Френк Слотер - Чудо пылающего креста

• Название: Чудо пылающего креста
• Автор: Френк Слотер
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0170-1

Исторический роман Френка Слотера переносит нас во времена позднего Рима — первую треть IV века. На трон восходит Флавий Валерий Константин, сконцентрировавший в своих руках единоличную и абсолютную императорскую власть. Через сражения и кровь, смерть близких шел он к своей цели, стараясь возродить былое величие и мощь Римской империи. В увлекательном, захватывающем описании жизни этого человека, основателя Нового Рима — Константинополя, автор развертывает перед нами широкое историческое полотно, в котором много страниц уделено созданию Церкви и первым христианам, которых мощно поддерживал уверовавший в Бога император. И недаром церковные историки нарекли Константина Великим и провозгласили его образцом христианского правителя.

Френк Джилл Слотер родился в Вашингтоне 25 февраля 1908 года. Окончил Оксфордскую высшую школу в Северной Каролине и университет в Дархеме. Врач. Служил в армии США в медицинском корпусе. Женился на Джейн Манди в 1933 году. Два сына. Свою литературную деятельность начал в 1941 году романами «That None Should Die» и «In a Dark Garden». Френк Слотер разносторонний автор, пишущий и о медицине, и исторические произведения, но более всего ему удаются сочинения на библейские темы или смешанной формы. В 1959 году Слотер выпускает один за другим два романа: «Крест и корона, или Жизнь Христа» и «Иосиф Аримафейский», а через год роман о римском императоре Константине Великом «Чудо пылающего креста», который мы и предлагаем нашему читателю.

Слотер трудится в литературе почти 40 лет. За это время общий тираж его книг составил более 60 миллионов экземпляров. Один из последних романов 1987 года снова на медицинскую тему — «Transplant».

Текст печатается по изданию: Constantine: The miracle of the flaming cross, by Frank G. Sloughter. Doubleday and Company, Inc. New York, 1965.

---

— Хорошо еще, что Луп меня подготовил, а не то я мог бы прибить мальчишку на месте.

— А тебе не приходило в голову, что Луп мог не просто так подготавливать тебя, а для уже написанной пьесы?

Руки у Константина сжались в кулаки, но усилием воли он заставил себя сдержаться.

— Я знаю, Даций, ты никогда не любил Фаусту, но даже ты не имеешь никакого права обвинять ее в таких вещах. Соблазнить еще совсем мальчишку, ее собственного пасынка, а затем закричать, с тем чтобы его арестовали, — это же уму непостижимо!

— Только очень безжалостная женщина могла бы вот так отделаться от ненавистного ей мужчины, — признался Даций.

— Крисп и Фауста всегда были друзьями. Она даже старалась утаивать все это от меня — до сегодняшней ночи, когда ей пришлось или закричать, или уступить ему. Нет, Даций, самое подходящее объяснение всему этому, которое приходит мне в голову, — это то, что парень был пьян и не соображал, что делает.

— А сам-то Крисп дал какое-нибудь объяснение?

— Нет. Все это, похоже, его ошарашило. В сущности, я мог бы простить его за то, что он так помешан на Фаусте.

Она красивая, жизнерадостная, и я знаю, какой она может быть соблазнительной, фактически сама того не желая. Но вступить в заговор с теми, кому хотелось бы разделить мое царство и уничтожить Церковь — этому нет прощения.

— Если только это действительно так.

— Потому-то я и пришел к тебе. Я должен быть справедливым к своему сыну, но тут затронут вопрос и благополучия империи. Поэтому я решил поручить расследование этого дела квестору. Его обязанность выносить окончательное решение по всем вопросам, касающимся закона. Но, хотя его неподкупность выше всякого сомнения, все же Рубелий один из моих придворных и его положение зависит от меня. Ты любишь Криспа, поэтому я хочу, чтобы ты вместе с квестором докапывался до правды и представил ее мне со своими рекомендациями.

— А если мы обнаружим, что с виду все это одно, а на самом деле другое — тогда что?

— Обещаю придерживаться вашего решения. В этом деле я в чувствах так разрываюсь между сыном и женой, что вряд ли могу быть непредубежденным в том или ином отношении.

2

Следующие три дня, в течение которых Крисп находился под домашним арестом, а Фауста, по просьбе Константина, оставалась во дворце, явились тяжелым для него испытанием. Криспу он готов был простить эпизод со своей женой, но при этом подвергнуть его наказанию, чтобы парень запомнил: правитель империи должен уметь подавлять свои страсти. Но, однако, Константин не мог оставить просто так, без внимания, остальную часть обвинения, ибо дело здесь пахло изменой.

Когда Даций и квестор Рубелий три дня спустя предстали перед Константином в зале для аудиенций, он отпустил всех остальных, кроме секретаря, которому предстояло вести протокол решений суда, двух стражей и самого подсудимого, Криспа, доставленного из дома для окончательного слушания дела. Молодой цезарь выглядел осунувшимся, глаза покраснели от бессонницы, но вел он себя с достоинством воина, стал перед троном по стойке смирно и отдал салют по-римски, держа кулак своей правой руки над левой частью груди. Константин ответил ему на салют и всем указал на стоявшие перед ними сиденья.

