Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

• Название: Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
• Автор: Константин Писаренко
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4444-0531-4

Кто такие «боголюбцы», или «ревнители благочестия»? Как они оказались возле царя Алексея Михайловича? Какую роль в этой партии играл игумен Никон и почему именно он стал патриархом всея Руси в 1652 г.? Чем ему обязана Россия и за что вправе осуждать его? По чьей вине возник религиозный раскол? И, наконец, кто и как, исправив политические ошибки Никона, спас московское государство от большой беды, хотя и не смог уберечь от трагедии церковного размежевания? На эти и другие вопросы, опираясь на анализ имеющейся на данный момент документальной базы в различных публикациях и исследованиях, с привлечением при необходимости и архивных материалов, постарался ответить автор предлагаемой на суд читателя книги.

---

А вот польско-литовские и прибалтийские дипломатические кульбиты Никона обернулись для московского государства подлинной западней, выпутаться из которой без великой жертвы оно никак не могло. И с каждым днем, неделей, месяцем промедления цена этой жертвы неуклонно возрастала. В январе 1657 г. от Москвы требовалось пока еще немного: извиниться перед Стокгольмом, условиться о возмещении ущерба и возобновить антипольское содружество. Вариант уклонения спасал царскую честь, но за счет бессмысленного кровопролития. Бессмысленного от того, что нежелание русских мириться подталкивало шведов к урегулированию отношений с поляками, после чего России грозила война на два фронта. И тогда ей некуда деваться, кроме как принять кондиции Швеции, чтобы бросить все силы на защиту Смоленска и Украины.

Понимал Никон, какая опасность нависла над страной? Судя по диалогу с Нероновым, понимал и очень хорошо. Потому и впал в депрессию. Дилемма — сказать царю правду или не сказать — представлялась святейшему неразрешимой, ибо в любом случае Алексею Михайловичу предстояло разочароваться в духовном наставнике, и разочароваться настолько, что вопрос об отстранении Никона от власти за допущенные непростительные промахи возник бы со всей неизбежностью. А что означала политическая отставка патриарха? Шанс для противников церковной реформы повернуть все вспять, умелыми интригами переманив в свой стан молодого государя. Во избежание чего, похоже, Никон и предпочел не самое лучшее — промолчать. О чем свидетельствует тот же разговор с Нероновым. Когда чернец осмелел до того, что начал критиковать греческие обряды, перекладывая ответственность за чуждые Руси заимствования на коварного Арсения Грека, Никон впервые встрепенулся и заспорил: «Лгут де на него, старец Григорий! То де на него солгал, по ненависти, троецкой старец Арсений Суханов, что в Сергиеве монастыре келарь». Конечно, Арсения Суханова патриарх обидел напрасно. Солгал о тезке келаря Паисий Иерусалимский. Тем не менее оживление святейшего владыки для защиты младшего партнера по реформе достойно примечания. Неронов замахнулся на святое и тут же получил отпор. Уяснив, насколько уступчив оппонент, «боголюбец» легко сменил тему, переключившись па неприглядность средств, коими патриарх исправлял русское православие. И опять услышал многообещающий вздох: «По грехом не могу терпеть! Прости Господа ради!»

Что ж, то, чего хотел Неронов, легализации, он добился. Никон позволил ему свободу проживания в столице (монах выбрал Троицкое подворье) и обеспечил всем необходимым. Ежедневно в Крестовой палате патриарх выкраивал час-другой для беседы с якобы раскаявшимся соперником. Через десять дней, 14 (24) января 1657 г., в Москву возвратился Алексей Михайлович. По сему поводу в Успенском соборе отслужили благодарственный молебен. По окончании царь заметил стоявшего поблизости Неронова, весьма обрадовался и не преминул попросить Никона благословить старца. Пришлось патриарху напомнить венценосному другу, что надо подождать до формальной реабилитации. Ведь Неронов отлучен от церкви. Эту церемонию провели в воскресенье 18 (28) января, а на другой день, 19 (29) января 1657 г., глава династии повелел отпраздновать Татьянин день, именины сестры Татьяны Михайловны, календарно выпадавшие на 12 (22) число. К сему дню Григорий Неронов и приурочил генеральную атаку.

На всенощной «в соборной церкви у Спаса в верху», то есть в Верхоспасском храме царского дворца, когда Никон облачался подле алтаря, а монарх подошел к Неронову, кроткий старец и произнес «ядовитое» сетование: «Доколе, государь, тебе дотерпеть, такову Божию врагу? Смутил всею рускою землею и твою царскую честь попрал. И уже твоей власти не слышат. От него врага всем страх!» Алексей Михайлович смутился и отпрянул от любезного чернеца, который, с невозмутимым видом после службы «патриарху рече: «Время мне, владыко, в пустыню отъити». И ушел спустя несколько дней, выпросив у недруга амнистию ссыльным «юзникам» своим, взяв от него же солидную милостыню для родной обители, и торжествующе предупредив на прощание: «Я старых де добрых и держюся «Служебников”», то есть дореформенных.

