Олег Верещагин - Новое место жительства

• Название: Новое место жительства
• Автор: Олег Верещагин
• Жанр: Научная Фантастика

А что будет, если группа подростков обнаружит портал, ведущий на другую планету? Они расскажут об этом родителям или «раструбят» на весь мир? Нет! Только сами и только вперёд! в новый мир!

---

   Именно тогда я увидел душ. Мы прошли через небольшую кухню и оказались в самой обычной ванной комнате. Выложенной кафелем. Крутя вентиль (колонка щёлкнула и начала тихо потрескивать), я растерянно спросил Юрку, швырнувшего под ноги свои носки:

— А как это?

— Интернет. Резьба, клапан. Прокладка, — законспектировал он ответ и пожал плечами. — Подвинься.

   Я подвинулся, но посматривал ошалело. Юрка между тем, насвистывая, полоскался под душем, но как будто прислушивался к происходящему снаружи. Потом, наскоро вытерев голову, перебинтовал заново плечо (огрызнувшись в ответ на предложение помочь) бинтом, вынутым из настенного шкафчика, вышел (я наконец помылся, не хотелось толкаться) и вернулся, неся двое трусов («семейных», иначе не скажешь) и две… ну… накидки, туники, безрукавки, называйте, как хотите — сероватые с алой каймой–узором по подолу чуть ниже колен, большому квадратному вороту и рукавам (ниже локтей, но не намного).

— Походим так?

   Я ничего не имел против, тем более, что одежда оказалась удобной.

   Всё‑таки он явно кого‑то ждал. Даже нервничал, и я занервничал тоже, косясь на дверь то и дело. И через минуту после того, как мы, одевшись, перешли обратно в зал, я понял — кого именно.

   И этого я ожидал меньше всего.

   Мы как раз присели в обтянутые шкурами кресла (мягкие, пружинистые, явно с ремнями–подвеской), и я с интересом посмотрел на стоящие в креплениях вдоль стены копья — несколько штук, разных, от недлинного метательного до мощной рогатины со стопорной перекладиной[32] — когда открылась дверь, на лестнице зашуршали быстрые шаги — и в зал почти вбежала девчонка. Я невольно поднялся, повинуясь какому‑то рефлексу, но на меня она поглядела лишь мельком. Остановившись в дверях, она улыбнулась и сказала:

— Юра…

11. Д О М

   Девчонка была красивой. Стройненькая, в стареньком джинсовом сарафане (наверное, остался с Земли) с новыми, перламутровыми пуговицами, перепоясанном широким витым из кожаных полос ремнём, на котором висели нож и расчёска. На шее — бусы из каких‑то блестящих серых камешков. Волосы с висков и лба подхвачены широкой повязкой с вышивкой, а сзади по–простецки собраны в длинный, почти до поясницы, «хвост» пшеничного цвета. Лицо загорелое, глаза — синие–синие, наверное, они казались особенно синими именно из‑за загара. Босиком. Брови у неё были смешные — почти что буквами Г, надломленные к переносице.

— Юра… — улыбнулась она. Именно так сказала — «Юра», не «Юрка», не «Юран», не ещё как‑то… — А я думала, что ты только через неделю… — она посмотрела на меня, — придёшь. А тут говорят — беги, Юра дома…

— Лен, накорми нас, — сказал Юрка совершенно обыденно, как будто на самом деле пришёл домой, к жене. (И я подумал — а может, правда? А те две девчонки, которые спят… да ну, чушь, это ни в какие ворота по возрасту!) А он хлопнул себя по лбу: — Лен, это Владька, мой двоюродный.

— Здравствуй… — она, кажется, собиралась добавить «…те», запнулась и передумала: — Очень приятно… Я сейчас, одну минуточку… — она заторопилась.

— Помочь? — вызвался я. Девчонка посмотрела удивлённо (Юрка хохотнул) и, прежде чем выйти, быстро коснулась его руки.

   Мы сели. Я, подняв брови, посмотрел на Юрку, но он не торопился ничего объяснять — вытянул ноги, положил на колени одно из копий и сосредоточенно проверял обмотку под пальцы — виток за витком. Я отвернулся и принялся изучать корешки книг на полке — их тут было несколько, а ещё я заметил… стереоцентр.

   Из кухни слышался сдержанный шум. Я покосился туда, и Юрка, не отрываясь от копья, буркнул немного насмешливо:

— Сиди, Лена всё сделает.

— Что, киндер–кирхен–кюхе?[33] — наполовину пошутил я. Юрка с усилием потянул ремень на локоть:

— Реанимируем помалу. Без кирхен.

   Он по–прежнему был какой‑то странно напряжённый. Я подумал, что, похоже, насчёт того, что Настя его девчонка — я всё‑таки ошибся…

   …Не знаю, как Лене удалось так быстро всё устроить, но через пятнадцать минут на низком столе стояли:

   1. большущий дымящийся горшок (в нём оказалась крутая гречневая каша с грибами и какими‑то корешками);

   2. миска маринованного папоротника;

   3. блюдо с большими, почти чёрными по краю, а в середине — нежно–розовыми ломтями мяса (я вспомнил такой же окорок дома — вот откуда Юрка его притащил!);

   4. грубая холстинная салфетка с круглым караваем;

   5. тарелка с нарезанной колбасой, пахнущей можжевельником;

   6. запотевший холодными крупными каплями кувшин, в котором я обнаружил белый квас;

   7. две простеньких алюминиевых вилки.

