Александр Ткаченко - Левый полусладкий

• Название: Левый полусладкий
• Автор: Александр Ткаченко
• Издательство: Олимп»; АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-011417-6

«Левый полусладкий» — очень неожиданная, пронзительная вещь. Это сага о любви — реальной и фантастической, скоротечной и продолжающейся вечно. Короткие истории таят в себе юмор, иронию, иногда сарказм. Как знать, не окажутся ли небольшие формы прозы Александра Ткаченко будущим романом в духе прошлого и грядущего столетия?

---

23

Женщины, которых мы не любим, всегда были нашей слабостью. Вернее, силой. Они отдавали силу, не требуя духовных трат. Любовь — это всегда такой гембель. Потом, когда все проходит, ты вспоминаешь только сексуальные моменты. Увы, дух, если его не записать, уходит, как электричество в землю. Неправда, что, когда мужчина и женщина трахаются просто так, без любви, они не любят друг друга. А как же всё: плоть, напряжение, поцелуи, слова и все остальное. Именно в эти, может быть, тайные два часа и есть самая настоящая любовь. Это вот если по любви, так это проблемы и до, и после. А так ведь ты не бьешь ее, а любишь. Ну что делать тем, кому не дана эта великая сверху чувственность, считать себя просто животными? Да нет же. Другой вопрос, что всегда ее потом оставляешь. Да и она тебя оставляет. Но именно женщины, которых мы не любим, делают нас мужчинами. Они заставляют нас ждать их черт знает где, рисковать, потом тащиться их провожать, делать подарки и многое, многое другое. Женщине, которую ты не любишь, ты порой делаешь такое, на что неспособен с той, которую любишь. Что она подумает о тебе — что ты можешь все это делать с той, которую не любишь? Женщины, которых мы не любим! О, это целая жизнь, целый полк, с ними можно многое, можно позвонить, когда угодно, можно вообще не звонить, а потом позвонить, и она тут же приедет. Можно бросить, где угодно, сославшись на что угодно, можно передать ее другу или даже недругу. Самое главное, что они так же относились к тебе, о, это целое племя неприкаянных, полуодиноких мужчин и женщин, не любящих друг друга и все же любящих друг друга. Однажды я гулял по центру города с одной из таких и вдруг заметил другую. «Прости, — сказал я, — мне нужно поговорить с ней». И тут же оставил ее. Обернувшись, я увидел, что она уже шла с другим. Однажды я немного приторчал от одной из женщин, которую не любил, стал почти что встречаться, ну каждый день, и вдруг она на улице встретила знакомого, из таких же, и сказала мне: «Ну ладно, я пошла». «Куда?» — завопил я. Она недоуменно посмотрела на меня. «Слушай, мы с тобой не виделись перед этим почти пять лет. Что случилось? Ну еще столько же не увидимся. Что-то ты потяжелел, Шура, — сказала она и бросила на ходу: — полегче, а то исстрадаешься, влюбишься, и вспомни, сколько той жизни осталось, а половой еще меньше», — беря под руку Диму или Васю, говорила она мне нашу чистую правду, правду мужчин, которые не любят женщину, и женщин, которые не любят мужчину. Обычно я заходил в кафе, где сидела, положив ногу на ногу, одна из таких за фужером вина. Я брал тоже что-нибудь выпить. «Ну и куда сидите?» — «Да в сторону моря», — понимающе отвечала она. «А что, уже купаться можно?» — «Купаться всегда можно, все зависит от градуса», — говорила истинную правду она. Я видел ее плотные ноги и худоватую плоть. Выше пояса — то, что надо, думал я и тут же говорил: «Так что, может, рванем?» — «Нет, я жду другого человека» — «А если он не придет?» — «Тогда будет другой базар», — вульгарно ответила она. Да, женщина, которую мы не любим, может быть любой. «Вы меня простите за резкость, просто я действительно жду». — «Я понял», — ответил я и поднялся. «Но вы подходите через полчаса, может, что-то получится». Через час мы уже мчали на тачке в сторону моря, распивали из горла бутылку хорошего портвейна и знакомились. Водитель, купленный на всю ночь, подпрыгивал от остроты нашей беседы и предвкушения заработка. В конце сентября воздух был уже довольно прохладным, но море оставалось еще теплым. Я вошел в воду и поплыл, а она стояла на берегу и ждала меня со стаканом, наполненным до краев. Я выходил и выпивал его.

