Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

• Название: Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
• Автор: Ирина Баранчеева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0204-Х

Перед читателем первая беллетризованная биография жены великого русского певца Ф. И. Шаляпина, талантливой итальянской балерины Иолы Торнаги-Шаляпиной, в которой прослеживается судьба Иолы Игнатьевны — невесты, жены, матери шестерых детей — в неразрывной связи с судьбой самого артиста.

Написанная ярко и увлекательно, с использованием многолетней и до этого почти неизвестной переписки И.И. и Ф. И. Шаляпиных, а также писем их детей, отзывов прессы и других документов, хранящихся в различных музеях, архивах и библиотеках, книга дает представление о непростых семейных отношениях Шаляпиных, о времени, в котором они жили, о людях, их окружавших, рассказывает о судьбе их детей.

В книге раскрывается образ Ф. И. Шаляпина, с присущими ему слабостями и недостатками, и образ женщины, пронесшей через все испытания сильное и глубокое чувство к человеку, которого современники называли «гениальным сыном земли русской».

---

«Думаю, премьера „Бориса“ состоится через несколько дней, то есть тогда, когда ты получишь это мое письмо, — если захочешь приехать, напиши мне», — заканчивал он.

В постскриптуме Шаляпин отметил, что пожертвовал для калабрийцев 5000 франков. 15 декабря 1908 года в Калабрии и на Сицилии было сильное землетрясение, в результате которого погибло около ста тысяч человек. Весь мир откликнулся на горе Италии. Максим Горький, живший на Капри, собирал документы, чтобы написать книгу об этом землетрясении и потом продать ее в помощь пострадавшим. И Шаляпин не остался в стороне. К тому же ему хотелось показать жене, что он стремится помочь ее соотечественникам. Это был знак уважения и к ней.

Из Милана он послал ей новогоднюю телеграмму с поздравлениями. Спев несколько спектаклей «Бориса», Шаляпин уехал в Монте-Карло. Этот город притягивал его какой-то особенной силой. Но здесь его ожидали тревожные известия из дома. Иола Игнатьевна сообщила ему, что тяжело больны его младшие дети: у Феди и Тани была сильнейшая простуда, Борис заболел воспалением легких. По возвращении из Италии болезни стали преследовать детей… и это осложняющее его жизнь обстоятельство постепенно начало раздражать Шаляпина.

Так и на этот раз. Еще находясь в горячечном угаре рулетки, он отправил в Москву возмущенное письмо, в котором выражал недовольство: «Я думаю, что там, в Москве, за ними плохо смотрят, или же это из-за квартиры, я не знаю, что думать».

Письмо поспело как раз вовремя. В это время Иола Игнатьевна не отходила от постелей своих детей, не жалея себя ухаживала за ними. А в особенно тяжкие и острые моменты отчаяния она обнимала своих малышей и в безысходности плакала вместе с ними…

На возмутительное замечание Шаляпина о том, что она плохо смотрит за его детьми, Иола Игнатьевна сухо ответила: «Прошу тебя, будь спокоен относительно детей, я их мать, мне остается теперь жить только ради них, и можешь не сомневаться, что я сделаю все необходимое для их выздоровления». И добавила: «Я обожаю моих детей, теперь что же мне еще осталось, кроме них?..»

Шаляпин понял, что перегнул палку. Он оправдывал свои слова беспокойством о детях, часто-часто писал ей и слал телеграммы. «Я не могу понять, почему все время болеют эти бедные дети», — недоумевал он.

И все-таки Иола Игнатьевна еще имела на него большое влияние. Из Монте-Карло он сообщил ей, что его зовут в Милан спеть еще несколько спектаклей «Бориса», но он не хотел ехать. Шаляпин не любил выступать в «Ла Скала», казалось, он боялся этого театра. Но Иола Игнатьевна убедила его не пренебрегать миланской публикой, очень хорошо к нему настроенной. Это был уже не первый случай, когда Иола Игнатьевна выступила своеобразным посредником между Шаляпиным и «Ла Скала». Шаляпин послушался ее совета, съездил в Милан, снова с триумфом спел Бориса Годунова и… вернулся в Монте-Карло. Он пел Мельника в «Русалке» и Мефистофеля в опере А. Бойто (антреприза Р. Гюнзбурга) и все свободное время проводил в казино.

Привычка играть сделалась еще одной несчастной слабостью Шаляпина. В Монте-Карло он просаживал огромные суммы денег. Их знакомые, видевшие его там, по приезде в Москву рассказывали Иоле Игнатьевне, что ее муж оставляет на зеленом сукне целый капитал. Некоторые наблюдали за этим с сочувствием, некоторые — со злорадством. Фигура Шаляпина притягивала к себе всеобщее внимание.

И хоть роль жандарма совсем не привлекала Иолу Игнатьевну, пришлось ей Скрепя сердце сесть и написать ему, как провинившемуся мальчишке, резкое и строгое письмо. Остановить его могла только она. Иола Игнатьевна просила Шаляпина уехать из Монте-Карло не только из-за проклятой рулетки, но и из-за театра, то есть из-за антрепризы Рауля Гюнзбурга, которая как артисту не приносила ему никакой славы: «…Публика Монте-Карло смотрит на тебя, как на певца в кафе… Уверяю тебя, что в этом Монте-Карло все кончится тем, что ты окончательно потеряешь голову и станешь заурядным артистом и человеком малопривлекательным и уважаемым… Ты не имеешь права делать то, что ты делаешь, поскольку такой артист, как ты, всегда должен быть достоин своей славы, которая есть слава всего народа».

