Михаил Аношкин - Покоя не будет

• Название: Покоя не будет
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Михаил Петрович Аношкин много лет живет и пишет на Урале. Здесь были изданы его книги: «Сугомак не сердится», «Человек ищет счастья», «Мой знакомый учитель», «Прорыв» и др. Повесть «Прорыв» была переиздана в Воениздате. Сейчас автор работает над продолжением этого произведения.

В настоящий сборник входят две повести: «Покоя не будет» и «Дорогу находит идущий».

Герои этих повестей — Ивин и Синилов — наши современники. По-разному сложилась их судьба, у каждого из них свои радости и свои трудности, но их объединяет одна черта характера — жажда деятельности, активного участия в жизни. Ивин и Синилов не стремятся к покою, они каждый по-своему ищут дорогу в жизни и утверждаются в ней.

---

— У нас невесты лучше. Шуточки!

— Между прочим — зло шучу, — подтвердил Максим. Поплевал на папироску и щелчком кинул к забору. — Не одобряю, понял? У каждого должна быть своя линия. Нет ее — никчемный человек. Вдвое хуже, кто меняет линию на каждом крутом повороте.

— У тебя есть линия?

Умную философию развел Максимка про линию, но скучную. Почему скучную? Потому, что тебе не по душе? Как-то Медведев говорил то же. Выбери себе звезду и шагай к ней, шагай и шагай. Устанешь, сядешь, поглядишь На звезду — и опять силы появятся.

— Моя линия — мой цех, мой комбинат, мое дело, — ответил Максим. — Без нее и меня не будет. Бросишь ты свою работу, село, уедешь в город, что станешь делать? Положим, работу найдешь, ее на наш век хватит, хорошую работу. А потом? Будет у тебя здесь, — постучал себя в грудь, — спокойно? Не будет, Олежка, точно знаю!

Егоров затаил в хитрых глазах ожидание. Нет, не тот Максимка — не простой, еще близкий, но уже далекий, свой и уже чужой, за сердце царапнул. Не будет Ивину покоя, если уедет в город. И поля будут сниться и звать к себе, и Лихарев потом руки ему не подаст, и Медведев не вспомнит — начисто выкинет из сердца. Будут Олегу мерещиться могучие нежные стрелочки всходов, шорох которых по утрам подслушивает Лихарев, и бегущие белые облака, совсем не похожие на те, что плывут над городом, и запахи вспаханной и засеянной земли будут преследовать всюду, и вечером, и днем, и ночью, и полетит тогда кувырком вся твоя жизнь, померкнут впереди твои звезды. Ивин сказал недовольно:

— Покурили — хватит.

— Хватит! — весело подхватил Максим, обнял друга за плечи, шепнул на ухо.

— Кто она — секрет?

— Секрет! — усмехнулся Олег Павлович.

— Ша, молчу!

Домой Ивин вернулся поздно. Назавтра Олега Павловича мучила головная боль, сидел дома. И погода испортилась. С севера поползли тяжелые, медленные тучи, и в воздухе закружились снежинки. Капризная погода. Вот если бы взять и поставить Уральские горы поперек, и северные ветры не страшны были бы.

После праздника приехал Медведев, неуклюжий, в брезентовом плаще. Ввалился в комнату Ивина шумно, и в ней стало тесно, запахло свежим дождем и пашней. Кинул на стол кожаную кепку и, пододвинув стул к столу, сел, спросил, имея в виду Домашнева:

— Где?

— Кажется, у Ярина.

Пачка «Беломора» лежала на столе. Иван Михайлович без спросу, как и полагается среди хороших знакомых, вытянул папиросу, закурил. Ивин поинтересовался:

— С похмелья?

— Какое! — поморщился Медведев. — Праздник мотался по отделениям. Сам знаешь.

Олег Павлович знал — в праздники директору достается потрудней, чем в будни. Спросил про похмелье для затравки. Погода выдалась в общем-то неплохая — только сей! И трактора гудели в полях днем и ночью. Однако люди есть люди. Кое-кто от соблазна не уберегся: захватил в карман поллитровочку. Мол, кончу смену и причащусь ради международного дня солидарности трудящихся. Но причащался не после смены, а чуток раньше. У другого оказалась сердобольная жинка. Тащила «Столичную» в поле сама. Рассудила так: в праздник пьют все, а мы что, не люди разве? Народ празднует, мой же с поля не вылазит — имеет он право стопку пропустить? Имеет! А он, грешный, стопочку одну пропустит, она его разгорячит — он вторую. Глядишь, и упьется, спит где-нибудь в борозде.

Не до сна в эти дни директору. Сам не спал, другим не давал. Умаялся, мешки под глазами.

Иван Михайлович поскоблил затылок:

— «ЧП» опять.

— Радостная весть, — усмехнулся Ивин.

— Пашку Сорокина, кладовщика, помнишь?

— Ну.

— Из петли вытащили.

— Чего это он полез?

— Не успел до смерти. Из-за жены.

— Из-за Глашки? Смотри-ка ты!

Все-таки досталось тихоне круто, раз полез в петлю. Лихарев мимоходом бросил, когда в поле были: родней Глашка ему приходится. Первая и единственная в их роду такая.

— Парень из Челябинска приехал, Сашка Баранов, односельчанин. Она с ним и крутнула.