Затем она раздевалась совсем и тоже плыла далеко в море, с просветами утра в небесных толщах. Наконец я выдавал ей порцию вина прямо в воде и мы начинали. О, как мы не любили друг друга, в воде это всегда делать трудно: то она, то я куда-то все время ускользали. И только я находил горячее пристанище для моего паренька, как тут же ее створки закрывались, волна разбивала нас, даже легкая. Ползем на берег. Шофер кемарил, надвинув кепку на нос, и ждал времени. Мы находили точку опоры, переворачивали мир, затем снова плыли в море, и было торжественно, страшно и тихо, будто мы первые люди на земле. Мы добирались до нашего города и говорили: «Ну что, завтра увидимся?» — «Да, увидимся обязательно». И никогда больше не виделись. Из самых нелюбимых была у меня одна мадемуазель по внутренней кличке Кошечка. Связано это было с тем, что однажды она приехала ко мне и сказала, что ей негде переночевать. Когда она разделась, то я увидел на ее лобке нарисованную под тату кошечку. «А это откуда?» — «Да муж нарисовал, сказал, тебе идет, а заодно для проверки». — «Ну и как она?» — «Да держится крепко, краска вошла глубоко, правда, я еще не успела проверить». — «Ну так давай проверим». И мы забылись. Проснувшись, утром мы увидели: о ужас, кошечки не было, она стерлась, исчезла, да и следа не осталось. «Так что делать будем? Ведь он же меня прибьет». — «Слушай, — сказал я, — а давай я тебе сам нарисую, только у меня, учти, масляная живопись». — «Ну давай, а там я что-нибудь придумаю». Я вырезал какой-то силуэт кошки из детской книжки, налепил его на выбритый лобок, затем сделал контур, ну а затем дорисовал все остальное. Правда, сохло долго. Но все-таки высохло. И она уехала. Как-то она снова появилась, и я спросил: «Ну и что было?» — «Да ничего, я забыла тебе сказать, что перед тем отъездом к тебе в день моей кошечки мы нарисовали ему чуть выше его члена собачку. Так вот, когда я приехала, то увидела, что собачки не было, а у меня хоть и другая, но кошечка была. У, какой я скандал подняла, мол, я там, а ты тут…»

24

Впервые я увидел мертвого человека, когда мне было лет десять. Умерла моя бабушка. Звали ее Бася, и была она крымчанкой. Она лежала на диване, маленькая, кукла детей пятидесятых годов, почти целлулоидная, с плотно сжатыми губами. Страха не было совсем, ведь мы к ней так все привыкли, она была почти всегда такой, было ей около восьмидесяти. Она всегда, как только я появлялся на пороге ее старого дома, откуда-то доставала рубль, припасенный только для меня, и говорила на русском с татарским акцентом: «Купи себе курабье или микадо». Тогда я не понял вообще, почему она плохо говорила по-русски и какой национальности она была. Бабушка есть бабушка. Родилась она еще в середине девятнадцатого столетия и много чего могла рассказать, но я был маленьким, и она как-то прошла мимо меня со своими смешными историями, со смешным русским языком во рту. А все время только говорила мне, если я плакал: «Зачем такой аликет?»

Потом оказалось, что «аликет» по-татарски и по-турецки означает «шум». Бабушка была настоящей аборигенкой Крыма. Из тех еще людей, которые жили в Крыму до скифов, греков, татар, русских, украинцев, армян, караимов, аланов, готов — народности, населявшие весь крымско-турецко-румынско-болгарский бассейн. Через Крым проходили многие племена и народы, почти все задерживались навсегда, языки рождались и умирали, втягивались в более мощные и растворяли в себе слабые. Мои бабушка и мать знали татарский в совершенстве, они его изучали в школе, в жизни. Но знали такие слова и выражения, из которых становилось ясно: крымчаки — более древняя нация (хотя и тюркоязычная), чем все остальные. Вероятно, это была в свое время местная этническая группа, со своим укладом, культурой и языком, группа, которая организовалась в результате стечения народностей из близлежащих земель, но и подальше. Как же можно проследить, откуда они, крымчаки? Я учился в школе с пятью крымчаками. По фамилиям Ламброзо, Анжело — явно выходцы из Италии. Дормидор — явно испанская фамилия, Пейсахович — еврейская. Яблонько, вероятно, украинская. Фамилия моей мамы по отцу и бабушке — Зенгина, что означает по-татарски «бедный». Сколько намешано, и все крымчаки. Поначалу их просто считали евреями, потому что они исповедовали иудейскую веру, да и в паспорте у моей матери до шестидесятых годов была записана национальность «еврейка». Но потом пришли ученые мужи в милицейской форме и сказали: «Всех крымчаков будут записывать в новых паспортах как крымчаков». Так оно и было. Ничего поучительного из этой истории я не хочу извлечь, просто знаю, что мать говорила на двух языках, считала себя всегда крымчанкой, знала много слов, которые не входили в татарский язык, кухня была своя, крымчацкая, похожая на татарскую. Крымчаков осталось на свете всего лишь около пятисот человек. Это исчезающий народ, исчезающая нация. Отец дал мне русско-украинскую фамилию. Жалею, что мать в детстве не научила меня татарскому языку. Когда я недавно был в Турции, то мои друзья посмотрели на меня и сказали: «Ну чистый турок». А я и не отказываюсь.

25

Битва авторитетов и мафиозных структур закончилась тем, что все они стоят друг против друга в бронзе и мраморе на центральной Аллее славы городского кладбища и смотрят куда-то в сторону их бывшего милого, тихого городка, который они превратили в третий рейх — времени уничтожения боевиков Рема Гитлером, в сторону улицы, через которую все они прошли, даже не думая раньше, что остановят навсегда когда-то друг друга, не потому, что попросят на стакан сухого вина… Птицы до сих пор летают высоко, боясь их шальных пуль на улицах. Менты взяли власть в свои руки и думают, что они правят на основании закона. Стало модным делать дорожки из мрамора перед офисами. У главного здания ментовской этого нет. Вышел начальник УВД. «Почему у нас нет? Закрыть четыре бензоколонки». Закрыли. Через два дня были дорожки с мраморной плиткой, с окантовкой, как в ванных комнатах. Вышел начальник УВД и сказал: «Теперь порядок. Бензоколонки откройте… Две».