Сергей Сергеев-Ценский - Горячее лето (Преображение России - 11)

• Название: Горячее лето (Преображение России - 11)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- Что это значит, а? Не провалился ли мост? - встревоженно спрашивал он и уже хотел послать одного из своих ординарцев, как увидел наконец первую запряжку, за ней вторую...

- Ну вот! Ну вот, - теперь все прекрасно, теперь наша взяла!

И он молодцевато повернулся в седле и хотел было послать вперед серого, когда пожилой, с сединой в усах унтер-офицер, отделившись от толпы пленных, которых вел, подошел заботливым шагом и, козыряя правой рукой, а левой протягивая какую-то серую бумажку, доложил не спеша:

- Ваше превосходительство, вот это один наш пленный оставил у жителей...

- Что такое? Какой пленный? - ничего не понял Гильчевский, беря бумажку.

- Наш пленный, ваше превосходительство, какой у австрияков тут работал, а потом его и прочих угнали дальше, как отступление началось, - объяснил унтер-офицер.

Гильчевский пробежал глазами корявые строчки на сером листке, слегка усмехнулся и сказал:

- Ну что же, - можешь идти.

Унтер-офицер по форме повернулся кругом и пошел к своей команде, а Гильчевский передал бумажку Протазанову.

Это было письмо, обращенное совсем не к начальнику дивизии, а написанное на авось, без адресата, притом наспех и на первом попавшемся клочке, неровно оторванном. Вот что стояло в этом письме, в котором попадались иногда большие буквы, но не было знаков препинания:

"Здравствуй товарищ и если где находится живой мой ротный прапорщик Сущилов то передай поклон находимся мы при конях На каждого пленного пять лошадей которые были прежде Молодые австрийцы вобозах то их угнали всех на позицию а пригнали стариков даже есть по 55 лет в австрии Хлеба недостаток то есть совсем все выходит выдают хлеба понищенски три фунта на пять дней а мяса 22 золотника утром получаем каву а вобед суп такой что в нем нет ничего которы австрийцы пришли с Австрии то и те говорят никого не осталось только мальчишки 16 лет еще не взяты а то все под итог мука стоит 8 рублей пуд мясо 50 рублей и всем говорят что надо мириться так что не робей ребята Епифан Зябрев".

Прочитав это послание, Протазанов улыбнулся про себя, как и Гильчевский, и сказал, пряча листок в карман:

- Приобщим к делу.

Артиллерия мчалась бы лихо, если бы не частые воронки от ее же снарядов, испортившие местами сильно дорогу. Никто не убирал тела австрийцев, убитых разрывами и полузасыпанных землей около этих воронок. Живые заботились пока о живых: о врагах впереди, чтобы их добить, о своих и чужих раненых, чтобы их спасти.

Среди раненых оказались и все ротные командиры четвертого батальона, за исключением Ливенцева. Но Тригуляев и Локотков, перевязав первый руку, второй - голову, остались при своих ротах, - раны их были легкие; а корнета Закопырина санитары унесли на носилках: он был пробит пулей в живот навылет и потерял много крови.

На то, что он вернется в строй, не было надежды, как не было уверенности в том, что удастся спасти ноги раненному рядом с ним командиру четвертого батальона Шангину.

Носилки с Шангиным встретил Гильчевский и остановил лошадь. Два старика несколько мгновений смотрели друг на друга молча. Начальник дивизии не то чтобы высоко ценил торопливого на глазах у начальства, но нерасторопного в бою батальонного, однако теперь, когда его уносили, он вскрикнул горестно:

- Как?! И вы тоже!.. Куда?

- В ноги, - без малейшего подобострастия, обычного для него, ответил Шангин.

Он едва превозмогал боль и закусывал верхнюю волосатую губу прокуренными желтыми щербатыми зубами, чтобы не стонать.

- Поправляйтесь... Поправляйтесь скорее, - из желания ободрить не то его, не то самого себя, нарочито отчетливо сказал Гильчевский, дотрагиваясь до козырька фуражки и укорачивая левой рукой повод.

- Не-ет... уж... - слабо простонал Шангин и закрыл глаза.

Пулеметной очередью были перебиты голени обеих его ног. Гильчевский догадался об этом сам, не расспрашивая, наклонил голову и дал шпоры донцу.

Укрепления австрийцев здесь, он видел, были гораздо слабее прежних, зимних, на ручье Муравице, и несколько слабее тех, которые были взяты его дивизией после форсирования реки Иквы. Однако целую неделю подарил врагам своим бездействием генерал Яковлев для того, чтобы здесь утвердиться. А дальше, за речкой Ситневкой, показана была на карте река Слоневка, такая же болотистая, как и Пляшевка.

