Френк Слотер - Чудо пылающего креста

• Название: Чудо пылающего креста
• Автор: Френк Слотер
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0170-1

Исторический роман Френка Слотера переносит нас во времена позднего Рима — первую треть IV века. На трон восходит Флавий Валерий Константин, сконцентрировавший в своих руках единоличную и абсолютную императорскую власть. Через сражения и кровь, смерть близких шел он к своей цели, стараясь возродить былое величие и мощь Римской империи. В увлекательном, захватывающем описании жизни этого человека, основателя Нового Рима — Константинополя, автор развертывает перед нами широкое историческое полотно, в котором много страниц уделено созданию Церкви и первым христианам, которых мощно поддерживал уверовавший в Бога император. И недаром церковные историки нарекли Константина Великим и провозгласили его образцом христианского правителя.

Френк Джилл Слотер родился в Вашингтоне 25 февраля 1908 года. Окончил Оксфордскую высшую школу в Северной Каролине и университет в Дархеме. Врач. Служил в армии США в медицинском корпусе. Женился на Джейн Манди в 1933 году. Два сына. Свою литературную деятельность начал в 1941 году романами «That None Should Die» и «In a Dark Garden». Френк Слотер разносторонний автор, пишущий и о медицине, и исторические произведения, но более всего ему удаются сочинения на библейские темы или смешанной формы. В 1959 году Слотер выпускает один за другим два романа: «Крест и корона, или Жизнь Христа» и «Иосиф Аримафейский», а через год роман о римском императоре Константине Великом «Чудо пылающего креста», который мы и предлагаем нашему читателю.

Слотер трудится в литературе почти 40 лет. За это время общий тираж его книг составил более 60 миллионов экземпляров. Один из последних романов 1987 года снова на медицинскую тему — «Transplant».

Текст печатается по изданию: Constantine: The miracle of the flaming cross, by Frank G. Sloughter. Doubleday and Company, Inc. New York, 1965.

---

Расформирование преторианской гвардии более всех других событий послужило сигналом того, что Рим теряет свое высокое положение в империи. Но Вечному городу, празднующему восхождение на трон в качестве старшего августа нового победителя и занятому строительством в его честь Триумфальной арки, для чего с арки Траяна, пока еще одного из самых величественных памятников истории, срывались некоторые украшения, — этому городу удавалось закрывать глаза на свое будущее.

Те два месяца, что Константин оставался в Риме, он неустанно работал, чтобы щедростью и снисходительностью уничтожить зло, сотворенное Максенцием за свое шестилетнее пребывание у власти. Он почтительно относился к сенату и его обычаям, но вместе с тем ввел в его члены руководителей провинций, тем самым сделав сенат гораздо более представительным органом западной половины империи, чем он был раньше. Он поклялся сохранять старинные права и привилегии сената, но в то же время дал всем ясно понять, что является абсолютным правителем и что впредь этот совещательный орган будет не более чем эхом в его решениях.

Константин вернул поместья, конфискованные за время пребывания Максенция в должности, их законным владельцам. Он также облегчил доступ к себе граждан всех сословий, которые считали, что с ними обошлись несправедливо, и в своих публичных заявлениях выказал столько щедрости и благоразумия, что, когда Триумфальная арка была готова, сенат распорядился начертать на одной ее стороне: «Освободителю Нашего Столичного Города», а на другой — «Учредителю Нашего Спокойствия».

В привычной пространной и цветистой речи, посвященной открытию арки, панегирист прославлял Константина, потому что «по указанию божества и побуждаемый собственным великодушием он и его армия реабилитировали республику, одним ударом сразив тирана и его приспешников». Для слушателей — и наверняка для самого оратора — упомянутым божеством являлся Юпитер Капитолийский или, возможно, Аполлон, и Константин не стал поправлять говорящего. Но в сердце своем он уже решился на революцию в религиозной жизни империи, революцию, по широте и размаху не уступающую тем переменам, которые он вносил в политическую ее жизнь. Он понимал, что эту перестройку нужно проводить медленно, как почти и любое другое преобразование в Риме, учитывая ту огромную роль, которую играла традиция во всех аспектах его существования. Поэтому он отпраздновал обычные ритуальные жертвоприношения богам Рима, но потихоньку, через Хосия из Кордовы, заверил христиан в своей поддержке и дал им ту же свободу, что и братьям их в Галлии.

В действительности много было в христианской вере такого, чего даже умный и образованный Хосий из Кордовы не мог объяснить к полному удовлетворению молодого императора, обладавшего чрезвычайно рациональным умом. Ему нравились красота и правда Библии, — а Хосий, по его просьбе, снабдил ее дополнительными пояснениями на греческом, чтобы он мог читать сам, — но и она зачастую не могла ответить на вопросы, возникавшие в пытливом уме Константина. В одном он, однако, не сомневался, а именно в том, что Бог христиан или Сын шествовал впереди его армии по равнинам Тибра к югу от Красных Скал и даровал ему победу над Максенцием.

Почему же Максенций все-таки вышел из-под защиты римских стен и рискнул дать сражение на равнинах, — на это никто не мог ответить определенно. Даций утверждал, что убежденный вердиктом Книги пророчеств и, возможно, небесным знамением, принятым им за знак Аполлона, он уверился в победе и вышел, чтобы разбить армию Константина. Хосий же считал, что Бог предал Максенция в руки Константина, как сам Христос обещал в видении той ночью, — и эту точку зрения разделял и Константин. Но в любом случае никто не мог отрицать того факта, что в тот день действительно произошло чудо.

