Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

• Название: Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- Вы уж меня извините, Павел Кузьмич: я с ним поговорить должен, сделал просящее лицо Иртышов.

- Я... пожалуй, могу выйти на время, - привстал Павел Кузьмич.

Однако Сенька вдруг перестал жевать.

- Говори при них, не робей! - остановил он отца и тут же весело Павлу Кузьмичу: - С чего эти секреты, не понимаю!.. Раз сынишка отца нашел, значит, ему надобность!.. Милые родители, денег не дадите ли!.. (Он подмигнул Павлу Кузьмичу.) Ну вот, попался, - значит, лезь в кошелек... Правда?

- Сенька!

- Конечно, я, может, давно уж не Сенька, все-таки крещеного имени не забыл.

- Как же ты сюда именно?.. Зачем?..

- Доктора послали на теплый воздух... "Зачем"!.. Болезнь у меня. Слышишь, сиплю как?.. Скоро сдохну!

Тем временем Иртышов сделал умоляющее лицо вполоборота к Павлу Кузьмичу, и учитель его понял, и встал, и даже двинулся к двери, но Сенька тоже поднялся, заскочил к двери сам с большой быстротою и расставил перед ним руки:

- Вот беспокойства какого я вам наделал!.. Ну разве ж я знал?.. Да он без вас застрелить меня может и вас засыпать... Он ведь бешеный!

Павел Кузьмич задергал головою, стараясь направить глаз на карманы Иртышова. Он сопел. Ему стало совсем не по себе.

- Да ты ж, змееныш окаянный, - чего ж тебе от меня надо, скажи!.. стараясь не кричать, выжал из себя Иртышов.

А Сенька спокойно:

- Рублей двадцать дашь, - хватит!.. Пока хватит, - и уйду.

И опять к Павлу Кузьмичу:

- Только при вас чтобы дал, а то обманет!.. Он без свидетелей меня сколько раз надувал!..

Очень у Сеньки был спокойный, хотя и сиплый голос, и если бы слышать его из другой комнаты и не видеть, показался бы он, рассудительно ставящий слова, сипящий, человеком с запалом этак лет сорока или больше.

- Нет у меня двадцати!.. Нет двадцати!.. Никаких денег нет!.. Ничего нет!.. - сложился Иртышов ножиком и тыкал перед собою тонкой рукой.

Черненький галстучек его выбился из-за жилета и трепался, как черный клок в рыжей бороде; очень злые стали глаза и яркие.

Абажур лампы был в форме шара, но не матовый, светлый, и Павел Кузьмич, смотревший хоть и косым, но зорким глазом, отчетливо видел, что вот-вот не выдержит Иртышов и бросится на мальчишку. А мальчишка говорил рассудительно:

- Нет, - так займи!.. Они, я думаю, не откажут!.. - и кивок красной головою в сторону Павла Кузьмича.

- Нет!.. Я?.. Как можно!.. Откуда у меня двадцать рублей? - в большом волнении бормотал учитель.

- А вы думаете, у него нет? - нежно подмигнул ему Сенька. Притворяется драной перепелкой!

- Сенька!.. Пять рублей тебе дам, и иди! - вдруг подскочил к нему вплотную Иртышов.

- Дашь двадцать! - не отступил перед ним Сенька.

- Каков? - умоляюще посмотрел Иртышов на учителя.

- Молодой человек!.. - начал было учитель, но Сеньке стало весело, он засмеялся сипло, широко обнажив все, и самые дальние костяшки своего рта.

- "Мо-ло-дой чело-век!" - повторил он, давясь смехом, и в глазах его, как стекляшки желтых бус, много было презрения.

Павел Кузьмич этим мальчишеским презрением был вздернут. Точно ученик у него в классе позволил себе такую выходку, за которую нужно его за дверь, в коридор...

- Да вы... вы... что это?.. - поднял он голос. - Вы... убирайтесь отсюда!

- Горя наберетесь! - опять рассудительный голос с сипотой. - Выгнать меня недолго, - расчета мало.

И снова к отцу, точно игра между ними шла:

- Двадцать.

Теперь уж и Павел Кузьмич стал рядом с ним, и то в его черные, косые, сильно растревоженные глаза, то в отцовские серые, от злости побелевшие, глядел этот желтоглазый мальчишка выжидающе, даже весело, весь подаваясь вперед, весь отдаваясь: хотите бить, - бейте.

- Десять дам, - больше нет... Последние... Грабь! Грабь, мерзавец!

И, засунув руку в карман, все хотел вытащить Иртышов из кошелька деньги, и слишком дрожала рука, никак не могла нащупать, не слушались пальцы.

- Двадцать! - опять так же и тем же голосом.

- Да бейте же его! - потерял терпение учитель, но, столкнувшись с желтыми стекляшками глаз над длинным горбатым носом, только отодвинулся и пожал плечом.

Иртышов вынул, наконец, две золотых монеты из трех тех, которые получил от Вани.

- На! - сказал он неожиданно кротко. - На и иди!.. В какое положение ты меня поставил, боже мой!.. Все - больше нет... Я тебе честно говорю: нет больше!

Сенька взял, посмотрел одну, потом другую, сказал:

- Нет сейчас, - за тобой будут, - и спрятал их куда-то за борт пальтишка.