«Могла!» — подумал Олег Павлович: до сих пор, лишь вспомнит бедовые бесстыжие глаза, по коже мороз пробирает.

— Пашка тихий, незлобивый, от позора в петлю полез. Соседский мальчишка подсмотрел, когда тот петлю прилаживал, народ поднял, не то аминь бы Пашке Сорокину. Выводы делать будешь? С политической подкладкой? — усмехнулся Медведев.

— Следует, — не принял шутки Ивин. — Беспалова в первую очередь против шерстки. На работу жмете почем зря, правильно делаете, что жмете, но…

— Что «но»?

— Человека теряете из виду, — сказал и самому неловко стало: кому сказал? Будто Медведев меньше понимает эту пропись. Легко упрекнуть, попробуй сам в этой буче не потерять.

— Силен ты! — качнул головой Медведев. — Сразу и фундамент подвел, — потянулся за кепкой, вставая. — Давай со мной в одну упряжку? Помоги не терять людей из виду.

— От меня бы зависело!

— Ладно, пустой разговор. Где же этот? — кивнул на стол Домашнева.

— Погоди, поищу.

Домашнева Олег Павлович разыскал в комнате сектора учета, у Анны Иванны. Они мило калякали о празднике. Анна Иванна во что-то посвящала Домашнева шепотом, хотя в комнате да и поблизости никого не было. Узнав, что его ждет Медведев, Домашнев принял озабоченный вид и первым пошел к себе. Ивин, глядя ему в спину, на маленький, почти детский затылок, на ровный пробор волос на макушке, неожиданно проникся к нему необъяснимой жалостью — то ли из-за того, что природа обидела мужика ростом, то ли из-за солидной походки, которая в сочетании с маленьким ростом казалась смешной.

Любил Домашнев со вкусом и чисто одеться — всегда в выутюженном костюме, в начищенных до блеска штиблетах. На что сейчас грязь в поселке после дождей, а у него ботиночки блестят — можно смотреться, как в зеркало. Галстучек аккуратненький, рубашка чистенькая. Прямо картинка.

А Медведев возвышался над ним Геркулесом, в грубом брезентовом плаще, в грязных кирзовых сапогах, с воспаленными глазами. Иван Михайлович, видимо, из-за деликатности сел, чтоб ростом своим не смущать Домашнева. Сказал:

— В своей статье меня просто за компанию приплел?

— Как приплел? — обиделся инструктор и начал краснеть с шеи.

— За какие грехи меня туда втиснул?

— Странный у вас лексикон: приплел, втиснул, — защищался Домашнев, даже не защищался, а лепетал. Неловко ему было, да куда теперь денешься: дело сделано, хотя и неправильно. Вот и крутится.

— Давай по-честному. За какие грехи? — У Ивана Михайловича брови нависли над глазами, вид стал грозным. «Возьмет, слегка стукнет лапищей, — невольно подумал Ивин, — и каюк Домашневу».

— В статье написано ясно: мало с докладами выступаете перед рабочими, вообще далеки от идеологической работы, — совсем без убеждения оправдывался Домашнев, и от того, что не было в нем убежденности, голосок жалобно хлюпал.

Иван Михайлович криво усмехнулся, посмотрел на Домашнева снисходительно, как отец на провинившееся дите, которое поступок свой объясняет милой глупостью.

— Ладно, допустим, не выступаю. Но ты давно в нашем совхозе не был?

— И что?

— Ладно, другой вопрос: откуда взял, что я далек от идеологической работы? — Иван Михайлович особо нажал на последние слова.

«Ах ты, мать честная, как же ты, друг Домашнев, впутался в некрасивую историю? Чего понесло, ведь знал же, что неправду пишешь», — думал Олег Павлович. Он вспомнил: Домашнев, как-то до командировки Ивина, носился со статьей то к редактору, то к Ярину.

— Иван Михайлович, вы допрашиваете меня, как прокурор, — Домашнев принялся перекладывать с одного места на другое бумаги на своем столе, чтоб скрыть смущение. Он, кажется, мог сейчас сигануть в окно и бежать без оглядки от директора совхоза.

— Олег Павлович, — повернулся Медведев к Ивину, — ты у нас гость частый. Скажи: выступаю я перед рабочими или нет?

— Выступаете.

— И часто?

— Пожалуй.

Опять к Домашневу:

— Ну как?

Инструктор ничего не ответил, у него покраснело и лицо. Медведев шумно поднялся, кепкой ударил себя по боку, произнес с расстановкой:

— Век учим людей: живите своим умом. Нейдет наука впрок и только! — и удалился из комнаты, громко топая коваными сапогами и ни с кем не попрощавшись. Домашнев плюхнулся на стул, расстроенный и растерянный, вроде готовый заплакать.

— Медведева, конечно, притянул зря, — заметил Ивин.

— Представляешь! — вскочил вдруг Домашнев, подбежал к Олегу Павловичу и начал объяснять, смешно жестикулируя руками: — Это же Ярин! Это же он вписал фамилию Медведева. Я показал статью, он взял да вписал. Собственноручно!

— Вычеркнул бы. Знаешь ведь, что неправда.

— Я думал: раз Ярин вписал, значит он в курсе.

— Но статья-то твоя, голова садовая. Мало ли чего тебе Ярин допишет.