Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3

• Название: Личный демон. Книга 3
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Ужасы и Мистика

Третья, заключительная книга о Катерине и о ее пути от удобной неприметности до возвышения на пиратской виселице. За которым следует падение прямиком в преисподнюю, где Катерину уже ждет законный супруг и никогда не виданная, хоть и рожденная ею дочь. И опять-таки не скажешь, к счастью ли возвышение, к горю ли падение и так ли страшен черт, как его малюют…

---

Тошнотворный привкус меди расцветает на языке в полную силу, желудок скручивает в ожидании потока крови, распирающей гортань и пищевод. Саграда хватает ртом загустевший воздух, без голоса шепча на вдохе: не я, не я, не я творила ужас в грязных притонах и в респектабельных особняках, не я распинала и четвертовала, не я коллекционировала орудия пытки, ножи и цепи, кнуты и плети, не я лила в раны кислоты и щелочи, не я пробовала человеческую плоть на вкус, господь всевидящий, всемогущий, всепрощающий, прошу, НЕ МЕНЯ!

В себя ее приводит лишь голос Люцифера — светски-небрежный тон, каким большой, серьезный мужчина беседует с провинциальной барышней, впервые привезенной на ярмарку невест. Вроде бы ни о чем, но с твердым намерением оценить стати, родословную и цену племенной кобылки, чей норов и капризы никого не интересуют — ни продавца, ни покупателя. Стой смирно, животина, для тебя ж стараемся!

— Сколько живу, а мода не меняется. Все так же в моде стыд, вина и гнев. — Денница протягивает руку и сжимает катину ягодицу через ткань. — И, конечно, похоть.

На лице дьявола хищная усмешка, полная жадного предвкушения. На лице Эби — непрошибаемое, профессиональное безразличие. Маска, надетая во время отвратительного и одновременно притягательного садомазо-шоу с участием Уриила — надетая, похоже, надолго, если не навсегда. Дочь аколита сатаны будто военный хирург, латающий раны и проводящий ампутации без анестезии, всегда готовый пошутить без улыбки: хорошо зафиксированный больной в обезболивании не нуждается.

— Поверь, этот фасон лучше всего подойдет для… прогулки княгини по владениям, — чуть запнувшись на середине фразы, отвечает Абигаэль.

— Ну, через озера крови и прочих телесных жидкостей я княгиню и на руках перенесу, — ядовито парирует Люцифер. — А буде она пожелает, так и вовсе пролечу на крылах быстрее мысли на высоте ангельского полета. С такой высоты даже преисподняя смотрится стильненько. После чего мы неплохо проведем время в любом тропическом раю, на какой моя Саграда укажет. До самого конца реформ.

— А по окончанию реформ ты станешь топливом для адской топки, придурок, — почти ласково произносит Наама. — Сколько тебе повторять, реформатор: геенна останется геенной, потому что ее хотят именно такой! Все хотят, не только демоны, но и обреченные. Мы ЛЮБИМ наш ад. Лю-бим.

— Романтики, — пренебрежительно кривит губы Тайгерм. В его лице действительно появляется что-то кошачье: так горный лев смотрит с высокого дерева на скунса, размышляя, сожрать его или не трогать вонючку. — Любители дерьмовых озер и гнойных туманов. Ценители котлов и сковородок. Защитники вековых отложений грязи божественной и человеческой.

— Не на-а-адо, — с нескрываемой угрозой произносит мать демонов. — Не надо так о собственном детище. Ведь это ты создал геенну, красавчик.

— Я был молод, глуп и настроен мстить, — разводит руками Люцифер. — Тебе ли не знать, что такое гнев ангела. Бывшего ангела. Просроченного.

— Ну а сейчас ты стар и мудр? — иронически округляет глаза Наама. Так катины кошки глядели в миску с сухим кормом: ты что, серьезно, хозяйка?

Они стоят друг напротив друга, двое кошачьих, готовые разорвать вселенную, словно пойманную ворону. Птичка уже и не трепыхается, висит, покорная, в ощеренных пастях.

— Да, я стар. И мудр. Потому что досыта хлебнул времени, — морщится Денница. — Того самого, человечьего, которого ангелы и боги не замечают. В любой миг тебе насыплют курганы, горы, материки времени. Мы, первородные, сроками меньше тысячелетия не мыслим. Отсюда и справедливость наша высшая, нечеловеческая. За любовь к сладкому — тысячелетие адских мук. За любовь к безделушкам — пять тысяч лет. За любовь к бабам — десять тысяч! За любовь к себе — веч-нос-с-с-сть… — Последнее слово он шипит, как змея, наклонившись к самому лицу матери обмана.

Наама прикрывает глаза складчатыми, точно у крокодила, веками. Словно боится, что древний змий укусит ее — прямо так и вопьется в щеку кипенно-белыми, ровными зубами. Только демон знает, на что способен другой демон.

