Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

• Название: Бестужев-Рюмин
• Автор: Борис Григорьев
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-1104-9

Современный читатель, даже самый культурный и проявляющий живой интерес к отечественной истории, имеет о личности А.П. Бестужева-Рюмина довольно смутное представление — разве только из романов В. Пикуля и Н. Сорокиной, а также по киносериалу режиссёра С. Дружининой «Гардемарины, вперёд!». Его имя было почти полностью и незаслуженно забыто — причём не столько по каким-то идеологическим причинам, а скорее по исторической небрежности и недооценке его личности. Он словно растворился и потонул в историческом потоке, посвященном описаниям дворцовых переворотов, первых русских женщин-императриц и их многочисленных фаворитов. Однако в 40—50-е годы XVIII века он был ключевой фигурой русской политики, и имя его не только в России, но и во всех европейских дворах и столицах произносилось с почтением и подобострастием, а где и со страхом и ненавистью. Это был Молотов или Громыко XVIII века.

---

Но Алексей Петрович тоже не бездействовал. Всё это вице-канцлер видел, читал, контролировал, отмечал и со своей стороны готовил ответный удар. Он тоже был искусным мастером интриги и ждал своего часа. Он начал знакомить императрицу с письмами Шетарди заранее, по мере их расшифровки Гольдбахом, надеясь, что рано или поздно количество перейдёт в качество и Елизавета раскроет глаза на происходящее. Но Елизавета реагировала пока слабо и не до конца верила своему вице-канцлеру, зная его за отъявленного плута и обманщика. Нравы дипломатов тогда вообще не отличались высокой моралью, так что шокирующего эффекта депеши Шетарди у неё пока не вызывали. Пока.

Но однажды Ф. Аш перехватил такое письмо, после которого пребывание Шетарди в Петербурге и в России пошло отсчитывать часы и минуты.

Четвёртый ключ, о котором писал Гольдбах, использовался Шетарди для переписки с другими французскими посланниками за границей. К марту 1744 года этот шифр был учёным успешно форсирован, и он приступил к раскрытию пятого ключа. В очередном письме Бестужеву Гольдбах просит дать ему ещё две недели, «дабы я себя в состояние привесть мог Вам такой опыт представить, который бы Вашей апробации достоин был». Теперь Гольдбах «щёлкал» французские шифры как орешки — ему на это требовались всего две недели, в то время как над первым ключом он корпел целый год. Труды криптографа щедро вознаграждались императрицей, это было и повышенное жалованье, и чины[66]. И немудрено: криптография стала важным инструментом внешней политики.

К решительным действиям вице-канцлер перешёл в апреле 1744 года. К этому времени проницательный Лесток сумел «вычислить» подведенную под Шетарди мину и решил предусмотрительно отойти в сторону. Он положил в карман последние червонцы из рук маркиза и стал заранее заметать за собой следы.

3 апреля канцлер отправил конференц-министру графу М.И. Воронцову письмо, в котором сообщил о непозволительно опасном для интересов России поведении Шетарди и просил доложить об этом Елизавете Петровне. Он подвёл под свои ответные меры принципы международного права, в рамках которых должен был держаться любой иностранный посланник. «Министр иностранный есть яко представитель и дозволенный надзиратель поступков другого двора, для уведомления и предостережения своего государя о том, что тот двор чинит или предприять намеревается, — писал он в докладной императрице. — Одним словом, министра никак лучше сравнять нельзя, как с дозволенным у себя шпионом, который, без публичного характера, когда где поймаете я, всякому наипоследнейшему наказанию подвержен». Но «публичный характер» деятельности спасает дипломата до тех пор, пока он держится в рамках дозволенного. Шетарди же, по мнению вице-канцлера, планируя свергнуть руководителя российской Коллегии иностранных дел, уже давно вышел за эти рамки.

Императрица сильно заинтересовалась перлюстрированными письмами и дала указание перехватывать и открывать письма всех иностранцев, обретающихся в Петербурге. Бестужев запаниковал: переводчики не успевали обрабатывать тексты «основных объектов» его разработки, а тут — перлюстрировать и переводить письма десятка-другого новых корреспондентов! Да и возможности почт-директора Аша ограничены — у него и так от непрерывного раздувания углей стали слепнуть глаза! «К тому же тот один присяжный человек (Гольдбах. — Б. Г.), который оныя в цифрах и без цифр письма переписывает, копированием оных никак управиться не может». В письме от 13 мая 1744 года Бестужев просит Черкасова доложить об этом императрице. Сам он сделать это не решается.

Дальше всё было делом техники. 16 июня 1744 года Бестужев показал Елизавете Петровне последнее, только что расшифрованное, послание Шетарди домой, причём дешифровка была повторена в присутствии императрицы. Содержание письма повергло её в страшный гнев. Француз писал в Париж о легкомыслии императрицы, её тщеславии, «слабости умственной» и «плачевном» поведении.