- Нет, гнать и гнать их, чтобы не зацепились, проклятые, за болота! следя за тем, как вытягивались его батареи, и представляя их там, за фольварком и дубовым леском, энергично говорил Протазанову Гильчевский. Утонула целая рота, - ведь это что?! Я бы даже и не поверил, если бы кто-нибудь другой мне сказал, что у него в дивизии это случилось!.. Не знаю даже, как доносить об этом...

- Придется все-таки донести, - ответил Протазанов.

- И донесем, да, - донесем! Пусть знают!.. Пусть отмечают: проходима или непроходима река вброд, а не так!.. Рота, а! Шутка им? Это - сила!.. И вот бесполезно, дико, глупо, к чертовой матери пошла на дно!.. Донести непременно!

Как только, тщательно считая свои легкие орудия, Гильчевский поймал глазами последнее, тридцать шестое, он тут же, вместе со штабом, двинулся им вслед.

III

Ливенцев не выпячивал свою роту, - он смотрел только, чтобы не отстать от соседей справа, слева и не отрываться от противника.

Перед тем как оставить взятый ротой участок позиций, он подсчитал своих людей. Не оказалось и пятидесяти рядов во всех четырех взводах, но он не успел привести в полную известность своих потерь, - некогда было. Полагал при этом, что порядочно людей пошло с ранеными, кроме того, остались при орудиях, при других трофеях и при пленных, которых скопилось до ста человек.

Так как полк распался надвое и одна его половина, при которой был и командующий полком полковник Печерский, ушла к станции Рудня, то уцелевший в бою командир третьего батальона, капитан Городничев, должен был принять начальство и над четвертым.

Так рассуждал и именно с этим обратился к нему Ливенцев.

Городничев был невзрачный, низенький человек, с преждевременно морщинистым лицом, с невыразительными глазами, точно сделанными из алюминия.

- Вам, господин капитан, придется принять командование и над четвертым батальоном, - сказал ему Ливенцев.

- Мне?.. Почему мне? - подозрительно глянул на него снизу одним глазом Городничев.

- Потому что наш командир батальона тяжело ранен, - объяснил Ливенцев.

- Ранен?.. Ну вот... ранен... А я тоже ведь не чугунный.

- Поскольку вы, слава богу, живы-здоровы... - начал было Ливенцев, но Городничев перебил его:

- А вы, собственно, передаете мне приказание командира полка или как?

- Говорю от своего имени, за неимением командующего полком поблизости.

- На это должен прийти приказ от начальства, - упрямо сказал Городничев и отошел было в сторону, но Ливенцев пошел за ним.

- Раз начальства нет вблизи, то принимать команду приходится вам, - это понятно и просто! - начал уже возбуждаться при виде такого равнодушия Ливенцев.

- Нет, это не просто, а смотря... - сделал особое ударение на последнем слове Городничев.

- Что "смотря"? - ничего не понял Ливенцев.

- Смотря по тому, как... - сделал теперь ударение на "как" Городничев.

Ливенцев подумал, не контужен ли он в голову, но спросил все-таки на всякий случай:

- Что же именно "как"?

- Как вообще сложится.

- Что сложится?

- Обстоятельства вообще.

- Ну, знаете, теперь обстоятельства ясные: надо идти вперед, и больше решительно ничего!

- Вы, прапорщик, никаких указаний мне давать не можете! - вдруг окрысился Городничев.

- Я и не даю указания, я только советуюсь с вами, как равный вам по положению, - резко отозвался на это Ливенцев.

- Как это так "равный"? - полюбопытствовал Городничев.

- Поскольку я теперь старший из ротных командиров в четвертом батальоне, то я и принимаю командование батальоном! - сказал Ливенцев, за минуту перед тем не думавший ничего об этом; такое решение внезапно слетело с его языка, однако и не могло не слететь.

Он до этого дня весьма мало был знаком с Городничевым: во время окопной жизни как-то совсем не приходилось с ним сталкиваться, а с начала наступления тоже не приходилось выходить за пределы интересов своего батальона. Только мельком от других прапорщиков слышал, что он "дуботолк", "тяжкодум", "густомысл" и тому подобное, но не думал, однако, чтобы до такой степени мог быть густомыслен командир батальона.

Городничев еще смотрел на него вопросительно, тараща алюминиевые глаза, а он уже, круто повернувшись, уходил от него к четырнадцатой роте, чтобы там объявить себя временно командующим батальоном. Потом он послал в пятнадцатую и шестнадцатую роты коротенькие записки: "Вступив во временное командование 4-м батальоном, приказываю подготовиться к немедленному преследованию противника".

Ни от прапорщиков Тригуляева и Локоткова, ни от нового командующего шестнадцатой ротой, совсем еще молодого, только что из школы, прапорщика Рясного никаких возражений он не услышал; напротив, везде очень быстро построились люди, и четвертый батальон первым тронулся вперед, а за ним пришлось идти третьему: такой порядок, впрочем, был и при форсировании Пляшевки.