Однако повелитель преисподней не вцепляется ни в щеку, ни в глотку своей вечной, будто срок в аду, любви. Лишь выпрямляется и продолжает:

— Сколько здесь таких, кто уже не помнит, за что наказан? А в самом деле, за что? — Дьявол обводит взглядом притихших женщин. — За взбрыкнувший инстинкт размножения? За кусок мяса, съеденный в постный день? И что мне делать с их нерушимой виной, когда вера людская изменится? Когда распутство станет нормой, а про посты начнут говорить, что они берегут верующему… — Люцифер сладко улыбается: — …фигуру. Я что, за нарушения диеты карать должен? Или, как старые боги, за гейсами следить, выдумывая глупость за глупостью: не открывать ставни после захода солнца, не пить молока черных коров, не наступать на трещины в асфальте… Я теперь бог обсессий и компульсий?[74]

— Здесь карают за преступления против веры, — тихо, но упрямо гнет свою линию Наама.

— Которой из? — бросает Денница. — Сколько их сменилось с тех пор, как ты превратилась в ничто, меньше, чем в ничто? Никто не помнит заповедей прошлой веры, — Люцифер обхватывает шею матери демонов, пригибая ее к себе, упирается своим лбом в ее лоб и шепчет театральным шепотом, так, что слышат все вокруг: — Помнят только, что вера эта была лжива, пустословна, неразумна и вероломна. Впрочем… — Он лениво машет рукой. — То же они могут сказать и про свою. Не сейчас, так через полвека. Часики перевернутся и благодать со злом поменяются местами. Вера обманет и этих, нынешних, и их детей, и детей их детей.

— Поэтому ты решил превратить ад в филиал фемгерихта,[75] наш вольный судья? Напомнить тебе, чем оно на земле кончилось? — фыркает Наама. — «Клянусь в вечной преданности тайному судилищу; клянусь защищать его от самого себя, от воды, солнца, луны и звезд, древесных листьев, всех живых существ, поддерживать его приговоры и способствовать приведению их в исполнение. Обещаю сверх того, что ни мучения, ни деньги, ни родители, ничто, созданное Богом, не сделает меня клятвопреступником»! — И мать обмана торжествующе щелкает пальцами в опасной близости от носа сатаны. — Тебе ли не знать… — Пауза, наполненная издевкой: — …чем заканчивается всякая Святая Эрмандада?[76]

— Я. Не. Позволю. Судить. Ее. — Денница разворачивает свое крепкое, жилистое и мускулистое тело так, что Саграда оказывается за его спиной. Эта спина отгораживает ее от присутствующих не хуже солнечной завесы над камнем Шлюх, не хуже водопада из святой воды, не хуже церковных стен: никто из демонов или обреченных не пройдет. И не коснется ее, Кати. Потому что Он не хочет, чтобы Ее судили за грехи, совершенные по любви, по доверчивости, по глупости. Довольно с него потери Лилит. Он больше не верит в правосудие божие.

Вот оно! — хочется кричать Пута дель Дьябло. Вот! Я поняла, что затеяли ангел луны и второй князь ада, на что намекали мне дочь и зять (как же трудно считать это двуполое чудище сыном) и что прямым текстом твердит сейчас моя вторая половина, моя Китти, моя Ламашту, моя Хошех, мать-тьма, начало начал: ты чертов придурок!!! Потому что любишь меня — и это тебя убьет. Или сделает то, чего не удалось всевышнему: любовь тебя доломает.

Ангелы-предатели, подручные лживых светил, друзья-аколиты, насквозь прогнившие вассалы, любовницы-потаскухи тысячелетней выдержки — они отнимут у тебя то, что ты создал и счел своим. Как тебе объяснить, КАК: ничего нам не принадлежит, муж мой, князь мой, горе мое. Мы принадлежим тому, что мы создали, а не оно нам.

— Мореход, — Катерина окликает его тем именем, которое кажется особенно неуместным здесь, в преисподней, — я готова идти. Ногами. Сама.

Пусть это будет последним, что она сделает, но княгиня ада спасет своего князя, пройдя геенну огненную насквозь.

Глава 9 От правды антидота нет

В общем-то привычный для бабы подвиг, деловито думает Катя, засовывая ноги в высокие баретки на каблуке рюмочкой: ходить за избранником своим и даже бегать. Босиком по снегу, русалочьими заколдованными ножками по острым ножам, без голоса, без жалоб, без надежды.

Абигаэль молча склоняется к самому полу и шнурует, утягивает, разглаживает. Атласные и расшитые, вовсе не прогулочные, а бальные, на ощупь ботинки тверже испанского сапога. И ходить в них наверняка пытка, меланхолично замечает Катерина. Что ж, еще одна — из многих и многих, приготовленных для нее заговорщиками. Саграда уже поняла суть заговора против Денницы-старшего, заговора путаного, со множеством развилок и тупиковых путей, с надеждами вместо расчетов… И главная-то надежда в том, что тебя поймают и остановят задолго до того, как будет совершен твой последний, роковой шаг.

Словом, заговор как заговор.

В котором все сводится к тому, доживет Катя до коронации ее, владычицы, всем миром, всем адом, или нет. К престолу, на который она воссядет, чтобы править три с чем-то года, еще прийти надо — пешком, по грязи и крови, по огню и железу, не щадя ступней и души. Да и сколько ее, той души, осталось?