Неронов общался с царем пять лет, Никон вдвое дольше, и оба так и не разглядели в нем наличие внутреннего стержня. Воспринимали безвольным мальчишкой, запросто поддающимся постороннему влиянию. Главное, в нужный момент шепнуть ему на ухо нужные, задевающие за живое, слова. Вот Неронов и «шепнул», а Никон боялся дать повод подобным шептаниям. В итоге ошибся и тот, и другой. Алексея Михайловича в первую очередь волновали не царские прерогативы, не личная слава, а интересы дела. Во имя высокой цели он послушно исполнял рекомендации старших по возрасту, опытных и лучше знающих единомышленников. До 1651 г. таким был Ванифатьев, и царь, искренне ратуя за искоренение в земле русской неблагочестивых порядков, безропотно подчинялся духовнику. После краха «христолюбивых» идеалов его увлекла программа Никона — воздействовать на народные нравы военной победой и «братанием» с более стойкими в защите православия «Черкассами». Естественно, теперь царь видел главнокомандующего в патриархе, которому и не перечил. А коли изредка и перечил, то опять же не из каприза, а радея о пользе дела.

Правота Никона подтвердилась в первую военную кампанию 1654 г. Россия овладела Смоленском, а посредством русско-украинского боевого сотрудничества начался процесс проникновения украинской культуры в русскую, в том числе и в области конфессиональной. Так что Алексею Михайловичу сомневаться в верности избранной стратегии не приходилось. Просчеты, обнаружившиеся в конце 1656 г., являлись тактическими. Полагаю, царь с пониманием отнесся бы к откровениям Никона об ошибочности войны со Швецией и срыва мирного конгресса в Вильно. Патриарх получил бы полный карт-бланш на скорейшее заключение мира и со Швецией, и, по возможности, с Польшей, не считаясь ни с чем, даже с уроном для царской чести.

Кстати, в интересах дела Алексей Михайлович не утаил от Никона лицемерия Неронова, проинформировал о предпринятом чернецом «в Татьянин день» выпаде. Но патриарх, угнетенный общей безрадостной перспективой, не разгневался и не осудил неугомонного монаха, даже не пристыдил при расставании. Только 20 (30) января 1657 г. отлучился в Покровский монастырь, «что на убогих дому», дабы у могилы Стефана Ванифатьева посокрушаться и пожалеть старца Григория, одержимого фанатичным упрямством. О визите Никона к мощам инока Савватия доброжелатели уведомили Неронова. Он догадался, что к чему, и, видно, оттого перед отъездом открыто заявил о приверженности старым обрядам. Дерзость строптивца и на сей раз владыку не рассердила. Святейший явно переживал серьезный душевный кризис и слабо интересовался происходящим вокруг.

К сожалению, дисциплинированный Алексей Михайлович не сразу обратил внимание на глубокую апатичность Никона. Фактически целый год — 1657-й — страна безмятежно плыла по течению. Перемирие с Польшей никто не старался трансформировать в «вечное докончание». Дипломаты по инерции соблазняли шляхту и польскую, и литовскую выгодами избрания Алексея Михайловича польским королем после Яна-Казимира. Война с королем Карлом X Густавом приобрела позиционный характер. Шведы разоряли русское приграничье, тщетно осаждали Дерпт и Гдов. Русские аналогичными рейдами опустошали окрестности Нарвы, Орешка, Корелы и Выборга, не сумев взять ни одной крупной крепости. Но самым роковым образом самотек повлиял на ситуацию в Украине. Хмельницкого встревожили конфиденциальность русско-польской комиссии в Вильно и слухи о наметившемся каком-то «сердечном согласии» («о миру сходстве») между извечными врагами. Готовясь к худшему, он возобновил контакты с Крымом, условился о взаимопомощи с дунайскими княжествами, откликнулся на авансы шведского двора, а в январе 1657 г. открыто нарушил перемирие, откомандировав полк Антона Ждановича к венгерскому князю Ракоци, воевавшему в союзе с королем Карлом X Густавом против Яна-Казимира. Естественно, действия гетмана в пику Москве вызвали смятение в старшине.

Так, отец генерального писаря И. Выговского, Остафий Выговский, в беседе с Ф.В. Бутурлиным в мае 1657 г. о «черкасском» вожде выразился недвусмысленно: «Богдан Хмельницкой добре ошалел», как узнал о недопущении своей делегации к переговорам в Вильно. В запальчивости грозил даже разорвать русско-украинскую унию. Еле убедили, «чтоб того не учинить». 5 (15) июня в Чигирине Иван Выговский подтвердил тот факт, что «с свейским королем, и с Ракоцею Венгерским, и с мутьяны, и с волохи гетман соединился», но «не для чего иного, только на славу и честь, и хвалу… его царского величества». Богдан Михайлович, несмотря на болезнь, приковавшую к постели, с Бутурлиным пообщался с глазу на глаз 9 (19) июня и, «сердитуя», без дипломатичных околичностей бросил в сердцах: «Шведы де люди правдивые, всякую дружбу и приязнь додерживают, на чом слово молвят. А царское де величество над… войском запорожским учинил… немилосердие свое, смиряся с поляки, хотел… нас от-дати поляком в руки!» А потом, не стесняясь, лаконично охарактеризовал «мудрый» внешнеполитический курс московского царя: «То мне, гетману, в диво, что… великому государю… бояре доброго ничего не порадят. Коруною польскою еще не обладали и о миру в совершенье еще не привели, а с другим панством, с шведы, войну всчали!»