Михаил Голденков - Огненный всадник

• Название: Огненный всадник
• Автор: Михаил Голденков
• Издательство: Букмастер
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2011
• ISBN: 978-985-549-039-6.

Михаил Голденков представляет первый роман трилогии о войне 1654–1667 годов между Московским княжеством и Речью Посполитой. То был краеугольный камень истории, ее трагичный и славный момент.

То было время противоречий. За кого воевать?

За польского ли короля против шведского?

За шведского ли короля против польского?

Против московского царя или с московским царем против своей же Родины?

Это первый художественный роман русскоязычной литературы о трагичной войне в истории Беларуси, войне 1654–1667 годов. Книга наиболее приближена к реальной истории, ибо не исключает, а напротив, отражает все составляющие в ходе тех драматических событий нашего прошлого. Читатель не только узнает правду о самой неизвестной войне истории, но и окунется в удивительный и ныне уже исчезнувший мир, в котором жили наши соотечественники в XVII веке.

---

— Фламандский способ в основном такой, — объяснял Вилли, — на белый гладко отшлифованный грунт переводится рисунок с картона, отдельно выполненного рисунка на бумаге. Затем рисунок обводится и оттушевывается прозрачной коричневой краской, темперой или масляной. Уже и в таком виде картины выглядят почти совершенными. А вот итальянцы вместо белого грунта делают цветной. Затем по нему рисуют мелом или углем и не используют картон. Рисунок обводят коричневой клеевой краской, ею же прокладывают тени и прописывают темные драпировки. Затем покрывают всю поверхность слоями клея и лака, после чего пишут масляными красками, начиная с прокладки цветов белилами. После этого по просохшей белильной подготовке пишут корпусно в локальных цветах, в полутенях оставляя серый грунт. Ну, это уже тонкости. Заканчивают живопись лессировками. Я решил попробовать смешать стили.

— И как?

— Не хочу хвастать. Вот, оцени.

С этими словами Вилли подошел к закрытому сукном мольберту и открыл его. Михал остолбенел: в полутемной мастерской словно зажгли фонарь — перед ними сидела полуобнаженная девушка с белой кожей, отражающей солнечный свет. Тело ее светилось в полумраке пропахшей красками комнаты. Девушка была… живой: она застенчиво и чуть игриво опустила глаза, которые, тем не менее, уже кокетливо посматривали в сторону парней, пусть и смущаясь, что двое молодых мужчин рассматривают ее обнаженную грудь. От тела девушки даже пахнуло свежестью молодой белоснежной кожи и еще каким-то чарующим и очень тонким запахом духов. Михал это почувствовал и аж привстал с табурета, чтобы извиниться, прежде чем сообразил, что в мастерской сидит и не девушка-натурщица, о чем он сразу подумал, а уже готовая картина. Ослепительно белое платье упало с груди девушки и ее покатых плеч, голова задумчиво склонилась, темные волосы зачесаны назад, лишь локон игриво падал на гладкое обнаженное плечико. Михалу показалось, что вот-вот подует из открытого окна ветер и сдует этот легкий локон с плеча девушки, разметает ее тонкое, словно паутинка, платье. Кажется, изображение на полотне шевелилось, жило, было не изображением, а окном в другой мир, где сидит эта красавица и слегка грустит, не замечая двух молодых людей, бестыже ее рассматривающих. Дышала обнаженная грудь, а веки вот-вот окончательно приоткроют ее бездонные грустные глаза… Лицо и глаза… Вот что поразило больше всего Михала! Точно так же как Вилли в свои, наверное, неполные семнадцать лет четко ухватил мимолетный смех Аннуси Радзивилл, так же и здесь: лицо девушки было в движении! Она опустила большие печальные очи, но… уже, с легкой, едва заметной улыбкой, как бы реагируя на зов, поднимала их, готовая в следующую секунду бросить заинтересованный взор на окликнувшего ее. Томные грустные глаза и легкая улыбка… Как это удивительно сочеталось на лице девушки!

Михал не глядя взял со стола деревянную с желтым засохшим пятном краски кружку, сделал глоток разбавленного красного вина, вынул платок, утер губы и взмокший лоб.

— Frappant! [27] Вилли! Еще лучше, чем ты изобразил мою Анну сю! Лучше раз в сто! — пролепетал восхищенный Михал. — А… а кто это?

— Это Вирсавия. Хотя натурщицу, конечно же, звали по-другому. Просто мне понравилась идея «Вирсавии» Рембрандта, и я решил написать свою, но лучше.

— У тебя получилось, Вилли! — Михал, чувствуя, что не может стоять, сел на высокий заляпанный высохшей краской табурет на трех ножках. — Не представляю, что может быть лучше! В Литве ничего подобного даже близко нет!

Дрозд молча отошел к столу, тоже взял кружку с разбавленным вином, отхлебнул, оценивающе взглянул на полотно, словно видел его в первый раз, и кивнул, как бы соглашаясь с Михал ом.

