Михаил Аношкин - Покоя не будет

• Название: Покоя не будет
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Михаил Петрович Аношкин много лет живет и пишет на Урале. Здесь были изданы его книги: «Сугомак не сердится», «Человек ищет счастья», «Мой знакомый учитель», «Прорыв» и др. Повесть «Прорыв» была переиздана в Воениздате. Сейчас автор работает над продолжением этого произведения.

В настоящий сборник входят две повести: «Покоя не будет» и «Дорогу находит идущий».

Герои этих повестей — Ивин и Синилов — наши современники. По-разному сложилась их судьба, у каждого из них свои радости и свои трудности, но их объединяет одна черта характера — жажда деятельности, активного участия в жизни. Ивин и Синилов не стремятся к покою, они каждый по-своему ищут дорогу в жизни и утверждаются в ней.

---

— Можно?

Ждал: выскочит навстречу Максимка и закричит:

— Входи же, бродяга!

Вместо этого услышал незнакомый женский голос:

— Да, да, пожалуйста!

Олег Павлович перешагнул порог, прикрыл дверь и оробел, увидев стройную невысокую женщину, белокурые волосы сложены на самой макушке вороньим гнездом, и это ему бросилось в глаза, потому что ни разу не видел, чтобы женщины так носили волосы. Олег Павлович поздоровался и сказал:

— К Максиму я.

Из-за перегородки, отделявшей кухню от прихожей, оклеенной обоями, которые кое-где на стыках досок порвались, послышался знакомый, немного хрипловатый голос тети Насти:

— Кто пришел-то, Лена?

Лену опередил сам Ивин:

— Это я, тетя Настя. Олег.

— Олежка! — обрадованно воскликнула тетя Настя, выходя из-за перегородки и на ходу вытирая фартуком руки, чтобы поздороваться с гостем. Подала костлявую, жесткую руку, он вежливо пожал, ощутив на своей ладони шероховатость.

— Проходи, чего у порога-то встал, — сказала тетя Настя. — Это Лена, ты, небось, и не знаешь ее?

— Рада познакомиться, — Лена тоже протянула Олегу Павловичу руку, маленькую, энергичную, с атласной кожей.

— Максима в магазин командировали, — сообщила Лена. — Скоро вернется, вы проходите в горницу.

В это самое время тихонечко скрипнула дверь, и маленькое существо появилось возле Олега Павловича. Это была девочка лет четырех, в вязаном красном платьице, с бантиком в белых густых волосах. Подошла к матери и спросила:

— Мама, это кто?

— У него спроси, — улыбнулась Лена.

Девчушка подняла на гостя доверчивые голубые глаза, и у него радостно екнуло сердце — эти глаза, несомненно, принадлежали Максимке, нигде в мире не было таких глаз. Девчушка требовательно спросила:

— Ты кто?

— Я Олег.

— А я Иринка. Зачем к нам пришел?

— Повидать твоего папу.

— А меня?

— Ну и тебя тоже.

Девочка обняла мать за ногу и недоверчиво поглядела на Ивина.

Олег Павлович не понимал, что такое с ним творится. Неловкость одолела и скованность откуда-то взялась. Если бы не ободряющий взгляд тети Насти, убежал бы, сославшись на какое-нибудь срочное дело. Однако чудно смотреть на эту девчушку, нет, не просто девушку, а Максимкину дочь, и даже как-то странно было — у нее, махонькой и совсем незнакомой, родные Максимкины глаза. И глаза эти, конечно же, должны все знать про Олега, а вот ничего не знают, именно это-то было странным.

Олега Павловича заставили пройти в горницу, усадили на диван, как дорогого гостя, а он так и не мог обрести уверенности и сидел истуканом на краешке дивана, опустив руки между колен. Наверно, со стороны жалко на него смотреть, и позу принял такую глупую, но что делать? Между тем ему не хотелось показаться Лене неуклюжим и смешным, этаким деревенским недотепой. Иринка осталась с бабушкой на кухне, слышно было ее щебетанье, и Олег Павлович про себя молил, чтоб тетя Настя с Иринкой пришли сюда, тогда бы и неловкость развеялась. Но у них на кухне были свои заботы. Лена задавала ничего не значащие вопросы, он отвечал односложно и видел, что ей тоже неловко. Тогда стал расспрашивать про Магнитку. Лена вроде оживилась. Выросла в Магнитогорске и любила его, но как истая горожанка не упустила случая пожаловаться на городское житье.

— У вас тут хорошо. Тихо. И воздух чистый.

— Воздух у нас чистый, — согласился Олег Павлович и подумал: «Скорее бы Максимка возвращался, что ли?»

— Часто ездите в командировки?

— Всякое бывает.

— Мы живем на третьем этаже, под окнами трамвай ходит, посуда дребезжит в шкафу. Иринку одну боязно отпускать на улицу. У вас тут спокойно. Бегает на улице, и я не боюсь. Уже подружкой обзавелась, соседской девочкой.

— Переезжайте жить к нам.

— Что вы! — улыбнулась она. — Я городская, с тоски помру здесь. У Максима и специальности деревенской нет.

— Научим.

— Спасибо.

«Канатом вас оттуда не вытащишь, — подумал про себя Олег Павлович. — Каждому человеку дано свое. Лихарев в городе захиреет сразу, а Максимкиной жене — никак не прожить здесь. Что ж, все правильно. Только как Максимка? Вырос в селе, приучен был к крестьянской работе, неужели не тоскует по земле?»