   Юрка принялся нарезать хлеб — ловкими движениями, не на салфетке, а прижав к груди. Потом взял один ломоть и понюхал. Поймав мой недоумённый взгляд — рассмеялся немного смущённо:

— Не смотри так. Обожаю запах свежего хлеба, самый лучший запах на свете, честно слово… — но хлеб не выпустил.

   Помедлив, я поднёс кусок каравая к носу.

   И понял вдруг, что запах действительно очень приятный. Я бы не смог описать, чем и как он приятен, но… Хлеб был мягкий, пышный, почти нежный. И пахнул на самом деле одуряюще…

   …Пока мы ели (и, надо сказать, очень плотно этим занимались), девчонка не присаживалась — как будто парила вокруг. Я вообще‑то не любитель есть, когда на меня смотрят, но в её движениях было столько искренней радости от того, что мы хорошо едим, что я помалкивал, а потом просто перестал обращать внимание — всё было невероятно вкусно. То ли показалось так после двух дней консервов, но скорее и правда… Только квас мне не понравился, а вот Юрка, обозвав меня дураком, выхлебал за едой три кружки.

   Кажется, Лена собиралась ещё что‑то принести, но Юрка остановил её.

— Подожди, Лен, не суетись, — Юрка поймал девчонку за руку, но у него это получилось не грубо, а нежно, и она остановилась, наклонив голову к плечу. — Отдохни. А лучше… — он улыбнулся, и улыбка его была нежной–нежной, просто смотреть — и то приятно. — Лучше спой нам. Сыграй и спой.

— Хорошо, — тихо сказала она и вышла. Юрка наклонился ко мне:

— Смотри, это стоит увидеть, — шепнул он. Я кивнул и, вытянув ноги, откинулся к стене. Странное чувство пронизывало меня — как будто всё это было когда‑то… вот такой зал, огонь, живой огонь в очаге… мой брат и друг, и его женщина, тихая и гордая, которую он просит спеть для нас… Ощущение было острым и резким. Я неожиданно ощутил себя очень взрослым — и у меня перехватило горло.

   Лена вернулась, неся в руке первые виденные мною в жизни в реале гусли — небольшие, чем‑то похожие на кобуру автоматического пистолета. Села, положила гусли на колени, обтянутые джинсой, и это не выглядело несочетаемым — джинсовый сарафан и гусли на нём.

— Спой про белые сны, — тихо попросил Юрка. И замер, поставив подбородок на кулак руки, локтем упёртой в стол.

   Лена тронула струны — и гусли ответили задумчивым звоном. Таким же задумчивым, как слова, полившиеся следом — как прозрачная струйка лесного ручья…

— Слышишь, опять бесятся вьюги,
   К небу идут следы.
   Ночь напролёт снегом хрустят
   Белые–белые сны.
   Белые сны, бешеный снег…
   Кто их считал — шаги?
   Тихо бредут по белизне,
   Сгорбившись, чудаки.
   Ты не поймёшь. Белые сны -
   Это не просто так.
   Это опять мимо прошло
   Всё, что пришлось тогда…
   Это не бред, это не блажь -
   И никакой беды.
   Просто со мной ночь коротать
   Вздумали белые сны...[34]

   Она замолчала, глядя на серебристые струны под тонкими пальцами. А я поймал взгляд Юрки — он смотрел на девчонку, сжав кулаки под подбородком.

   В его взгляде была упрямая надежда на что‑то, невидимое и непонятное мне, но хорошо различимое и реальное для него.

* * *

   Когда я проснулся, то какое‑то время не мог понять, где нахожусь. Не беспокоился, не дёргался по этому поводу, а лежал и смотрел в потолок, слушая, как снаружи раздаётся какое‑то деревянное ритмичное постукивание. В остальном было тихо.

   Я сел на постели. Прислушался. Нет — в соседней комнате тикали часы. Я на них обратил внимание мельком вчера — с двадцатишестичасовым циферблатом и гирей, как в некоторых деревнях ещё сохранились. Что же… а, вчера накатила усталость, Лена молча постелила мне на низком удобном топчане–диване в зале, а они с Юркой ушли в соседнюю — вторую — спальню, перед кухней. Ушли вдвоём, совершенно естественно и обыденно. Если кто‑то и ходил потом через мою комнату — не помню, не слышал…

   Помедлив, я высунулся по очереди в соседние спальни. Там никого не было. Вообще. Тихо. Прохладно. Убрано–прибрано… Двери открыты настежь. Героически подтянув трусы, я влез в накидку и поднялся наружу.

   Первое, что я увидел — был Юрка. В одних штанах, он колол дрова. Одна из вчерашних девчонок — я не запомнил, кто из них кто — собирала наколотые поленья и складировала их возле сарая, в котором, как я понял, держали скотину и разный инвентарь. Вместе с ней были ещё двое пацанов, тоже лет по 5–6. Работали они дружно, но явно не успевали. Юрка колол дрова, как Николай II[35] — вдохновенно и точно. Ставил толстенный чурбак на плоский приземистый берёзовый пенёк, с коротким «ххык!» взмётывал и опускал массивный колун на длинной — в мою руку — рукояти. Чурбак разлетался; Юрка чуть ли не на лету подхватывал половинки, ставил — «ххык!», ставил — «ххык!» Мелкие восторженно волокли четыре ровненьких полешка в поленницу. По одному — девчонка и пацан похлипче, два — гордо надрываясь — второй пацан. Картина, если честно, с Юркой как‑то не вязалась. Он всё‑таки был тонкокостный, хотя и высокий, и сильный — мальчишка. На его месте должен быть кряжистый бородатый мужичок, который потом обязан был утереть лоб, перекреститься на солнышко и сказать: «Хух, добре поработал! Эй, Матрена, кваску испить!»