И шапку свою с наушниками, которую все держал под мышкой, натянул на рыжие косицы и завязал под подбородком, не спеша, размеренно, суя то в лицо учителя, то в лицо отца высоко поднятыми острыми локтями.

И когда Павел Кузьмич подумал, что все уже кончено, что уйдет сейчас этот желтоглазый, он очень спокойно обратился к нему:

- А то досыпьте... чтоб еще раз не беспокоить!

- Нет, - это что же такое, а? - изумленно учитель спросил Иртышова.

- Иди уж, иди! - отворил тот дверь перед сыном, и когда тот, ухмыльнувшись, пошел, двинулся сзади, а следом за ним пошел Павел Кузьмич, и без галош дошли оба до калитки, желая убедиться, ушел ли, наконец, Сенька, а когда вернулись в комнату, оба с минуту молчали.

Даже не садились. Учитель перебирал тетрадки на этажерке, Иртышов стоял перед своим саквояжиком, скрестивши пальцы.

Наконец, учитель, положив тетради на стол, первый кашлянул, чтобы можно было сказать протяжно, - не осуждающе, однако и без одобрения:

- Да-а-а... скажу я вам!.. Был у нас в школе один подобный случай...

- А не пойти ли мне прямо на вокзал? - тронул ногой свой саквояжик Иртышов. - Как вы думаете?

Но не выдержал и опустился горестно на стул и руками закрыл лицо.

- Это называется - вымогатель! - решил между тем свой трудный вопрос о рыжем мальчишке Павел Кузьмич.

- Поезд на север идет в половине девятого, - соображал вслух Иртышов, не отнимая рук от лица. - Успеть успею... Утром в Александровске... А денег у меня осталось всего пять рублей... и три двугривенных...

- Думаете, нужно уехать? - спросил довольно Павел Кузьмич, освобождая на столе место для тетрадок.

- Непременно!.. Непременно!.. Как же можно иначе? - удивился даже Иртышов и лицо открыл. - Вы думаете, он отстанет?.. Не-ет!.. Он ни за что не отстанет!

- Однако чем же он существует?

- Разве вы не поняли?.. Вор!.. Карманник!..

Потом он подумал было вслух:

- А если переждать где-нибудь день-два?.. Вдруг он засыплется?.. Тогда я, пожалуй, могу...

Но, пытливо посмотревши в косые глаза учителя, Иртышов встал, сделал свой очень широкий жест, точно бросал что-то наземь чрезвычайно ему надоевшее, и сказал решительно:

- Иду на вокзал!.. Завтра в четыре утра - в Александровске... Несчастный случай, - ничего не попишешь!.. Чем я тут виноват? Ничем не виноват!

Учитель явно остался доволен. Пока одевался Иртышов, он спросил даже:

- Вы, - простите, - не шутите?.. Это, конечно, не ваш сын?

- А чей же? - удивился Иртышов. - Моей жены, вы хотите сказать?

И вдруг застряли пальцы на третьей пуговице пальто, и глаза стали жалкие:

- Я его за ручку водил!.. Я ему "Спи, младенец" пел!.. И вот какой получился оборот!.. Не женитесь, Павел Кузьмич!..

Павел Кузьмич даже вздернулся весь:

- Жениться на пятьдесят рублей в месяц!

- И сто будете получать, - все равно!.. Каторга!.. Отживший институт!.. Ну, прощайте!

Учитель простился с ним весело... Он два раза пожал ему руку и пожелал счастливой дороги. Он даже и до калитки, опять не надевши галош, пошел его провожать, и когда заметил, что совсем не в сторону вокзала пошел Иртышов от калитки, он крикнул ему:

- Куда же вы!.. Какой же там вокзал?..

И тут же вернулся Иртышов и забормотал:

- Вот спасибо вам!.. А то бы я зашел!.. Темно, из светлой комнаты выйдя!.. Еще раз прощайте!..

Направив путника с саквояжем на правильный путь и честно постояв еще с полминуты, Павел Кузьмич вернулся, тщательно засунув засов калитки, а Иртышов, пройдя шагов двадцать, перешел на другую сторону улицы и повернул опять туда же, как и раньше.

Фонари были скупые на свет, мга по-прежнему сеялась, скользкие были тротуары, - очень легко было потерять направление.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЕЛЯ

Идет девочка, - почти девушка, - в третьем часу дня из гимназии и равномерно покачивает тремя тонкими книжками, связанными новеньким желтым ремешком.

На ней шапочка с белым форменным значком, осенняя кофточка сидит ловко, но походка вялая, усталая: шесть часов просидеть в гимназии и ничего не есть... и вызывал физик... Она только что простилась со своей подругой, белокурой немочкой Эльзой Цирцен, и ей надо пройти небольшой скверик - всего в три аллеи, а потом еще два квартала до тихой улицы Гоголя.

Уже отошел давно листопад, и вымели, и вывезли на тачке кучи желтых листьев; потом лежал даже первозимний снег и растаял; но над головой в скверике все-таки позванивают и шуршат листья: это дубы; они упрямы, как могут быть упрямы только дубы, и не отпускают никуда своих листьев, а тем уже надоело торчать на корявых ветках, и высохли, как мумии, и холодно, и они ворчат... Кое-где на барбарисе по бордюру уцелели кисточки красненьких, но очень кислых, - невозможно взять в рот, особенно натощак, - ягод, и около них хлопочут хорошенькие, маленькие, в голубых платочках птички-лозиновки...