Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей

• Название: Тайный Союз мстителей
• Автор: Хорст Бастиан
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1968

«Тайный Союз мстителей» — первая большая книга немецкого писателя Хорста Бастиана (ГДР).

Действие романа происходит в немецкой деревне Бецов, в первые послевоенные годы.

В центре повествования — история группы мальчишек, которые ставят перед собой романтическую цель: мстить за несправедливость, бороться за правду и свободу.

В деятельности мстителей причудливо сочетаются благородные и низкие поступки, правые и преступные дела. Постепенно, ценой больших испытаний и потерь, ребята находят верный путь в жизни и надежных друзей.

Роман печатается с небольшими сокращениями.

---

— Нет, Длинный, вытащить оттуда Сынка нам не удастся, — заметил Друга. — Но у меня есть план. Мы могли бы помочь Сынку; сделать так, чтобы его не могли ни в чем обвинить.

Ребята внимательно смотрели на Другу.

Темнота сгущалась, близилась ночь, по небу неслись низкие облака. Налетая с полей, ветер гневно тормошил забор, которым был обнесен одиноко стоявший дом, и мчался дальше к деревне. По дороге он прихватывал талую воду, скопившуюся в лужах. Он нес с собой запахи бесконечных просторов нашей земли, ее тревог и предчувствий близящейся весны. Казалось, весь мир погружен в ожидание, все живое притаилось…

Где-то хрустнула веточка. И… неужели это был шепот? Опять что-то хрустнуло. Громче, чем в первый раз. И снова этот странный звук. Мяукнула кошка — один раз… два… три… Громко завыл ветер и заглушил все остальное. Но вот снова мяукнула кошка, и там, где за забором начинался сад, послышался звук пилы, режущей дерево.

Да, в Штрезове, около дома, похожего на скворечник, губили сад. Как и тогда, в этом доме светилось окошко, но теперь другое; то, которое светилось в первый раз, было заколочено горбылем. Снаружи притаился теперь не Сынок, а Друга и Альберт. Оба они не спускали глаз с окна, за которым, как они это знали, сейчас находился отец их кровного брата.

Когда к домику приближался пешеход или велосипедист, сразу мяукала кошка, и в саду все стихало. Миновала опасность— снова мяукала кошка, и в саду опять начинали работать.

Альберт всегда гордился тем, как он умел подражать голосам животных и птиц.

— И все-таки сад можно было бы не трогать, — заметил Друга шепотом. — Хватило бы и разбитого окна. Они бы сразу решили — нет, это не Сынок.

Альберт не отвечал.

Друга взял его за руку.

— Послушай, шеф…

Альберт отдернул руку:

— Нет, пускай боятся нас. А этому, что там за окном сидит, я бы сам морду набил, да так, что он бы две недели жрать ничего не мог. — Альберт плюнул прямо на стенку. — Вот подлец! Сынок в тюрьме сидит, а он по чужим домам бегает.

Какой-то миг Друга чуть не поддался Альберту — он тоже хотел плюнуть на стенку. И все же он не сделал этого, а только раскачал камень, который держал в руке. Может быть, это не так уж плохо, что они тут сад загубили…

Альберт снова мяукнул, но только один раз. Из сада ответило другое мяуканье — по высокому тону Друга понял, что это Родика.

Несколько минут спустя восемь теней прошмыгнуло мимо узкой стены дома и остановилось неподалеку. Калле подбежал к Альберту и стал «смирно».

— Докладываю, шеф, — шепотом произнес он. — Приказ выполнен. Здесь рос когда-то сад с деревьями цветущими… — Калле несколько громко хихикнул.

— Молчи! — цыкнул на него Альберт. — Забирайте свои деревянные туфли и… чтоб духу вашего тут не было! Только тихо!

Калле по-военному повернулся и сразу исчез в темноте. Деревянные туфли на нем, должно быть, принадлежали его дедушке. Да и остальные ребята, верно, позаимствовали их на этот вечер у старших. Теперь мстителей нельзя было найти по следам. Собственные башмаки они спрятали в придорожном кювете.

Друга дрожал с головы до ног.

— Боишься? — спросил Альберт.

— Ах…

— Надо дать ребятам уйти подальше, — проговорил Альберт. — Хочешь, я останусь один?

— Нет, нет! — шепнул Друга.

Снова оба молчали. В комнате все еще горел свет. Время тянулось страшно медленно.