— Получилось… — как-то блекло, без эмоций повторил Вилли. — Ты все равно не видел «Вирсавию» Рембрандта! Он ее закончил лишь в этом году, почти одновременно со мной. Как ты можешь сказать, что у меня получилось?! Но ты, тем не менее, прав, Михель! Чертовски прав! Я впервые превзошел своего учителя. Там, у Рембрандта, просто сидит полная женщина, коих маэстро обожает, сидит полностью обнаженной, без загадки, без любви, без идеи, не объемная, плоская… Моя получилась лучше. Я даже не хочу ему показывать, чтобы не завидовал, чтобы не перекупил, как некоторые. Это говорю тебе я как самый пристрастный на свете критик фламандского живописца Вильяма Дроста.

— Продай мне эту картину! — Несвижский князь умоляюще устремил свои зеленые глаза на Дрозда. — Я повешу ее в своем замке в самой красивой золотой раме! На самом видном месте!

— Она еще чуть-чуть не завершена, — махнул рукой Вилли, явно не желая продавать свою работу кому-либо, и застенчиво улыбнулся, — а вот эту можешь просто забрать! — и он, подойдя к полотну размером сто пятнадцать на сто тридцать пять сантиметров, сдернул с него серое покрывало.

Взору Михала открылся всадник. Молодой красивый парень в меховой шапке с красной тульей… Михал узнал Кмитича. Словно сам живой Самуэль в знакомом Михалу песочного цвета кафтане сидел в седле и, обернувшись, с едва уловимой улыбкой, которые так умеет схватить Вилли, смотрел в его сторону.

— Господи Иисусе! — только и выдохнул Михал. Он еще не отошел от созерцания девушки, как вдруг — новое удивление. Пуще прежнего!

— Узнал? — улыбнулся Дрозд.

— Как не узнать! Он тут как живой! Это та картина, когда ты с него набросок делал перед охотой? — Михал восхищенно цокал языком, прохаживаясь перед полотном. — Но как, чертяка, похож! Как ты запомнил цвет его лица, тени, цвет его глаз? Матка Боска! Вылитый Самуль Кмитич в свои двадцать два, или сколько тогда ему там было?..

— Только вот конь не вылитый! — скривил губы Дрозд. Михал присмотрелся к коню. И правда, если смотреть на коня, сравнивая его со всадником, то конь получался каким-то непропорциональным: голова и шея явно маловаты, а ноги чересчур вытянуты. Но это только если присмотреться. Если же глядеть на всадника, то картина была великолепна.

— Коня не я писал, недовольно покачал непричесанными волосами Вилли, — это Рембрандта работа.

— Что?!

— Так, его. Вообще весь низ картины — не моей руки писанина. Рембрандту незаконченная картина вначале настолько понравилась, что, когда я полностью закончил писать всадника, он присвоил ее, сказав, что допишет остальное сам. Даже заплатил мне negen gulden (девять гульденов — голл.) за работу, выкупил как бы. Я был не против. Все-таки учитель, да и деньги неплохие. Затем он, или по пьяни, или ученику какому-то неопытному поручил, написал коня. Уродливого. Позже сам разочаровался, хотя кто-то и собирался у него картину купить. Он ей даже название дал для продажи — «Огненный всадник».

— А почему огненный?

Вилли чуть улыбнулся.

— Да по ошибке. Смешная история. Какой-то англичанин увидел мою черновую надпись. Я-то назвал картину «Литовский всадник». Написал графитом сзади по-немецки «Lit Reiter». Англичанин слово «reiter» правильно понял как «rider», то бишь «всадник», а что это за «lit» не знал даже сам Рембрандт. Тогда англичанин решил, что это английское слово «зажженный» или «загоревшийся», ну и спрашивает Рембрандта почти в шутку, мол, сколько стоит твой «Огненный всадник». Учителю такой вариант понравился, и он его и оставил. Правда, картину не продал, сказал, что хочет коня переписать. Причем коня захотел написать оранжевой краской, под цвет огня, чтобы название соответствовало.

— А как же портрет у тебя оказался?

— Сам же учитель мне и отдал. Коня написать нового. Мне стало работу в самом деле жалко продавать в таком виде. Кмитич как живой, а вот конь подкачал. Я картину забрал, думал — закрашу коня, напишу нового, да вот как-то руки не доходят. Нет вдохновения. А сам маэстро, похоже, забыл про «Всадника» либо посчитал, что эта работа не удалась, и не вспоминает о ней. Ему сейчас не до этого.

— А что так?

— Наверное, ты знаешь, его жена Саския умерла, он сейчас живет с другой дамой сердца, с Хендрикье Стоффельс. Она родила ему дочку в этом году. Корнелией назвали. Но дела его как-то плохо пошли в последнее время. Творческий кризис, короче.

— Так может, он и вспомнит про «Кмитича на коне?»

— Поэтому, ежели тебе нравится, то забирай быстрее. Подаришь своему другу Кмитичу. С Рембрандтом я как-то больше не общаюсь. А если он и спросит, то скажу… Мыши съели, — и оба парня рассмеялись.

— Даром не возьму, — посмеявшись, сказал как отрезал Михал.

— Мы же друзья в конце концов! Кмитич тебе тоже друг! Какие могут быть деньги между друзьями?

— Это не между друзьями деньги, — покачал головой Михал, — это за работу деньги. Понимаешь, примета такая. За все нужно платить.

Михал отказался забирать картину даром и достал из клапана кармана своего камзола пухлый кошелек, полный серебряных талеров Речи Посполитой. Дрозд кошелек не брал, бурно протестовал, но в конце концов уступил: