Михаил Смолин - Тайны русской империи

• Название: Тайны русской империи
• Автор: Михаил Смолин
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-1498-9

Феномен имперского государства с его православной духовной основой является, по мнению историка М.Б. Смолина, вершиной мирового человеческого общежития. Он весь наполнен таинственным смыслом, ускользающим от пытающегося приблизиться к нему. Это недостижимый в своей окончательной абсолютности, но жизненно необходимый для постоянного развития идеал христианской государственности.

К началу XXI века русская нация изжила коммунистический соблазн. Вероятно, возврата к нему уже не будет, так как в обществе выработались идейно-политические иммунитеты на эту духовную заразу. По современная Россия больна новыми и одновременно старыми западническими либеральными соблазнами: организм русского общества заразился ими сразу же после падения коммунизма. Главным лекарством должны стать такие «политические препараты», которые соответствуют давно сложившемуся генетическому коду русской цивилизации.

Автор книги не боится обвинений в тенденциозности и субъективности, он исходит из собственных убеждений, своего понимания добра и зла в истории. Он выбирает православный подход как единственно возможный и правильный в объяснении прошлого, настоящего и будущего. Тайный смысл русской империи — вот предмет исследования данной книги.

---

Нашей спасительной реакцией на все окружающие демократические безобразия вновь может и должна стать идея монархии — идея, объединяющая всех, не желающих подчиняться ни меньшинству «избранных», ни большинству избирающих. Имперское мышление должно стать нашим царским путем, отвергающим бешеность крайности радикалов и трусливость срединного пути либералов. Так уже не раз было в нашем Отечестве…

III.4. КРИТИКА ИДЕЙ ДЕМОКРАТИИ. ИМПЕРИЯ И НАДВИГАЮЩАЯСЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Со времен французской революции 1789 года политическая история человечества и политическая борьба идут вокруг идеи государства. Демократический принцип в различных своих проявлениях стремится выхолостить идею государства, — сузить, насколько возможно, сферу влияния этого наиболее крупного института человеческого общежития. Взамен выставляются различные контридеи, начиная от всевозможных идей коммун, конфедераций и федераций и кончая идеей абсолютно автономной, самоопределяющейся личности. Демократам в государстве видится (и не без веских доводов) институт, в основе своей не демократический, а авторитарный, не терпящий внутри себя ни сугубо автономных личностей, ни каких-либо закрытых от его влияния и контроля обществ или других общественных образований.

В отношении к государству демократ выступает в роли политического сектанта, его убеждения зачастую столь же хаотичны и многообразны, как и у религиозных сектантов, перманентно делящихся в своих воззрениях на все новые и новые группы. Политическим сектантам также не свойственно глубокое осознание неизбежности и необходимости института государства, как и религиозным сектантам непонятна (и неприемлема) идея церкви. Политические сектанты всегда будут искать идеи, которые, по их мнению, можно поставить выше или взамен идеи государства.

Это видно из всей истории демократии последних веков, где идеи свободы, равенства и братства, ставимые в пику традиционному государству, в каждом новом поколении демократических идеологов получали все новое и новое идейное наполнение. Здесь были и классовая борьба, и экономические рыночные отношения, и идеи перманентной мировой революции, и всевозможные вариации анархической идеи. Все их пытались поставить на место государства и старались с их помощью заменить государственные функции контроля, защиты и управления в обществе. Все они объявлялись способными свести до минимума или вообще полностью заменить вмешательство в общественную жизнь государства. В обществе, принявшем демократический принцип за руководящий, существование государства всегда было «идейным отступлением» от демократических теорий, в конечных своих стремлениях, направленных на слом государства как главнейшего социального института человечества и оттеснение его на второстепенные и даже совсем незначительные роли.

Где и когда впервые возникло народовластие? Некоторые исследователи отвечают на этот вопрос с полной определенностью, называя 510 год до Р.Х. В этом году в Риме был изгнан последний царь Тарквиний, а в Афинах — царь Пизистрат, и в обоих городах была учреждена республика. «Историки, — писал В.А. Грингмут, — восхваляющие “процветание демократических государств”, всегда упускают из виду, что этим процветанием государства обязаны не своему демократизму, который сам по себе всегда и безусловно вреден, а подъему национального духа, вызванного тем или другим выдающимся национальным вождем — будь он король, император или президент республики»{194}.

Так, после смерти знаменитого Перикла (429 г.), сохранявшего и поддерживавшего патриотизм нации, афинское государство стало развращаться демагогами, терпеть одно за другим поражение от спартанцев и македонян и было окончательно завоевано Римом. Республика в Риме продлилась дольше без таких разрушительных результатов вследствие более крепкого природного характера римского народа, в котором идеи законности и справедливости были устойчивы к быстрому разложению.