Подобные «наставления» всегда раздражали и злили Шаляпина, но в глубине души он не мог не понимать, что Иола Игнатьевна права. Ведь она была как бы голосом его совести.

В апреле 1909 года Шаляпин сообщил Иоле Игнатьевне, что собирается в Париж, где он должен был петь Ивана Грозного в «Псковитянке» во время Дягилевских сезонов. А Иола Игнатьевна, едва дети поправились, стала собираться в Крым. После тяжелой болезни детям было необходимо погреться на солнышке.

Из Москвы они уезжали в ужасную погоду. Небо было затянуто тучами и лил дождь. Иола Игнатьевна стремилась поскорее оставить позади все трудности и несчастья, которые преследовали ее в эту долгую зиму. Из Севастополя она сообщила Шаляпину о детях: «Они, как птенцы, вырвавшиеся из своей клетки, веселы и жаждут воздуха и пространства».

Пока доехали до Ялты, лица детишек обветрились и загорели. На солнышке к ним вернулась их обычная жизнерадостность, да и сама Иола Игнатьевна постепенно преображалась. «Погода разная, — писала она Шаляпину, — но светит солнце, и кажется, что ты возрождаешься к новой жизни, когда можешь вдохнуть хоть немного свежего воздуха».

В конце апреля к ним в Гурзуф неожиданно нагрянул Шаляпин, выступавший с концертами в Киеве. Как всегда, дети были в восторге, но Шаляпин уехал так же быстро, как и приехал.

Эти приезды и отъезды Шаляпина были для Иолы Игнатьевны еще очень тяжелы. И если она брала себя в руки и ничем не выдавала своих чувств, то делала это только ради детей. Она понимала, что перестала быть для Шаляпина любимой женщиной. Осознавать это было тяжело, но еще тяжелее было примириться с условиями этого лживого, двойного существования. Никоим образом она не хотела быть Шаляпину обузой. Но она должна была вырастить детей, поставить их на ноги. А когда они станут самостоятельными и не будут нуждаться в ней, она уйдет… И она молилась только о том, чтобы этого не случилось раньше. Все переживания, выпавшие на долю Иолы Игнатьевны, подточили ее организм — у нее были сильные головокружения, иногда она теряла сознание, — и она боялась, что скоро умрет, и с ужасом думала о том, в какие руки попадут ее дети. «Мои бедные нервы совершенно расстроены, — писала она Шаляпину, — бывают моменты, когда мне на самом деле кажется, что я схожу с ума, у меня все больше и больше бывает головокружений, и ни один врач не может найти для меня лекарство…»

Она не изменила своих привычек: в письмах к Шаляпину она по-прежнему была с ним совершенно откровенна, не скрывала от него своих чувств… Когда Шаляпин уехал, она написала ему: «Не знаю почему, но в момент твоего отъезда я должна была через силу сдержать слезы, для меня настоящим мучением было видеть, как удаляется пароход, который уносит тебя. Наверное, бедная моя душа переполнена грустью, потому что каждый раз, как ты нас покидаешь, мне кажется, что я тебя теряю навсегда…»

Наверное, только здесь, в Крыму, Иола Игнатьевна наконец начала понимать, что же произошло в ее жизни. Все эти три года она прожила в каком-то непонятном дурмане, в кошмарном сне. Вначале были боль, отчаяние, обида, потом она погрузилась в какой-то странный летаргический сон, без борьбы и протеста приняв случившееся… И вот наркоз стал отходить, калека выбрался из-под обломков рухнувшего здания, осознавая свои потери…

Шаляпин не вернется к ней — это было ясно. С Марией Валентиновной ему было хорошо. Там его не ругали, не требовали от него, чтобы он был лучше и чище, чем он есть на самом деле, не ставили перед ним никаких нравственных задач, потому что и сами их не имели. Его принимали таким, каков он есть, и были всем довольны. И заботились о нем, берегли его, глаз с него не спускали. Мария Валентиновна не повторила ошибок Иолы Игнатьевны: она понимала, что сохранить Шаляпина для себя можно только одним способом — она всегда должна быть рядом с ним.

Вероятно, Иола Игнатьевна это знала или о многом догадывалась, но перестать любить Шаляпина — не могла. Часто в письмах она жалуется ему на то, что он забывает о ней и мало пишет. Она постоянно спрашивает о его выступлениях. Оскорбленное женское чувство не заслонило в ней преклонения перед его изумительным талантом.

«…Ты знаешь, как это интересует меня и как я за тебя переживаю, — писала она ему, имея в виду его сценические триумфы и прося сообщать о них подробно. — Я больше ничего не имею в этой жизни, у меня отнято даже последнее утешение — присутствовать на твоих спектаклях, что составляло половину моего существования, потому что ты знаешь, как я люблю подлинное искусство, сцену, где я почти что родилась, и я испытываю такое неимоверное страдание, что не могу видеть тебя на сцене, что забываю обо всем, и передо мной только великий артист, которого я бы хотела видеть еще более великим, более могущественным, единственным и неповторимым».