Иван Сажин - Полигон

• Название: Полигон
• Автор: Иван Сажин
• Жанр: Современная проза

Роман посвящен современной жизни Советской Армии. Основные события развертываются в танковом полку. Герои книги — молодые лейтенанты начинающие службу, умудренные опытом ветераны — люди благородной души и высоких помыслов. В нелегком ратном труде на учебных полигонах испытывается не только боевая техника — здесь куются характеры героев, их мастерство и боевая готовность.

---

Да и сама Кира Андреевна была удручена случившимся, не знала, как теперь быть. Отступать от своего ей не хотелось, а в то же время слова и слезы дочери задевали. Как часто благонамеренные родители, стараясь оградить детей от жизненных невзгод, попадают в ложное положение!

— Не надо нам так, — дружелюбно заметил Василий Нилович, и пошутил: — Вы хотите, чтобы жизнь вашей дочери застраховали от всяких случайностей! Свату такая задача не под силу… Не лучше ли предоставить это Анатолию. Кто же, как не он позаботится о Лене! — Он снова взял свою рюмку. — Борис Петрович!.. Кира Андреевна!.. Может все-таки выпьем за согласие, хотя бы в принципе?.. О сроках как-нибудь потом, договоримся. Если надо, так со свадьбой можно и подождать, время терпит.

Тут мать совершенно заупрямилась. На лице у нее появилось неприязненное выражение: ее раздражала настойчивость свата, укоризненные взгляды жениха. И вообще ей было не по себе.

— Извините, но мы не согласны отдать дочь за военного, — отвечала она за себя и мужа. — Так что не посетуйте на нас.

— Да, посватались, — грустно усмехнулся Василий Нилович. — Значит, все мы патриоты… на словах. А когда надо послужить где-то в отдаленном месте, то пусть служит чей-то сын и замуж за него выходит чья-то дочь. Да-а…

— А почему вы решили, что мне в моей квартире и за моим столом можно высказывать упреки? — вспыхнула Кира Андреевна.

Чугуев сразу поднялся, гася усмешку.

— Извините!.. Нечаянно вырвалось… До свидания.

Анатолий тоже встал, очень расстроенный.

— Вы может быть и правы, — сказал он Кире Андреевне. — Только в жизни не все поддается учету и не все отзывы подтверждаются. Вы меня обидели, и я больше не зайду к вам. Но теперь мы с Леной сами о себе подумаем. Это я вам обещаю твердо.

Когда вышли из подъезда, Василий Нилович по-отцовски взял его под руку, добродушно рассмеялся.

— Ну, Русинов, втравил ты меня в историю! Отженили нас… Ничего, не переживай. Ответил ты правильно, и девка у них зубастая. Закатит им два-три шефских концерта — сами кинутся искать тебя, жениха.

Они подошли к стоящему под каштанами «уазику», сели в него.

— Поехали, Суббота! — кинул Чугуев водителю.

Отпуск у Евгения подходил к концу. Жили они вместе с дядей в лучшей, солнечной комнате. Дядя любил пиво и редкий день не осушал бутылку-другую; племянник же терпеть не мог этого напитка. Во всем остальном между ними царило согласие. Вместе ходили в кино и театр, рыбачили и катались на лодке по Волге…

Одно лишь озадачивало: почти каждый вечер за чаем возникал тот же самый, надоевший разговор — о долге и призвании. При этом мать выспрашивала подробности о службе. У Евгения невольно зарождалось подозрение в сговоре. А тот день у него, памятливого, запечатлелся со всеми подробностями.

С утра моросил дождь. Погода испортилась, как видно, надолго. Небо было затянуто беспросветными тучами до самого горизонта. Евгений решил не выходить из дому, и сразу после завтрака уединился с книгой. Его неожиданно увлекли «Судебные речи известных русских юристов».

Книгу легко достал из шкафа и увидел меж листами странную закладку — телеграмму трехнедельной давности, более чем ошеломляющую по содержанию: «Юлия Михайловна Женя хандрит хочет уходить армии отговорите будет отпуске. Анатолий». Да, это в духе Русинова! Что ни слово, классика.

Евгений опустился в кресло, точно громом пораженный: телеграмма пришла сюда перед его приездом. Неужели все подстроено? И дядя позвонил, и собрание отложили… Но горше всего то, что и дома достал его Русинов.

Сначала в нем, тягостно обидчивом, всколыхнулось зло на товарища: «Да как ты смел тревожить мою мать? Понимаешь ли, добровольный полицмейстер, что это неслыханное свинство!»

Однако гнев был напускным. Из глубины же, сначала смутно, затем все яснее и яснее высвечивалось его собственное поведение, далеко не ангельское, достойное изумления. Другу-то сколько напакостил!.. М-да, как ни кипятись, а ты заслужил и эту пощечину. Вполне! За все сразу. Ведь вот с этой телеграммой, с ее словами на сердце, мать и дядя встречали тебя на аэродроме! Улыбались тебе, говорили приятное. И все то время, пока ты прохлаждался тут, они молчали. Молчали! Усек?..