Этому в немалой степени способствовала постоянная внешняя опасность, при которой сильным фактором сдерживания народных масс был сенат и периодически вводимые диктатуры. Но и великий Рим не смог долго противостоять внутреннему разложению своей республики. Демагоги и кровавые междоусобия подвели силы римской нации к грани истощения. Только при императоре Августе узкая идея римской республики была заменена империей, как всемирным римским государством, где внутренние гражданские войны прекратились. Август дал почти на тысячу восемьсот лет возможность государствам развиваться на основе монархического принципа верховной власти, за время господства которого было создано все, чем гордятся эти государства.

Появление идеи «естественного права» и идея революции.

В Древнем Риме право не отождествляли с законом, под правом понималось все справедливое и доброе. Появившись еще в древнегреческой философии, естественное право выделилось в особое учение в римском праве. «По основной мысли этого учения, есть область обязательных правил, которая не зависит от положительных установлений отдельных законодательств и вытекает из велений природы и воли Божества. Этими правилами регулируются те действия и инстинкты, которые присущи всем людям и даже всем живым существам, вне человеческого рода»{195}.

По мере ослабления Византийской империи в средневековой Европе, получившей от Византии в наследство книги античных авторов, идеи естественного права проникли в богословие. Вероятнее всего, эти идеи классической древности проникали в средневековый мир через изучение древнегреческих и древнеримских писателей в католических монастырях. Следующим этапом введения в европейскую мысль идеи о естественном праве была деятельность так называемой школы естественного права.

Социальную эволюцию она видела следующим образом: после своего появления человечество находилось в состоянии, которое представители школы называли «естественным», то есть без всяких правовых установлений и без какого бы то ни было общественного устройства. Человек как индивид не был ничем скован, не имел ни общественных обязанностей, ни общественных прав и не был подчинен ничьей воле. В этом положении, характеризующем дообщественное бытие, школа естественного права почему-то приписывала человеку счастливое и беззаботное состояние. Единственной скрепой первобытной жизни человечества полагалось естественное право, идущее, но мысли этой школы, от самого Бога. Такой взгляд на социальную эволюцию был сущей логической схоластикой, перенесенной из католического богословия в социальную философию.

Далее в рассуждении по необходимости шло предположение, что для образования общества люди добровольно отказались от своего свободного и безмятежного первобытного состояния и, составив «социальный договор», согласились иметь над собою верховную власть. Этой новой появившейся власти было поручено управлять создавшимся человеческим обществом. Таким образом, по теории школы естественного права получалось, что свободные люди по своей воле и совершенно свободно решили подчиниться этой власти.

Локк и вслед за ним Руссо[44], признавая за подобным «социальным договором» возможность его расторжения, начали утверждать идею народовластия. Рассуждение шло таким путем: если власть начала существовать в человеческом обществе через добровольное согласие всех граждан и если в «творении власти» участвовали все люди, то естественно в случае неудовлетворения властью для каждого человека «отозвать» свой голос, санкционировавший создание этой власти. Верховная власть, по этой теории, становилась делегирована народом. Сувереном полагался народ, самодержавный в своих правах и способный, когда захочет, вернуть себе свою делегацию. Так, сначала в умах мыслителей, а затем и в жизни Европы утвердилась идея народовластия. Со временем оказалось, что «Его величество большинство голосов, — как писал Николай Черняев, — далеко не непогрешимо, отличается изумительной слепотой и сплошь и рядом служит послушным орудием людей тупых, злобных и ничтожных»{196}.

Известный исследователь французской революции Ипполит Тэн в своем V томе «О происхождении современной Франции» описал на материале якобинской диктатуры появление демократии в момент крайнего помутнения национального сознания: «Можно еще понять, что народ, обремененный налогами, нищий, голодный, распропагандированный витиями и софистами, мог приветствовать и принять такое учение: в чрезмерном страдании человек прибегает к первому попавшему орудию, и для угнетенного — всякое учение правдиво, коль скоро оно помогает отделаться от угнетателя. Но, чтобы политические деятели и законодатели, государственные люди, министры и главы правительства могли привязаться к ней все теснее, по мере того как она становилась более разрушительною и затем ежегодно, в течение трех лет видели гибель от нее же общественного строя и не сумели признать ее виновницей; чтобы на этих фразах о всеобщей свободе они бы согласились учредить деспотизм, достойный Дагомеи, судилище, подобное инквизиции, и человеческие жертвоприношения, как в древней Мексике; чтобы они среди своих тюрем и казней, не переставая верить в свою правоту даже во время собственного падения и гибели, на себя самих смотрели как на мучеников; это, конечно, такое затемнение ума и такой избыток гордости, которые редко могут случиться, и для того, чтобы подобное дело могло совершиться, нужно было такое стечение обстоятельств, которое только раз и могло случиться».