— Холодно что-то! — пожаловался Друга.

— Да, — согласился Альберт. — Сейчас будем бросать. Ты бери себе левую створку, а я кину так, чтобы сразу лампочку разбить… Кидай…

Альберт кинул камень, раздался звон стекла, свет в окне погас. Альберт тут же бросился бежать. Друга стоял, словно прикованный. У него не было сил поднять руку с камнем — он стоял и смотрел не отрываясь на окно. Но надо же бросать…

Дверь дома рывком отворили. Хозяин дома выбежал во двор.

Неожиданно Друга почувствовал прилив сил. Он размахнулся и швырнул камень, но не в окно, а в хозяина дома. Тот застонал и рухнул наземь.

Сначала медленно, потом все быстрее Друга зашагал прочь и вдруг побежал и, бежал так, как никогда в жизни. Он бежал долго, дыхания уже не хватало; ему казалось, что кто-то гонится за ним, — может быть, даже сам хозяин дома. А вдруг он убил его, и за ним бежит кто-то другой? Гонится за убийцей? Какая длинная эта улица!.. Вот преследователь уже нагоняет его, хватает за плечо…

Друга вскрикнул. Чья-то рука зажала ему рот.

— Ты что, спятил? — Это был голос Альберта. — Куда ты несешься как угорелый?

Друга никак не мог отдышаться.

— Я убил его! — проговорил он наконец.

— Кого?

— Отца Эрвина, Сынка.

— Откуда ты взял? Он же сразу встал и в дом пошел. Может, пьяный.

— Ты правда видел? — недоверчиво спросил Друга. — Ты же сразу убежал?

— Что я, чокнутый, что ли? — В голосе Альберта звучала гордость. — Я тебя ждал, чуть подальше только.

Друга облегченно вздохнул. Но дрожь все не проходила. Альберт обнял его за плечи.

— Надо бежать отсюда. Возьми себя в руки! Это у тебя нервишки шалят. Айда!

Медленно они стали удаляться от дома с разбитым окном.

— Надо ж, угодил парень вместо окна в мужика! — сказал Альберт и громко рассмеялся.

Они были уже далеко от Штрезова. В конце концов Друге тоже стало смешно. Страх его развеялся, и, шагая по дороге, он подумал: «Такого друга, как Альберт, на всем свете не сыскать!»

Глава четвертая МСТИТЕЛИ ОБЪЯВЛЯЮТ ВОЙНУ

Руди носил ботинки сорок второго размера. Но ему позволяли их надевать, только когда он ходил в церковь. А у деревянных башмаков размер другой. Ноги у Руди были длинные, и он превосходно умел ездить верхом, без седла и уздечки, конечно. Да по-другому и нельзя было — он же мог это делать только тайком, когда один пас лошадей. Но по размеру ног о росте судить нельзя. Руди и правда был не очень высокого роста, только голова была продолговатой формы, и от этого он казался выше. Глаза Руди сверкали, брови были светлые, а над ними — черный чуб. Нос прямой и длинный, рот тоже прямой и широкий, подбородок выдвинут вперед. Суровое было лицо у Руди, упрямое и воинственное.

Ох как тяжело крутить соломорезку! Руди устал. Как, должно быть, устала и лампочка у него над головой, мигавшая, словно свеча. Кормовой сарай находился рядом с коровником, дверь была чуть прикрыта. Стоило Руди остановиться, чтобы перевести дух, как оттуда слышались тяжелые вздохи и чавканье коров — они пережевывали последнюю порцию дневного корма.

Время было уже позднее. На кухне, должно быть, уже убрали со стола. Но это не имело значения — ведь Руди ужинал один, у себя на чердаке. Так распорядился его приемный отец — хозяин Бетхер. И то ужин полагался Руди только в том случае, если он к вечеру успевал нарезать всю солому на следующий день. Вот он и крутил соломорезку, может быть, тысячу раз уже. И еще!.. И еще… И еще… Готово!

Руди не испытал никакой радости. И чувство голода уже прошло. Только кости ныли и во рту пересохло. Больше всего хотелось повалиться тут же на солому и уснуть. Да…

Он вышел во двор и, словно старик, еле волоча ноги, побрел к жилому дому. На теплых каменных плитах спали дикие голуби. Когда он приблизился, они, громко хлопая крыльями, взлетели и скрылись в подворотне. Заливисто лая, огромный дворовый пес бросился на него. Весь день на цепи — вот и злится. Руди остановился, поднял камень и бросил в собаку. Завизжав, она убралась в конуру. Так ей и надо! Руди тоже не сладко живется, а он не брешет из-за всякого пустяка.