Неожиданно вошел дядя. Он был в военном. На одутловатом лице — выражение горечи. Насупленный, костистый, с резкими складками на переносице, сел напротив, кивнул на телеграмму, заговорил суховатым, будничным голосом:

— Тебе уже все ясно, Женя?.. Не будем больше играть в прятки. Только не думай, что я приехал сюда из-за тебя. У меня действительно отпуск. Так совпало… Но вот сегодня известили: изобретение мое одобрено, начинается обкатка опытного образца. Я должен немедленно убыть к месту службы, и потому вынужден поторопить события…

Он помолчал, склонил русую, седеющую голову, потер ладонью жилистую шею, вздохнул.

— Мы несколько вечеров подряд толковали о разных разностях. И я, мне кажется, до клеточки разглядел тебя. Если в чем-то ошибаюсь, прости… Ты знаешь, мил человек, я тебе не раз говорил, что ты одаренный парень. И был уверен: со временем станешь если не художником, то артистом. Так, вот, Женя, я ошибался. По способностям ты самый обыкновенный из смертных, даже кое в чем заурядный. Но претензии к жизни предъявляешь такие, какие не предъявляет и гений.

Николай Михайлович выждал, явно давая племяннику возможность досказать что-либо. Но тот молчал.

— А поскольку люди мы с тобой обыкновенные, то давай толковать о житейской прозе. Нельзя же всю жизнь задавать себе непосильные задачи… Как я понял, тебе все равно, во что вкладывать свой труд. Главное — видеть результат, сознавать, что ты полезен. Целесообразно ли в таком случае бросать только что приобретенную профессию?.. Мне думается, нет. Дом строят не затем, чтобы сломать его, но чтобы жить в нем. А ты, мил человек, не успел построить одно, хочешь разрушить его и взяться за другое.

Что-то угнетающее тяжело навалилось на Евгения. Судя по всему, дядя заодно с матерью, с Одинцовым, и Руси новым.

— Выходит, я давно и безнадежно заблуждаюсь! — жалко усмехнулся Евгений. — Когда же, по-вашему, у меня началось это?

— Заблуждения обычно начинаются с того момента, когда будущий гражданин, еще ничего не совершив и не зная, к чему он пригоден, уже возомнил: я велик, я все могу…

— С чего тогда надо начинать?

— С мысли, что я пока мал, я не могу терять время и мне надо постараться сделать хоть что-нибудь в жизни.

Евгений поднял глаза: в них было изумление.

— Но это что-то приземленное! Не понимаю, зачем все отрицать?

— Да затем, что приятных разговоров ты слышал предостаточно. И еще один такой разговорчик ничему тебя не вразумит. Не морщись, Женя… Никто не собирается дышать нашатырным спиртом, но в некоторых случаях его полезно нюхать: это приводит в чувство.

— По-вашему, я пустой мечтатель? — горько спросил Евгений.

— А кто же ты?

— Но и мне хочется дела, в котором участвовали бы голова и руки…

Николай Михайлович пожал плечами, явно не понимая его.

— В жизни все создается головой и руками. И на офицерских должностях, как тебе известно, не держат безголовых и безруких… Короче, ты сам не знаешь, что мог бы делать, на что способен. Так сделай хотя бы то, что тебе советуют. Сделай!

Как показалось Евгению, в голосе дяди зазвучали властные, раздражительные нотки. Насупившись, он пробормотал:

— Значит, делай, что говорят, и ни о чем не мысли?

— Зачем же утрировать?.. Мысли, то бишь мечтай. Но не отрывайся от грешной земли! А то ты, мил человек, до того домечтался, что вылез вверх корнями и начал вянуть.

Между ними повисла недоговоренность, но оба смолчали. Внизу, под окнами, раздался сигнал автомобиля. Полковник Евграфов выглянул на улицу и заторопился. Взял из-за шкафа свой чемодан, надел фуражку.

— А теперь простимся: за мной пришла машина. Не провожай меня.

Он прижал племянника к себе, поцеловал в щеку и вышел, унося укор, сомнение в глазах. Наверное, то худшее, что хотелось сказать, он так и не сказал.

Евгений подошел к открытому окну, облокотился на подоконник. Под дождем, прижавшись к тротуару, стояла черная забрызганная «Волга». Вскоре, плавно тронувшись, она укатила.

Прикрыв окошко, Евгений расстроенно и неспокойно заходил по комнате. Постоял у застекленного шкафа с книгами.

В домашней библиотеке Дреминых было немало редкостных изданий, которые всегда хочется читать и перечитывать. Однако сейчас парень ко всему испытывал непреодолимое отвращение, и даже поставил на место судебные речи с телеграммой Анатолия. Больше он в руки не возьмет эту книгу.

Смятение, вызванное в душе неприятным объяснением, не утихало. Евгений опустился в кресло, неподвижно глядя перед собой. Мучительно хотелось понять родных. Ведь ничто так не приковывает внимание к ближним, как их загадочное поведение по отношению к нам…