Догадываясь по глазам Криспа, каким терзаниям подверглась его душа, Константин всем родительским сердцем почувствовал острое сострадание к сыну, но тут же решительно и сурово заставил себя позабыть даже всякую жалость до тех пор, пока не услышит он правды о деле, представленном Дацием и Рубелием, а также защитой Криспа. Ведь там, где затрагивалось Глаго империи, не мог уступать он влиянию чувств — не мог, даже если дело касалось плоти его и крови.

— Я попросил квестора Рубелия как высшее авторитетное лицо по правовым делам и военачальника Дация как нашего общего друга разобраться в выдвинутых против тебя, цезарь Крисп, обвинениях, — заявил Константин официальным тоном. — Ты не возражаешь, если они составят судебную комиссию по рассмотрению этого дела?

— Твоя воля — мой закон, доминус, — проговорил Крисп сдавленным голосом, в тоне которого слышалась безнадежность.

— Я склонен к тому, чтобы не придавать значения одному выдвинутому против тебя обвинению, — сказал Константин, — поскольку, как известно, ты был в нетрезвом состоянии и не имел полной власти над своими чувствами. — Он увидел, как на мгновение глаза у Криспа зажглись надеждой, чтобы вновь погаснуть, когда он добавил: — Но один доносчик выдвинул против тебя еще более серьезное обвинение — обвинение в преступлении против государства, которое я не могу не принять во внимание. Хочешь ли ты что-нибудь сказать прежде, чем квестор Рубелий сообщит нам о своем расследовании?

— Нет, доминус.

— Тогда, прошу тебя, Рубелий, приступай к делу.

Отчет квестора по согласованию с Дацием получился еще более изобличающим. В нем говорилось о честолюбивом и очень способном молодом человеке, на которого нашло ослепление, когда высокопоставленные члены сената и именитые граждане Рима почтили его триумфом, заставляющим вспомнить те дни, когда столица встречала героев империи со всеми почестями, на которые были способны государство и боги Рима. Отчет показал, как началась тщательно разработанная кампания лести с целью завоевать доверие Криспа и убедить его в том, что слухи о намерении Константина построить еще одну столицу на Востоке, в Византии, оказывают плохую услугу интересам империи. В нем сообщалось, как за прошедшие несколько месяцев, с тех пор как юный цезарь приехал в Рим для организации празднества в честь двадцатилетнего пребывания его отца у власти в качестве августа, перед ним выстраивали аргумент за аргументом, убеждая его в том, что Константина нужно заставить последовать примеру Диоклетиана и Максимиана, отказавшихся от власти с окончанием их двадцатилетнего периода правления, и назначить Криспа главой государства, разделенного на две части.

— Кто должен был править восточной частью империи? — задал вопрос Константин.

— Молодой цезарь Лициниан, — отвечал Рубелий, — С регентами, назначенными сенатом до достижения им совершеннолетия.

— Сын Лициния! — Знакомый красноватый туман от несдерживаемого гнева застлал Константину глаза, и он приподнялся в своем кресле. Все тело вдруг напряглось, и грудь так сильно сдавило, что трудно стало дышать. Сердце бешено колотилось в ребра, словно желая вырваться наружу. Сжимая подлокотники кресла, только огромным усилием воли он смог наконец немного прийти в себя.

— Мальчику тринадцать лет, доминус, — говорил Рубелий, давая Константину время подумать. — А это значит, что восточная половина еще лет восемь, а то и больше, управлялась бы регентами.

— Вполне достаточный срок, чтобы уничтожить там Церковь, — хрипло проговорил Константин. — Как, впрочем, и здесь, на Западе, если бы сенат нашел особый подход к молодому и уступчивому императору. Тогда вся империя снова стала бы языческой.

— Кажется, именно в этом заключалась одна из главных целей заговора, — согласился Даций.

— И ты за мое доверие отплатил мне таким предательством? Как же ты мог? — хрипло спрашивал он у Криспа, — Ведь ты же, конечно, видел, чего домогались эти мерзавцы?

— Они говорили, что так будет лучше для империи, — Слова признания, спотыкаясь, сходили с его языка, — Они все твердили мне, что ты отдал христианским епископам так много своей власти, что Римом скоро будут править они, а все, кто не признает их Бога, будут уничтожены за то, что они называют ересью.

— А что стало бы со мной? Посадили бы меня в тюрьму или казнили?

— Кажется, именно в этом пункте план заговора начал распадаться, — заговорил Даций, опередив Криспа. — Крисп отказался поддерживать любой план, который не позволял бы тебе добровольно уйти в отставку после Виценналии. Он отказался санкционировать применение силы — в сущности, именно ему ты, возможно, обязан своей жизнью, ибо многим в Риме желательна твоя смерть.

— Это правда? — обратился Константин к сыну. — Пожалуйста, ты можешь вызвать свидетелей, чтобы опровергнуть эти обвинения.

Взгляды их встретились, и в глазах у Криспа Константин увидел столько стыда и муки, что последние остатки гнева выветрились из его души. Он как-то вдруг задумался, а что бы могло случиться, если бы после побега из Никомедии он вынужден оказался бы годами покорно нести Службу в тени своего отца. И, вспомнив собственные честолюбивые планы и то, как раздражало его все, что препятствовало восхождению к ответственным постам наверху, он проникся сочувствием к сыну.

— Благородный Рубелий сказал правду, — подтвердил Крисп. — Да, я сначала прислушивался к их мнениям, особенно когда они говорили о епископах, управляющих империей.