета, тонкие ноги – темно-коричневые, почти черные. Гибкая, лоснящаяся, стройная, она напоминала мне парижскую красотку с нежной кожей, одетую лишь в пару черных шелковых чулок. Зато карликовая мангуста совсем не похожа на парижаночку. Мордочка у нее маленькая, остренькая, с крохотным, круглым розовым носиком и блестящими малюсенькими карими глазками. Густой и довольно длинный мех темно-шоколадного цвета с рыжеватыми подпалинами. В длину, вместе с хвостом, эта мангуста едва достигает десяти дюймов.

Тикки, существо чопорное и важное, чуть ли не с ужасом смотрела на новичка в соседней клетке, который визжа и ворча, пожирал окровавленное мясо. Наша черноногая мангуста была очень разборчива и щепетильна, ей и в голову не пришло бы вести себя так невоспитанно – кричать с полным ртом и бесноваться, словно ты в жизни не наедалась досыта. Поглядев несколько секунд на карлика, Тикки презрительно фыркнула, покружилась на своих стройных ногах и легла спать. Карликовая мангуста, нисколько не задетая таким демонстративным осуждением, продолжала визжать и чавкать, доедая остатки своей окровавленной пищи. Уничтожив последний кусочек и тщательно исследовав пол – не осталось ли где-нибудь крошки, – она села, энергично почесалась, потом тоже свернулась калачиком. Когда мы разбудили зверька через час, чтобы увековечить для потомства его голос, он стал издавать вопли, исполненные такого гнева и возмущения, что пришлось отнести микрофон в дальний конец веранды. Все же до вечера мы успешно записали не только карликовую мангусту, но и Тикки да еще распаковали девяносто процентов снаряжения.

После обеда, захватив бутылку виски, сигарет и керосиновый фонарь, мы отправились к Фону. Воздух был теплый, дремотный, пахло дымком и прокаленной солнцем землей. Сверчки звенели и стрекотали в траве по бокам дороги, а в сумрачных кронах плодовых деревьев, обступивших просторный двор усадьбы Фона, возились летучие мыши. Посреди двора гурьба детей Фона затеяла игру. Став в круг, они хлопали в ладоши и пели. А из-за деревьев поодаль, словно неровный стук сердца, доносилась дробь небольшого барабана. Мы пробирались между женскими хижинами, озаренными изнутри красным светом кухонного очага. Из дверей плыл запах жареного мяса, печеных бананов и тушеного мяса, а то и резкий, неприятный дух вяленой рыбы. Наконец мы пришли к вилле Фона. Он встретил нас на ступеньках, огромный в полутьме, и пожал нам руки, шурша мантией.

– Добро пожаловать, добро пожаловать. – Фон широко улыбался. – Входите в дом.

– Я захватил немного виски для увеселения души, – сообщил я, показывая бутылку.

– Ва! Отлично, отлично, – ответил Фон, смеясь. – Виски очень хорошо для веселья.

Его великолепная красно-желтая мантия блестела в мягком свете лампы, будто тигровая шкура, а на худом запястье был широкий браслет из слоновой кости с изумительной резьбой. Мы сели. В глубоком молчании был исполнен торжественный ритуал разливания первой дозы. И когда каждый сжал в руке полстакана чистого виски, Фон с широкой озорной улыбкой обратился к нам.

– Ваше здоровье! – сказал он, поднимая свой стакан. – Сегодня ночью мы повеселимся.

Так началось то, что мы потом называли Вечером Похмелья.

Непрерывно подливая виски в наши стаканы, Фон опять рассказывал нам про свое путешествие в Нигерию, как жарко там было, как он "обливался потом". Его восхищение королевой не знало границ. Как же! Он живет в этой стране и то почувствовал жару, а королева при всех ее хлопотах оставалась свежей и обаятельной! Меня поразило это пылкое и совершенно искреннее восхищение, ведь Фон принадлежал к обществу, где женщин приравнивают к вьючному скоту.

– Ты любишь музыку? – спросил он Джеки, исчерпав тему Нигерии.

– Да, – ответила Джеки, – очень люблю.

Фон широко улыбнулся.

– Ты помнишь мою музыку? – обратился он ко мне.

