Сергей Сергеев-Ценский - Устный счет

• Название: Устный счет
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- А баба та где же? - спросила женщина.

- В тифу она, в тифу померла, как же... В тифу!..

И пожал Нефед раза два удивленно левым плечом, а тот самый палец его, который только что нежно касался теплого пепла, теперь робко коснулся лужицы вина около ее чашки.

- А твоя баба? - спросила женщина Семеныча, но тот замахал в ее сторону плоской рукой и морщины около глаз собрал так, как будто ему даже неловко стало.

- Моя баба!.. Моя баба последняя, - если ты знать это хочешь, - потому у меня их всех ровно три было... Последняя, уж она девятнадцать лет, как косточки ее гниют на погосте... Девятнадцать... Даже поболе немного... И скажу я тебе, на двадцать пять годов она моложе меня была, а... говорится: смерть причину знает...

- Уколошматил ты ее, дед, а? Говори правду! - строго сказала женщина и брови сжала.

- Пальцем никогда не тронул!.. Что ты!.. - встревожился Семеныч и даже голову поднял. - Пальцем никогда!.. Я? Что ты меня за изверга почитаешь, чтобы я жену свою бил?.. А-я-яй!.. Вот как на человека другой человек зря подумать может!..

И будто потемнел с лица от обиды Семеныч, только глаза стали еще белее, так что женщина срыву поднялась и чмокнула его в желтую бороду.

И почему-то тут же ухватился за свою бороду - не совсем еще седую Гаврила и раза два старательно провел по ней ладонью, как будто стала она ему значительнее и дороже; Нефед же вздохнул и пошел подбросить хворосту в печку, чтобы женщине, сидевшей в одной рубашке, было теплей и чтобы как следует высохли ее чулки и ботинки, заляпанные грязью.

Иные от вина только глубже замыкаются в себя, дичают, однако огромное большинство людей становится общительнее, легкомысленнее, довольнее собою, ярче.

Но, может быть, и женщина в одной рубашке, с родинкой на правой щеке и выпуклыми серыми глазами заставляла трех стариков прихорашивать себя хотя бы в прошлом.

Говорил Семеныч, приподняв, насколько мог, голову и напыжась:

- А когда Скобелев-генерал, - а ведь он же, эх, и герой был, - из героев герой! - когда поднял он в руке крест золотой, - второй степени Георгий, - да как крикнет: "А это, братцы-молодцы, тому я только дам, кто у вас из молодцов молодец!.." Фельдфебель было наш, так уж он полагал: ему!.. Эх, чуть в него, в Скобелева, глазами не вскочит... А ротный наш, капитан Можаров, на меня головой кивает: "Вот кто один у меня из молодцов молодец, из удальцов удалец!.. Два креста он уже заработал, не иначе на него и третий целится!.."

- Дал? - спросила женщина.

- Скобелев-то?.. А как же!.. Сам приколол булавкой... По-це-ло-ва-ал при всех даже!..

Тут Семеныч как-то скрипуче всхлипнул, и мокрые глаза у него стали. Но это были слезы радостные, это были гордые слезы; однако, чтобы скрыть их, Семеныч заулыбался и добавил, покрутив головою:

- А новобранец тогда у нас был один, - до чего чуден!.. "С петухом, говорит, или же с конем крест этот тебе дали?.." С пе-ту-хо-ом! И выдумает, серость!.. Это он орла, какие на медалях, за петуха счел!

Гаврила буркнул недовольно:

- Нет уж теперь тех орлов-медалей!.. И кресты тоже в отставку все вышли...

- А прежде я пенсию за них получал!

Гаврила смотрел на женщину быком и вдруг быком же, как будто боднуть ее хотел, нагнул и сунул к ней срыву лысую голову затылком вперед.

- Гляди!.. Клади сюда палец!

И сам захватил руку женщины и поднес к своему затылку.

- Видала, бугор какой?.. Это же кость у меня топором рассеченная была до самого мозгу и опять срослась!..

- Это из-за бабы той? - спросила женщина.

- В девицах она тогда еще была... Думали все, что мне с такой раной не жить... А я топор у него вырвал, да его насмерть!.. А после того только лег я без памяти... Так мне потом говорили в больнице: "Это ж небывалое во веки веков!.. За деньги показывать можно, чтоб с такой раной человека ты убил хладнокровным манером, да еще и жив остался!.."

- А суд был? - спросила женщина.

- Так, проформа одна, - качнул Гаврила бородою. - Это ж обоюдное считается, и топор был его, а вовсе ж не мой...

- А у тебя, старичок, сроду бороды не было? - спросила женщина Нефеда.

- Как не быть? Бы-ла! - ретиво стал на свою защиту Нефед. - Как же человеку без этого?.. И усы тоже носил... Только я у немцев жил, в колонии, одним словом, у них эту привычку я взял - бриться... Эти немцы... известно... у них я жил - беды-горя не видел... Целый год колбасы наворачивал... А что касается пива если, так у них же у каждого бочка в погребице... Бывалыча, сколько хочешь нацедишь себе и пьешь... Это вроде у них за чистую воду считалось...