В пересказе Соловьёва депеша Шетарди выглядит следующим образом: Шетарди жалуется в Версаль, что Елизавета, обращаясь с ним внешне как нельзя лучше, тем не менее к его политическим советами не прислушивается и ради него Бестужевым не жертвует. Он пишет, что русская императрица слаба, ленива и к делам испытывает отвращение. Она прислушивается к мнению своих министров, чтобы избавить себя от необходимости думать самой. Её доброта — это доброта, дурно понимаемая и основанная всегда на слепой доверенности к другим. Елизавета любит только одни удовольствия и желает мира только для того, чтобы беспрепятственно им предаваться и тратить деньги, которые поглощает война. Главное её желание — переменять четыре-пять раз в день туалеты, видеть себя в пышном окружении слуг и лакеев. Всякий человек, который по уму выше дворцового окружения, её уже беспокоит, а мысль о малейшем занятии пугает и сердит. И так далее в том же духе. И вывод: лень и страх найти в новых министрах методу, не столько благоприятную для её распущенности, заставляют её удерживать при себе вице-канцлера.

Точно рассчитанный Бестужевым ответный удар достиг, наконец, своей цели. В конце аудиенции вице-канцлер попросил либо отправить его в отставку, либо защитить его честь и достоинство. И Елизавета наконец-то «прозрела» и страшно рассердилась. Особенно её возмутили неуважительные высказывания Шетарди о ней самой как «довольно фривольной и распутной женщине», полностью находящейся во власти своих прихотей. Такого она не могла простить никому.

Для. Шетарди, догадывавшегося, что его письма перехватываются и читаются, но бывшего в полной уверенности, что зашифрованные главные секреты его переписки для русских недоступны, последующие события стали как гром среди ясного неба. Во-первых, в мае Елизавета неожиданно для всех, но не для Бестужева, выслала из России принцессу-мать Цербстскую. А 6/17 июня в половине шестого утра в дом Шетарди вошёл начальник Тайной канцелярии А.И. Ушаков[67] «со товарищи» — князь П.А. Голицын, секретарь КИД Курбатов с большим красным портфелем в руках, чиновники КИД Исаак Веселовский и Адриан Неплюев. Маркиз встретил их в парике и полушлафроке, Ушаков заявил, что прислан по указу её императорского величества для дачи объявления. Курбатов зачитал это объявление, в котором говорилось, что Шетарди высылается из России в 24 часа, и вручил ему аналогичного содержания ноту КИД. Маркиз выразил возмущение и потребовал представить оправдания своего неправильного поведения, и тогда тот же Курбатов стал зачитывать выдержки из его собственных писем. Услышав цитаты из своего послания, маркиз прервал его и сказал:

— Достаточно.

И начал упаковывать свои вещи.

В рапорте Ушакова императрице говорилось, что «Шетардий, сколь скоро генерала Ушакова увидел, то в лице переменился. При прочтении экстракта столь конфузен был, что ни слова во оправдание своё сказать или что-либо прекословить не мог. На оригиналы только взглянул и, увидя свою руку, ниже больше смотреть не хотел…».

А.П. Бестужев по этому поводу направил восторженное письмо М.И. Воронцову, приложив вышеуказанный рапорт Андрея Ивановича. «По всему видно, что он никогда не чаял, дабы столько против его доказательства было собрано…» — писал он Михаилу Илларионовичу, который тоже — лицемерно или искренно — выступил за высылку маркиза. Неподдельную радость по поводу падения французской партии изъявил английский посланник Тируоли, но его радость была другого свойства: убрали соперника, который мешал ему самому играть аналогичную роль при дворе Елизаветы. Англичанин считал себя почётным соучастником этого события и сообщником Бестужева. Он отрапортовал лорду Картерету: «Когда мы открыли императрице его поступки…» и с удовлетворением сообщил, что вице-канцлер дал указания своим посланникам в соответствующие европейские столицы прервать всякие переговоры о заключении четверного союза между Россией, Пруссией, Францией и Швецией и тройственного союза между Россией, Пруссией и Швецией.

В Новгороде Шетарди подвергся унижению — по распоряжению Бестужева у Шетарди отобрали подарок Елизаветы, табакерку с её портретом. Француз пытался оказать сопротивление и приготовил для этого пистолеты, но ничего не добился. Версалю показалось достаточно тех глупостей, которые их неофициальный посланник успел наделать в России, и ему приказали отказаться от всех протестов и немедленно возвращаться во Францию. При этом ему запретили появляться в Париже и предписали явиться для отчёта прямо в Версаль. Там в спешке нашли замену и Шетарди, и д'Аллиону — графа Сенсеверина, посланника Франции в Варшаве, но Сенсеверин по дороге в Россию захворал, и волей-неволей пришлось опять возвращать в Санкт-Петербург всё того же д'Аллиона. Ему были немедленно выданы новые верительные грамоты и новые инструкции, в которых высылка Шетарди из России признавалась правомерной[68].