2

Когда ситуация в Риме снова стабилизировалась, Константин приступил к следующему пункту плана, разработанного им еще задолго до того, как он покинул Галлию. Теперь, когда половина империи находилась под его контролем, нужно было изолировать Максимина Дайю на Востоке. Это, конечно, означало установление действенного союза с Лицинием, и с этой целью он объявил о предстоящем браке своей единокровной сестры Констанции с императором Лицинием. Однако будущий жених выказал некоторое нежелание приезжать в Рим, поэтому Константин перебрался с семьей, двором и большей частью своей армии в бывшую столицу Максимиана в Медиолане.

Сенат и граждане Рима, почти все до единого, настаивали на том, чтобы он остался и позволил отпраздновать брак Востока и Запада в этой древней столице. Но с Римом было связано слишком много такого, что Хосий презрительно называл «языческим» и что стояло на пути той цели, в достижении которой Константин хотел убедить Лициния присоединиться к нему. И потому он остался глух и к капризным возражениям Фаусты, не желающей расставаться с роскошью Рима, и к призывам сената остаться, но просьбу сенатора Адриана в аудиенции все же удовлетворил.

— Ты выглядишь утомленным, мой друг, — приветствовал Константин купца, когда Адриана ввели в его личную палатку для аудиенций. — Могу ли я предложить тебе фруктов или бокал вина?

— Я уже давно позавтракал, август, — сказал Адриан. — Чуть рассвело, как мои клиенты устроили шум у моих дверей — как раз тогда, когда спится лучше всего.

— Значит, нелегка жизнь сенатора? — с улыбкой спросил Константин.

— Тяжелей, чем ты думаешь, август. — Адриан шумно вздохнул. — Целый день только и бегаешь, чтобы успеть вовремя то туда, то сюда. Я как Тримальхион в сатирическом сочинении Петрония[59] — не хватает только трубача, который бы сообщал мне, сколько часов и сколько уже утекло времени моей жизни.

— Помнится, когда-то давно я чувствовал то же самое: тогда я впервые приехал в Никомедию учиться военному делу и Даций перед рассветом выгонял нас на пробежку по пересеченной местности.

— Я весь день на бегу, хотя для этого уже нет ни стати, ни дыхания. Только рассветет, как мои слуги, словно полчища муравьев, нападают на дом с тряпками, губками, метлами под звуки дребезжащих ведер и крики болванов, которые падают с приставных лестниц. Потом, когда встану, я должен надеть тогу вместо паллиума[60] и еще должен держать слугу, чтобы он красиво укладывал ее на мне. Поверь, август, эти одеяния придуманы лишь для того, чтобы испытывать крепость человеческих нервов.

— Потому-то чаще всего я и ношу тунику, — признался Константин.

— Затем я должен побывать в руках у моего брадобрея хотя и не понимаю, каким это образом он ухитряется целый час заниматься моим бритьем и укладкой этих редеющих локонов, — пожаловался Адриан. — Тот день, когда я согласился на укладку бороды, стал началом моего рабства.

Константин не мог удержаться от смеха, слушая печальную историю толстяка купца: он-то знал, что она только отчасти была правдой и что Адриан очень гордится своим сенаторским званием.

— Бьюсь об заклад, что тебе не терпелось оказаться в руках брадобрея в первый раз — так же, как и мне, — сказал он. — Вон Нерон даже преподнес свою первую сбритую бороду в золотой шкатулке Юпитеру Капитолийскому.

— И на кого расходуется вся эта подготовка, когда я открываю свою дверь? — спросил Адриан. — На моих клиентов, в числе которых в основном бедные родственники моей жены.

— А почему бы тебе не выдать им какое-то пособие?

— Да они бы истратили его и через месяц снова бы ошивались у моего порога. Знаешь ли ты, что я даже спать не могу лечь, не убедившись, что наутро мне хватит денег? Для каждого всякий день я должен иметь шесть с четвертью сестерциев[61], не то он разорется, что его морят голодом, и пойдет гулять молва, будто скряга Адриан больше не заботится как следует о своих клиентах. И тогда как я могу рассчитывать извлечь выгоду из тех, кто богаче меня?

— Сочувствую, друг мой.

— Когда с клиентами покончено, — продолжал Адриан, — я должен спешить на склады, чтобы подгонять своих служащих-лентяев, которые даже не понимают, какую возможность я им даю. Где бы еще, август, могли бы они ознакомиться с ценами на масло из испанских оливковых рощ, на кирпич и черепицу из Египта, уж не говоря о партиях зерна из Александрии, древесине и шерсти из Галлии, консервированном мясе из Бактрии, олове с островов Касситериды. Не буду утомлять тебя долгим списком.

— Мне кажется, ты очень забавно излагаешь, — сказал Константин, — особенно на тему, как тяжко дается тебе богатство. А теперь скажи-ка на милость, почему ты явился ко мне сегодня в такую рань?

— Да вот пришел спросить, август, будет ли Медиолан твоей постоянной столицей?

— Еще не знаю.

«Итак, старый хитрец пришел, чтобы выведать у меня секреты», — подумал Константин, но не обиделся. Он очень полюбил сенатора-купца и понимал, что хитрость его при заключении сделок сэкономила и ему, и империи значительную сумму денег на пути его армии из Треверов к Риму.