- Прижали теперь и немцев, - сказала женщина.

- Говорят, что не без этого... А я же у них первый работник был!.. И даже так я у них привык, - по-ихнему понимал!.. Почти я все у них понимал, что они говорили, ей-богу!..

Когда четверть допили, оказалось, что просохли уже ботинки и платье женщины.

Она сказала довольно:

- Ну вот, хорошо-то как!.. А то мне что-то уж холодно стало...

И начала одеваться.

Высокие ботинки свои она зашнуровала не спеша, потом открыла дверь.

- Никак и дождя уж нет, - смотри ты!.. И месяц даже... - сказала она совсем трезво. - Надо бы мне пойти прогуляться...

- Прогуляйся, а то как же, - понятливо сказал Семеныч.

Она оделась, даже застегнула свой плащ, и вышла.

Гаврила начал прибирать со стола посуду. Нефед ломал на колене хворост и подкидывал в печку, чтобы женщине было теплее спать. Семеныч заботливо устраивал свою постель, которую нужно было уступить ей, как самую чистую и удобную. Однако прошло уже минут десять, - женщина не возвращалась.

- Не тошноты ли ей от вина нашего? - встревожился Нефед.

Прождали еще минут десять.

- Не в колодец ли упала? - еще больше, чем Нефед, встревожился Семеныч.

А Гаврила отозвался:

- Что ж мы сидим, как овцы?.. Искать ее надо!

И пошел, как был, в ночь, и со двора донесся его крик:

- Эй!.. Дорогая!.. Ты игде там?..

Лаяла Верка, гремя цепью. Потом вынесли лампочку, столпились все трое около колодца, смотрели в сырую черноту.

Даже ведро пробовали опускать, не зацепит ли, и у всех трех замирали сердца, - нет, не зацепило.

- Бывает, что вешаются, - шепотом сказал Нефед.

Подходили к миндалю и кипарисам, смотрели и щупали... Даже на шоссе вышли, однако шоссе было пусто. Линейки с поломанным колесом ни в ту, ни в другую сторону по шоссе тоже не было видно.

III

Дней через пять, - установилась уже сухая ветреная погода, - Семеныч проснулся среди ночи от глуховатых, но тревожных пушечных выстрелов. Когда он насчитал их четыре один за другим, - встал и зажег лампочку.

Гаврила бурчал от стенки:

- Вско-чи-ил, черт его знает чего!.. Это же камень бурками рвут!

- По ночам, брат, не рвут, - не сдался Семеныч. - Это - орудие, - ты меня не учи... Это не иначе неприятель какой наступает в тайности... На это обстоятельство выйти посмотреть надо, куда он огонь направляет.

Закутался в одеяло, как в плащ, и вышел.

Северный ветер наскакивал порывами. Ночь оказалась темная, но от города на море лег плашмя луч прожектора. Хотя он не двигался, не рыскал, а лежал найденно, спокойно, смешать его с лунным столбом нельзя было даже с первого взгляда: он расширялся от берега к морю.

Опять бабахнул орудийный выстрел, отраженный водою и потому гулкий, а следом за ним ясно расслышал Семеныч трескотню пулемета.

Он подошел к двери и крикнул Гавриле:

- Так и есть - сражение!.. А ты: "бурки рвут!"

И вот уже все три старика, однообразно закутанные в одеяла, стояли и смотрели на таинственный перст прожектора, твердо указующий куда-то далеко в море.

- Что же это, - наши ли из орудия, а он из пулеметов, или как? - робко спросил Нефед.

- "Он" - это кто "он"?.. Неприятель?.. Ты бы подумал умом, как же ему к чужому берегу подходить без орудиев? - отозвался Семеныч, а Гаврила буркнул:

- Однако что-то покончили, как мы вышли!.. Прохладное очень сражение!.. Должно, комарь тебе в ухо залез, а ты уж - сражение!..

Но тут же расслышали все частое тявканье пулемета и потом новый орудийный гул, на воде державшийся долго.

- Вот они, комари, как поют! - торжествовал Семеныч. - Там небось уж десятки людей на тот свет пошли, а какие - руки-ноги отбиты, тех уж опосля считать будут!

Города отсюда не было видно и днем, - он лежал за перевалом, - и наиболее робкому из стариков, Нефеду, жуткой показалась наконец эта ночь с темным небом, черным морем, треугольным лучом прожектора и непонятной пальбой.

Он поежился и спросил тихо Семеныча:

- К нам какие пули не залетят?.. Нам в помещению, может, зайти?

Гаврила отозвался:

- Известно, - пуля, она глупая... - И повернулся к двери, но только что сделал два шага, как Нефед по-крабьи, бочком, обогнал его и втиснулся в сени.

Семеныч дождался еще одного орудийного выстрела и тоже вошел, когда Нефед с Гаврилой устраивались уже на своих топчанах.

- Похоже так, - начал он знающе, - бьют они по городу с дальней дистанции. А что касается, чтобы нам их бояться, то мы в стороне, мы значенья им не имеем... Хотя бы даже и днем, а не то что ночью, - какая мы для них цель? Так себе, - мурашка мы для орудия...