– Конечно, помню. Такой музыки больше нигде нет, мой друг.

Фон даже крякнул от удовольствия.

– Ты написал про эту музыку в своей книге, верно?

– Совершенно верно.

– И еще ты написал, – подошел он к самому главному, – про пляски и про то, как мы веселились, верно?

– Да... пляски были замечательные.

– Хочешь, мы покажем твоей жене, какие танцы танцуют здесь в Бафуте? – спросил он, направив на меня длинный указательный палец.

– Очень хочу.

– Отлично, отлично... Тогда пойдем в дом плясок. – Он величественно встал и прикрыл узкой ладонью рот, сдерживая отрыжку.

Две его жены, молча сидевшие поодаль, подбежали к нам, взяли поднос с напитками и засеменили впереди. Фон повел нас через всю усадьбу к дому плясок.

Это было большое квадратное строение, вроде наших ратуш, но с земляным полом и всего лишь несколькими крохотными оконцами. У одной стены стояли в ряд плетеные кресла – так сказать, королевская ложа. Над креслами висели в рамках фотографии членов королевской фамилии. Когда мы вошли, собравшиеся жены (их было сорок или пятьдесят) встретили нас обычным здесь приветствием: они громко кричали, хлопали себя при этом ладонью по открытому рту. Шум стоял потрясающий, тем более что облаченные в яркие мантии избранные советники Фона хлопали в ладоши. Нас с Джеки, чуть не оглохших от такого приветствия, усадили в кресла рядом с Фоном и поставили перед нами столик с напитками. Откинувшись в своем кресле, Фон обратил к нам сияющее радостной улыбкой лицо.

– А теперь повеселимся! – с этими словами он наклонился и налил каждому по полстакана виски из только что откупоренной бутылки.

– Ваше здоровье, – сказал Фон.

– Будь-будь, – рассеянно отозвался я.

– Что это такое? – заинтересовался Фон.

– Как – что? – удивился я.

– Да то, что ты сказал.

– А, ты про "будь-будь"?

– Да-да, вот именно.

– Так принято говорить, когда выпиваешь.

– Все равно что "твое здоровье"? – допытывался он.

– Ну да, то же самое.

Он помолчал, только губы его шевелились. Очевидно, сравнивая, какой из тостов звучит лучше. Потом снова поднял свой стакан.

– Будь-будь, – сказал Фон.

– Твое здоровье! – отозвался я, и Фон откинулся на спинку кресла, закатившись смехом.

Явился оркестр. Три барабана, две флейты и наполненный сухой кукурузой калебас, который издавал приятный шуршащий звук вроде маримбы. Исполнителями были четыре парня и две жены Фона. Музыканты заняли места в углу дома плясок и, выжидательно глядя на Фона, стали выбивать какую-то дробь на барабанах. Фон, отдышавшись после приступа веселья, что-то властно рявкнул, и две женщины поставили посредине танцевальной площадки столик, а на него керосиновую лампу. Опять прозвучала барабанная дробь.

– Мой друг, – сказал Фон, – ты помнишь, как ты гостил в Бафуте и учил меня европейским танцам?

– Да, – ответил я, – помню.

Речь шла об одной из пирушек Фона, где я, вдохновленный радушием хозяина, решил показать ему, его советникам и женам, как танцуют конгу. Успех был огромный, но я думал, что за истекшие восемь лет Фон давно все это забыл.

– Сейчас я тебе покажу, – сказал Фон. Глаза его искрились.

Он проревел новый приказ. Около двадцати его жен вышли на середину и стали в круг, крепко держась друг за друга. Потом они присели, как бегуны на старте, и замерли в ожидании.

– Что они собираются делать? – прошептала Джеки.

В моей душе подымалось бесовское веселье.

– Похоже, – сказал я мечтательно, – что после моего отъезда он все время заставлял их танцевать конгу, и мы теперь увидим, чего они достигли.

Фон поднял вверх широкую ладонь, и оркестр принялся с жаром исполнять бафутскую мелодию в ритме конги. Все в той же странной позе жены Фона с серьезными, сосредоточенными лицами пошли вокруг лампы, на каждом шестом такте выбрасывая ногу в сторону. Зрелище было восхитительным.