Владимир Дудинцев - Белые одежды

• Название: Белые одежды
• Автор: Владимир Дудинцев
• Жанр: Советская классическая проза

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.

За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

---

— Можно около вас сесть? — спросила Елена Владимировна, садясь. — Что вы тут делаете? Ого, кто у вас!

— Вот видите, жук… Скрипун.

Налюбовавшись, Федор Иванович осторожно посадил жука на землю, и «авиатор» бросился наутек, взмахивая ногами, как тростью, и не теряя осанки.

— Как вам наши генетики и селекционеры?

— Выше всяких похвал. Чудеса!

— Какие у вас планы на сегодня? — она нагнулась и пальцем провела на земле дугу.

Он вопросительно посмотрел.

— Вы не слышали вопроса? — спросила она.

— Я ответил пантомимой.

— А вы словами ответьте. И по существу.

— Сейчас я пойду куда-нибудь. Только природе страданья незримые духа дано врачевать.

— Давайте врачевать вместе. Я покажу вам наши поля.

— Давайте, — сказал Федор Иванович ленивым голосом.

Она взглянула на него удивленно.

— Может, подождем Ивана Ильича? — спросил он.

— Иван Ильич уже ушел, — она еще холодней посмотрела на него сбоку, начиная розоветь.

— Тогда пойдемте, — он решительно поднялся. И они долго шли молча куда-то вдоль какой-то канавы. Лицо Елены Владимировны постепенно заливала лихорадочная пунцовость.

— Слушайте, — сказала она, решившись и отойдя от него вбок шага на два. — Вы сегодня не похожи на себя, на вчерашнего. Вонлярлярский сказал бы, что у вас пропала коммуникабельность. Давайте, как пассажиры дальнего поезда, как случайные пассажиры, попутчики… Вы не знаете меня, я вас. Вы ведь уедете.

— А отвечать кто будет за разговор? Тот, кто задает вопросы?

— Да… Вы уедете — и разговора не было!

— Ну, пожалуйста. Задавайте вопросы.

— Где ваша коммуникабельность?

— Я катапультировался.

— Что это означает? — все так же лихорадочно, но весело она посмотрела на него.

— Нажимаю на кнопку, и меня выстреливает. Потом раскрывается парашют, и я мягко приземляюсь в другом мире, где и слыхом не слыхали о каких-то моих… неполадках на борту.

— А самолет?

— А самолет летит дальше.

— И разбивается?

— Мне с земли не видно. А потом там еще есть первый пилот. А я и не летчик. Дилетант без диплома.

— А если первого пилота нет? Самолет ведь может разбиться. Дилетанту без диплома и поднимать его в воздух нельзя было. Это государственная собственность.

— Не знаю. Вижу, экипаж укомплектован. Перегрузка. Вот и нажал поскорей… Что — я неправ?

— А кто вам сказал про экипаж? — с раздражением спросила Елена Владимировна.

— Вчера одному товарищу… Диспетчеру… показалось, что я проявляю дилетантский интерес к авиации…

— Ах, вот!.. Теперь все ясно. Вечно она меня замуж выдает! Нет никакого пилота, поняли? И никто вас не вызовет на дуэль, так что давайте разговаривать и катапульту не трогать.

— Дайте честное слово, — сурово потребовал Федор Иванович.

— Ну, даю. Честное слово.

— Хорошо. С чего же мы начнем?

Она начала искать что-то на краю канавы. Потом наклонилась и сорвала какой-то жиденький стебель с яркими желтыми цветками.

— Природа сейчас излечит нам все страдания незримые. Что это такое? Я в первый раз вижу.

— Это? — Федор Иванович взял стебель, свел брови. — Это, действительно, нечасто встретишь. Потентилла торментилла, вот что это. Калган. Слышали такое название?

— Ого! — она почти с ужасом на него посмотрела. — Ничего себе… Я бы ни за что не определила. Потентилла — как дальше?

— Торментилла. Калган, или, еще его называют, лапчатка. А вот я сейчас… Сейчас я вам… — поискав в траве, он сорвал что-то. — Что это?

— Плантаго! — торжествуя, сказала Елена Владимировна.

— А какой плантаго? Подорожников много. Майор, минор, медиа…

— Ну, это, конечно, не минор…

— Майор. Плантаго майор. Видите, черешок длинный и желобком.

— Хорошо. Федор Иванович, а почему страдания незримые? — она заглянула ему в лицо.

— Разве вы ничего не видели?

— По-моему, торжество справедливости должно вызывать прилив…

— Но это так неожиданно, это торжество… Я вам прямо скажу: такие дураки мне еще не попадались. Да еще среди «своих».

— Ну, у наших с Иваном Ильичом ребят такого вы не найдете. Если мы и будем вас надувать, то по крупному счету. По рыцарскому.

Они остановились. Он посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда.