На кухне еще горел свет. Клаус отбирал яйца и жевал при этом шоколад. Руди хорошо знал, кому предназначались яйца. Их сплавляли в Западный Берлин по спекулятивной цене. Оттуда и шоколад.

Со времени последней драки в школе они с Клаусом не разговаривали. Да и зачем? Дурак он — против этого лекарства еще не выдумали. Руди принялся насвистывать. Уж этому жирному братцу он никогда не покажет, что смертельно устал.

В жилой комнате разговаривали. Руди остановился. Говорил как раз Грабо — самый противный учитель на всем свете. Затем послышался голос лесничего, а теперь заговорил Лолиес. И, уж конечно, не обошлось и без приемного отца Руди — Бетхера. Опять ведь о политике, идиоты! «Перекинуться в картишки» — называли они это. А ну их к дьяволу!

Лестница, ведущая на чердак, скрипнула. Внизу сразу открылась дверь. Это хозяин Бетхер вышел посмотреть. Ничего он не увидит, кроме Рудиных штанов. Так ему и надо.

На чердаке в каморке Руди холодно; ужин на столе тоже остыл. Черт с ним! Пускай свиньи жрут. Спать, только спать! Но не тут-то было. Руди так переутомился, что не может заснуть. Да и согреться не удается. Руди лежит и смотрит в потолок, затянутый паутиной. Похоже на географическую карту. Каждая паутинка — какая-нибудь дорога. И куда ведут эти дороги? А русская зона довольно большая! Нет, не будет он всю жизнь на этого Бетхера батрачить. Не стоит надрываться. Вот возьмет завтра узелок — и айда! Но к чему это? Все равно его поймают и отправят в колонию. За бродяжничество — так это, кажется, теперь называется. Там тоже не лучше. Вот в сорок пятом все по-другому было. Не скажешь, что лучше, а легче как-то. Хоть и пожрать ничего не достанешь, да не было тогда этой рожи Бетхера. Вот отец бы ему показал! Отец у Руди был хороший. Погоди, погоди, а какой же он был, отец-то? Не помнит, ничего он, Руди, не помнит! Но все равно, отец у него был что надо! Убит. Пал смертью героя за фюрера, народ и отечество на поле брани. Так и было написано в газете. Мать долго хранила вырезку в кошелечке. Там еще такой странный черный крест был. А про фюрера мать что-то насчет «с ума сошел» тогда сказала. Очень скоро после похоронного извещения была эта ночь бомбежки, страшней, чем все ночи до этого. Тоже апрель тогда был, как сейчас. Завыли сирены, и мать едва успела поднять их с кровати — его и двух сестер — и спуститься с ними в подвал. Сразу началась свистопляска. Не видел ничего такого Бетхер, а то враз перестал бы хвастать! Люфтшуцварт[1], в коричневой рубахе он еще ходил, тоже всегда орал больше всех. А в ту ночь он прибежал и говорит: «Над Потсдамом бенгальские огни зажгли». Кто-то другой возьми да добавь: «С рождеством Христовым, значит!» — и глупо так засмеялся, будто уже спятил. Руди потому и запомнил. Потом-то только и слышен был свист, визг, что-то шипело… Бомбы так и сыпались одна за другой. Кругом грохот стоит, весь дом ходуном ходит. Кажется, земля сейчас расколется. Руди сидел на скамейке и, сложив руки, причитал: «Боженька, сохрани моего дорогого папочку! Дорогой боженька, сохрани моего дорогого папочку!» Все это Руди очень хорошо помнит и помнит, что тогда уже знал: отца его давно убили. Но он не хотел, чтобы его самого тоже убили, а другие какие-нибудь слова ему на ум не шли, так страшно было от рвущихся кругом бомб. Одна бомба разорвалась совсем рядом — попала в соседний дом. Руди сразу бросился к выходу. Никто не успел его задержать. Он бежал по лестнице, падал, снова бежал… Потом все потонуло в каком-то чудовищном грохоте. С потолка упал камень. Руди хотел увернуться, но камни падали всюду. Всюду, всюду…