Френк Слотер - Чудо пылающего креста

• Название: Чудо пылающего креста
• Автор: Френк Слотер
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0170-1

Исторический роман Френка Слотера переносит нас во времена позднего Рима — первую треть IV века. На трон восходит Флавий Валерий Константин, сконцентрировавший в своих руках единоличную и абсолютную императорскую власть. Через сражения и кровь, смерть близких шел он к своей цели, стараясь возродить былое величие и мощь Римской империи. В увлекательном, захватывающем описании жизни этого человека, основателя Нового Рима — Константинополя, автор развертывает перед нами широкое историческое полотно, в котором много страниц уделено созданию Церкви и первым христианам, которых мощно поддерживал уверовавший в Бога император. И недаром церковные историки нарекли Константина Великим и провозгласили его образцом христианского правителя.

Френк Джилл Слотер родился в Вашингтоне 25 февраля 1908 года. Окончил Оксфордскую высшую школу в Северной Каролине и университет в Дархеме. Врач. Служил в армии США в медицинском корпусе. Женился на Джейн Манди в 1933 году. Два сына. Свою литературную деятельность начал в 1941 году романами «That None Should Die» и «In a Dark Garden». Френк Слотер разносторонний автор, пишущий и о медицине, и исторические произведения, но более всего ему удаются сочинения на библейские темы или смешанной формы. В 1959 году Слотер выпускает один за другим два романа: «Крест и корона, или Жизнь Христа» и «Иосиф Аримафейский», а через год роман о римском императоре Константине Великом «Чудо пылающего креста», который мы и предлагаем нашему читателю.

Слотер трудится в литературе почти 40 лет. За это время общий тираж его книг составил более 60 миллионов экземпляров. Один из последних романов 1987 года снова на медицинскую тему — «Transplant».

Текст печатается по изданию: Constantine: The miracle of the flaming cross, by Frank G. Sloughter. Doubleday and Company, Inc. New York, 1965.

---

— У меня, епископ Евсевий, совсем нет времени выслушивать проповедь. Оставь это для Церкви. Скажи, что за новшество такое отстаивает Арий, обратив против себя так много людей и вызвав так много споров?

— Он ставит под сомнение место, традиционно занимаемое Христом в божестве, — отвечал Евсевий.

— О каком таком месте ты говоришь?

— В своем послании к галатам апостол Павел говорит: «Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего (Единородного), Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче! Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа» (Новый Завет. Послание к галатам. Глава IV, 4–7).

— Тут, кажется, все достаточно просто для понимания каждого, без всяких споров. Я часто в сердце своем чувствовал дух Христа и думаю, что к тому же и видел его.

— Ты вдвойне благословен, доминус, ведь личное откровение дается далеко не всем. Большинству из нас приходится довольствоваться вливанием Святого Духа, посланного Христом, чтобы поднять нас к нему и, как сказал Павел, сделать нас наследниками Божиими через него.

— Но если откровение апостола Павла было таким ясным, почему же тогда существует расхождение в толковании?

— Возможно, потому, что многие из нас, кто следует за Христом в наше время, греки, — предположил Евсевий. — А будучи греками, нам нравится применять логику — даже к религии.

— А почему бы и нет? Она применима ко всему на свете.

— Если бы это было так просто. Но в вопросах духа зачастую трудно сыскать твердый стержень логики. Почти столетие назад Ориген высказал основополагающее христианское убеждение, что существует один Бог, вечный Отец, и что Христос, Сын Божий, поистине родился от девы, пострадал и восстал из мертвых. Ориген учил также, что Святой Дух связан в чести и достоинстве как с Отцом, так и с Сыном, но Бог был до всего. Он сотворил Сына как посредника между им и человеком, и только через Христа может дух человека достичь того совершенства, которое необходимо ему, чтобы войти в рай.

— А, пребывая на земле, являлся ли Христос все же человеком?

— И Богом, и человеком, согласно нашему вероучению, — поправил его Евсевий. — Но когда Христос был взят на небеса после воскресения из мертвых, Отец снова вернул ему славу Божественности Господа нашего, и теперь он правит вместе с Отцом как Бог. Ориген сказал так: «От него пошел союз Божественного с человеческим — чтобы человеческое путем общения с Божественным могло бы подняться до уровня Божественности».

— Мне все еще не понятно, из-за чего весь этот спор.

— Арий учит, что Христос, являясь творением Бога, не существовал до своего рождения как человек и поэтому является не частью самого Бога, а отдельным от него существом. Учение о Троице, разделяемое большинством христиан, говорит о том, что Бог фактически триедин: Отец, Сын и Святой Дух и является таковым с самого начала. Христос, Сын, был создан в виде человеческого существа и явился на землю, чтобы выполнить задачу спасения людей. Хотя его больше нет на земле, он все еще посылает к нам Святой Дух, чтобы он внедрялся в души людские и сообщал им атрибут его Божественности, путем чего они могут обрести жизнь вечную.

— Должен признаться, что я вижу мало разницы между этими двумя концепциями, — сказал Константин. — А на чем стоишь ты сам?