— Имейте в виду, я буду глубоко копать, — сказал он.

— Ну и что? Вот вы копаете и устанавливаете, что я морганистка, льющая воду на мельницу…

— А это я и так знаю. Я читал вашу диссертацию. По-моему, о преодолении нескрещиваемости… Там есть спорные места… Так что ваше лицо мне ясно. — Посмотрев ей в лицо, он улыбнулся. Она так и подалась к его улыбке. Но он ничего не заметил и не понял возникшей паузы. — Как вы учите студентов, мы знаем, — продолжал он. — Цвях сидел в вашей группе. Говорит, товарищ Блажко учит студентов правильно.

— Но я чувствую, Федор Иванович, по вашей хватке, кому-то из нас придется сушить сухари. А? Это не мои слова. У нас на кафедре об этом шепчутся многие.

— Лично я выгнал бы этих двоих… И больше никого. Пока…

— Вы сейчас сказали рискованную вещь. Я вижу, вы мне верите.

— Нет. Не верю. Но знаю, что вы меня не продадите. И потому отдаю вам все мое. Беритя!

Они оба засмеялись, и обоим стало хорошо.

— Откуда же у вас взялось это знание? Сколько мы знакомы? Два дня!

— Я вам сейчас изложу мою завиральную теорию. У нас, Елена Владимировна, в сознании всегда звучит отдаленный голос. Наряду с голосами наших мыслей. И наряду с инстинктами. Мысли гремят, а он чуть слышен. Я всегда стараюсь его выделить среди прочих шумов и очень считаюсь с ним. По-моему, тут обстоит так: ни один человек не может скрыть свою суть полностью. Скрывается то, что может быть схвачено поверхностным вниманием. А голос — отражение наших бессознательных контактов с той сутью, которой никому не скрыть. Хотя бы потому, что эту суть сам человек в себе не может почувствовать. Животные, на мой взгляд, руководятся больше всего отдаленным голосом, он у них более развит и не заглушается никаким стуком сложных умственных деталей. Поэтому животные не лгут.

— Возможно, что все так и есть, — Елена Владимировна тронула его руку. — Голос правильно шепнул вам, что я не выдам.

Федор Иванович слегка смутился от этого избытка взаимной откровенности, и потому кинулся к природе — шагнул в траву и стал искать что-нибудь редкостное.

— Вот, — сказал он. — Вот. Что это?

— Щавель! — взяв у него красный стебелек с острыми листками, Елена Владимировна пожевала его. — Самый настоящий «Румекс».

— Не спешите с ответом, товарищ Блажко. Род «Румекс» состоит из нескольких видов. И все щавели. Вы жуете… Что вы жуете?

— «Румекс ацетозелла», — сказала она и пошла вперед, торжествуя и покачивая головой вправо и влево.

Действительно, природа сразу поставила все на место, погасила все неловкости.

Они давно уже вышли через калитку из пределов учхоза и теперь брели по каким-то межам среди каких-то пашен к чернеющему институтскому парку, заходили ему в тыл. Елена Владимировна шла впереди, иногда оборачиваясь к нему и предлагая очередную ботаническую загадку, и он, роняя удивляющие ее безошибочные ответы, любовался ею, ее особенной женской мощью, которая так и заявляла о себе. Это была маленькая веселая недоступная крепость. Лишь взглянув на эту девушку в очках, мужчина должен был отступить, угадав в ее натуре требования, соответствовать которым в состоянии далеко не всякий. Она все время двигалась в чуть заметном танце, в безоблачной меняющейся игре, и ее пальцы и все прекрасные узости фигуры в сером подпоясанном халатике непрерывно писали тексты, читать которые дано не каждому. Он еще вчера, с первых же минут навсегда отказался говорить ей безответственные приятности, которые, как и цветы, принято подносить женщинам. Строжайшее предупреждение на этот счет прочитал он в ее сдвинутых черных бровях. В них и была вся сила. И сегодня эти брови хоть и разошлись, но все время были готовы к жестокой расправе.

Обойдя с тылу почти половину парка, они перешли по мосту из бревен овраг с бегущим по его дну ручьем, притоком громадной реки, что незримо присутствовала, укрывшись за парком. Начались первые шестиэтажные дома города из серого кирпича.

— Дальше меня, пожалуйста, не провожайте, — вдруг сказала Елена Владимировна.

Взглянув на ее строгие брови, он, конечно, и не подумал показать ей свое удивление. Он тут же скомкал все свои пожитки и даже отступил на полшага.

— Я, собственно, и не…

Но Елена Владимировна объяснила:

— У меня гора дел. Надо сходить в магазины. А потом я иду к Тумановой. Сегодня я варю ей борщ.

«Вот этого бы не следовало ей говорить, — почему-то шепнул ему отдаленный голос. — Никто не требовал от нее таких уточнений».