В сенках послышались уверенные шаги, и Максимка вырос на пороге — без кепки, с разудалой копной кудрей, в коричневом костюме и белой без галстука рубашке, веселый, свой с головы до пят. Он и не ведал, какой дорогой гость сидит в горнице.

— Ну, бабуся и мамуся, — закричал он с порога, — принимайте свою авоську да проверьте хорошенько — все ли есть! Ты, Иринка, беги ко мне, иначе не скажу, что я купил!

Иринка выдала тайну сразу:

— У нас дядя!

— Какой дядя?

— Олежка пришел, — подсказала тетя Настя.

— Олежка?! — загремел Максимка. — Да где же он, бродяга?! Подайте его сюда!

Олег поднялся навстречу другу, радостно и в то же время застенчиво улыбаясь, — тот Максимка, такой же крикун и задира! Встали друг перед другом, разные, непохожие: один сбитыш, рога быку свернет, кучерявый, красивый; другой щупленький, даже какой-то поджарый, с черными непослушными волосами, с упрямым вихорком на макушке.

— Здорово! — дрогнувшим голосом сказал Максим, протягивая другу руки. Засветился улыбкой и весь, озаренный ею, был до слез родным, свойским, и даже обида зашевелилась в груди — не было рядом целых полтора года, да что полтора года — полтора десятка лет не было рядом, а он так нужен, без него так трудно обойтись!

— Здравствуй, — ответил Олег Павлович, пожимая сразу обе руки, он бы, наверно, кинулся в объятия, если бы не Лена, которая с милой улыбкой наблюдала за друзьями. Олег Павлович застеснялся. Тетя Настя привалилась спиной к перегородке и фартуком вытирала слезы, не таясь. И то, что Олег не кинулся в объятия, Максима чуть обескуражило, он тоже сдержал порыв, и встреча получилась малость натянутой. Но Максим раньше друга оправился от смущения, опять закричал:

— Чего стоите, бабоньки? Разве не знаете, что мужикам в таких случаях требуется? Командуй, Иринка!

— Мы как-нибудь без ее команды управимся, — сказала Лена, и женщины удалились на кухню. Мужчины примостились на диван. Максим положил руку на плечо Ивина, спросил:

— Как живешь, Олежка?

— Так, середка на половинке. Сеем.

— Понятно. Как тебе перестройка? У нас много об этом пересудов, по-разному талдычат. От тебя хочу услышать, тебя это прямо коснулось.

Разговоров о перестройке хватало и на селе, всяких разговоров, и злых тоже. Анекдотов развелось — никогда раньше Олег Павлович не слышал такой уймы анекдотов. Штука эта забавная, иногда улыбочку вызовет, а другой раз так сердце царапнет — до крови. Не сидит же кто-то специально и выдумывает анекдоты, они же рождаются, как грибы, — в неожиданном месте и за одну ночь, их ведь никто не сеет. Если же вдуматься, то они отражают настроение, они и вырастают, собственно, из этого настроения, как грибы из дождя.

— Что же ты молчишь?

— А тебя любопытство распирает?

— Еще бы не распирало? — усмехнулся Максим. — Взяли, понимаешь, отделили крестьянство от рабочего класса и думают, что это хорошо.

— Я, что ли, отделял?

— Откуда я знаю? Может, и ты. Все-таки партийный работник, причастность к этому делу прямую имеешь.

— Меня не спрашивали. Ты зря задираешь.

— Чудак, разве я задираю? Я спрашиваю, понять хочу тебя, давненько по душам не говорили.

— Это верно — давненько. Сразу хочешь меня на самом остром проверить?

— А ты догадливый! Коли боишься на эту тему говорить, могу не спрашивать. Я ж понимаю, не все тебе можно говорить.

— Это почему же?

— Ладно, ладно, не цепляйся, давай отвечай о перестройке.

— Нет, ты погоди. Почему же мне нельзя говорить?

— Ну и репей ты стал, Олежка. В любом деле есть вещи, о которых не с каждым будешь говорить, а в политике тем более.

— А ты разве каждый?

— Ох уцепился, — улыбнулся Максим. — Давай отвечай на вопрос.

— Про перестройку скажу тебе так. Я не в восторге от того, что нас разделили. Понял?

— А откровеннее?

— Куда же еще откровеннее? Ты хочешь сказать — подробнее?

— Пусть подробнее.

— По-моему, начальства развелось много, куда ни кинь — везде начальство. Бумаг пишут много.

— Потому и бумаги не хватает, — вставил с улыбкой Максим.

— Посмотрел у Медведева — гора на столе лежит, читать не успевает. Всякие директивы, указания. Пишут и пишут. Медведеву и таким, как он, их просто читать некогда. Сам Медведев любого агронома и зоотехника за пояс заткнет. Зачем ему такая прорва директив? Ему инициативы дай побольше, а его директивами по рукам и ногам связывают. У него своих специалистов полно, есть всякие — главные и не главные. Их же опекает районное начальство, областное часто наезжает, поучают. А начальство покрупнее, вроде Ярина, и прикрикнуть может. То сделал не так, другое не по-ихнему. Ну и в самом существе, как бы тебе лучше объяснить, в приемах, что ли, ведения хозяйства всяких непонятных директив и установок много. Вот вчера с одним толковым бригадиром о парах разговаривали.