— Арий мой друг, я сидел у его ног, пока жил в Египте. Для грека, подобного мне самому, его учение кажется логичным, так что я бы не стал возражать против его права учить, как это делал в Египте епископ Александр. Я, собственно, полагаю, что истина находится где-то посередине между точками зрения Ария и Александра.

— И ты бы хотел, чтобы я посредничал между ними — может, они тогда и придут к соглашению?

— Если это возможно, доминус.

— Лично мне весь этот спор кажется абсурдным, — признался Константин. — Но я не могу потерпеть, чтобы священники и епископы набрасывались друг на друга, как женщины в соседском споре. Я пошлю к Арию и епископу Александру Хосия с письмом, в котором попрошу их примирить свои мнения.

Письмо, повезенное кордубским епископом, когда он отбыл из Никомедии в Александрию, не оставляло никаких сомнений насчет отношения Константина к этому спору и его искреннего желания немедленно положить ему конец.

«Но ах! Славное и Божественное Провидение (писал он). Какая рана оказалась нанесена не только моим ушам, но и сердцу, когда я услышал, что между вами существуют разногласия еще более прискорбные, чем те, что существовали в Африке, и что вы, посредством кого я надеялся принести излечение другим, сами нуждаетесь в еще более сильном лекарстве. И все же, тщательно изучив источник этих споров, я вижу, что причина совсем незначительна и полностью не соответствует такой ссоре. Сдается мне, что нынешнее разногласие началось так: когда ты, Александр, спросил мнение каждого из пресвитеров об отрывке в Писании или, может, о некой стороне какого-то дурацкого вопроса, ты, Арий, не подумав как следует, изложил мысли, которым и вовсе не стоило бы рождаться или, уж коли они родились, следовало бы крепко держать за зубами. Поэтому возникли между вами раздоры, запрещенным стало общение, и самые благочестивые, разорванные на два лагеря, больше не сохраняют единства общей массы верующих.

Такое поведение вульгарно и больше подобает капризным детям, чем проповедникам Бога и здравомыслящим людям. Это обман и искушение дьявола. Давайте-ка покончим с этим. Если все мы не можем мыслить одинаково по всем спорным вопросам, то, по крайней мере, могли бы быть едины в отношении важнейших основ. Что касается Божественного Провидения, пусть будут одна вера и одно понимание, одно единое мнение в отношении Бога».

Будь там Даций в прежнем своем качестве совести Константина, он, возможно, указал бы на то, что это письмо является примером растущей склонности императора деспотически расправляться с мнениями других там, где дело касается его собственных решений, примером нетерпимости ко всем мнениям, несогласным с его собственным. Но никто не стремился убедить Константина сделать тон письма менее властным и деспотичным, с тем чтобы оно естественно оказало предсказуемое воздействие на такого блестящего и самобытного мыслителя, как Арий. А между тем были и другие дела, доставлявшие беспокойство правителю Рима.

2

Мрачным и осунувшимся встретил он свою семью, прибывшую в Никомедию. Нисколько не смягчили его настроения и горящие щеки Фаусты, словно штормовые флаги предупреждавшие о кипевшем в ней возмущении — еще бы: в самый разгар зимнего общественного сезона ее оторвали от любимого ею Рима.

— Почему мне с детьми приходится тащиться в эту варварскую дыру, когда ты еще даже не закончил завоевание Востока? — гневно призвала она его к ответу, как только было покончено с церемониальной стороной их встречи и они оказались наедине.

— Потому что я хочу, чтобы ты была со мной. Я покорил полмира и сделал тебя его императрицей — разве это ничего не значит?

— Я могла бы с большим удовольствием наслаждаться этим в Риме, чем в этой… этой деревне. К тому же ты скоро опять уедешь на персидскую границу или за Дунай и оставишь нас здесь.

— Тогда, возможно, ты и услышишь, как твои дети учат уроки, — отрезал он.

— Для этого я привезла наставника — ведь ты-то, кажется, совсем об этом забыл. Его рекомендовал сенатор Марцеллин; это его племянник, его зовут Луп, он учился в Массилии.

Константин припомнил: в свите, что высадилась на берег вместе с Фаустой, он заметил довольно красивого мужчину в тоге, что само по себе должно было выделять его среди других здесь, на Востоке. Он припомнил и то, что новоприбывший имел сильное фамильное сходство с Марцеллином.

— Уж пора бы детям иметь хорошего наставника, — согласился он, думая, что, пожалуй, было бы целесообразно снискать как можно большее расположение Марцеллина и фракции сенаторов, предводительствуемой старым патрицием. Когда они несколько месяцев назад посетили Никомедию и Марцеллин обмолвился о чествовании, устроенном Криспу в Риме, он оказался довольно невежлив и бесцеремонно отправил их восвояси. Тут ему в голову пришла внезапная мысль. — А этот Луп, он язычник?

— Он римлянин. — Фауста надменно вскинула голову, — Он научит детей хоть какому-то уважению к обычаям и престижу Рима; а это лучше, чем заставлять их слушать твою сестру, как она бесконечно скулит свои молитвы иудейскому Богу. Меня в Риме предупреждали, что она делает все возможное, чтобы рассорить меня с моим собственным мужем. Ты же знаешь, ей хочется только одного — быть уверенной, что это ее отродье, которого ты назвал цезарем, когда-нибудь отхватит кусок империи.