Огюстен Кальме - Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов

• Название: Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов
• Автор: Огюстен Кальме
• Жанр: Культурология

Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов, а также о Привидениях и Вампирах в Венгрии, Моравии, Богемии и Силезии. С приложением оригинальных документов первых вампирических расследований. Сост. и послесл. С. Шаргородского. — Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013. - 338 c., илл. — (Gemma magica: Материалы и исследования по истории магии и оккультизма: Новая серия, вып. I.) — PDF.

Впервые почти за 150 лет к читателю возвращается легендарная книга. Это трактат ученого аббата-бенедиктинца О. Кальме, посвященный явлениям ангелов, демонов и духов, привидениям и вампирам. Со страниц сочинения Кальме, написанного в первой половине XVIII в., встают призраки и демоны, визионеры и колдуны, вампиры и ревенанты.

Книга аббата Кальме стала наиболее известным в Европе XVIII–XIX вв. вампирологическим трактатом и неиссякаемым источником литературных воплощений вампиров.

В послесловии раскрываются взгляды Кальме-вампиролога на фоне вампирологических дебатов эпохи и вампирской эпидемии в Западной Европе, а также история книги в Европе и России.

К трактату приложены впервые переведенные на русский язык оригинальные протоколы и другие документы, связанные с расследованиями случаев вампиризма в первые десятилетия XVIII в., которые породили и вампирскую лихорадку, и отразившиеся в высокой и массовой культуре представления о вампирах.

---

Таков и был ареал зарождения вампирской эпидемии: на отбитых у Османской империи землях просвещенная Европа непосредственно столкнулась с упирами, стригоями, мороями и вампирами. Причем — столкнулась в лице своей бюрократии и науки: именно участие австрийских чиновников и военных медиков в расследованиях случаев «нулевых пациентов»: Петра Плогойовица (Петара Благоевича) в 1725 г. и Арнонда Паоле[425]в конце 1731-начале 1732 гг., придало весомость экзотическим и пугающим известиям о вампирах[426]. Повышенное бюрократическое внимание к поверьям и суевериям темных крестьян диктовалось вполне рациональными соображениями: захваченные местности в Сербии служили буферной зоной в рамках подчиненной венскому Гофркригсрату институции военной границы (Militargrenze) между Османской и Габсбургской империями. Последнюю они защищали не только от военных атак, но и от эпидемий различных болезней, терзавших время от времени турецкие земли, в том числе чумы — так что австрийским военным хирургам приходилось тщательно расследовать случаи необъяснимых смертей[427].

Вампир. Литография Р. де Морена из книги П. Феваля «Les tribunaux secrets» (1864)

Выше мы назвали «нулевыми пациентами» вампирской эпидемии Плогойовица и Паоле, однако многие считают первым «официальным» и названным по имени европейским вампиром Юре или Джуре Грандо, истрийского крестьянина из деревни Кринга, умершего в 1656 г. О посмертных похождениях Грандо подробно рассказывает Янез Вайкард Вальвазор (Иоганн Вейхард фон Вальвазор, 1641–1693) в своем монументальном историческом труде «Слава герцогства Крайна» (Нюрнберг, 1689). Согласно его рассказу, Грандо долго не давал покоя жителям деревни, бродил по ночам, приставал к женщинам и насиловал собственную вдову. Наконец, решено было покончить с вампиром. Священник Михо Радетич и несколько жителей, вооружившись распятием, светильниками и колом из боярышника, отправились на кладбище и раскопали могилу Грандо. В ней обнаружился прекрасно сохранившийся, улыбающийся труп. Попытались было пронзить труп колом, но кол отскочил от тела. Тогда священник поднес к лицу мертвеца распятие и вскричал: «Гляди! ты, стригон! Вот Иисус Христос! Он спас нас от адских мук и умер за нас. И ты, стригон, не будешь знать покоя!» При этих словах из глаз вампира покатились слезы. Затем один из крестьян, Миколо Ньена, опасливо попробовал дотянуться до тела мотыгой и отрубить голову вампира; все было напрасно. Только смелый крестьянин Стипан Миласич нашел в себе силы подобраться поближе и отделить голову стригона от тела. Могилу вновь закопали, и после этой операции в деревне воцарился мир[428].

В истории с Грандо, тем не менее, термин «вампир» не употребляется (впервые он был применен к Плогойовицу), да и история эта была не так известна, хоть ее и популяризировал Францисций. Поэтому невольными виновниками вампирской эпидемии действительно приходится считать Плогойовица и особенно Паоле — как наиболее документированный случай. «Вспышка в Медвегие и вызванные ею оживленные научные дебаты стали «часом Вампира», то есть в точности тем моментом, когда вера в вампиров проникла в западноевропейское сознание» — справедливо замечает Сюзанна Корд[429]. Если исходить из этих соображений, лавровый венок или терновый венец вампирского первенства, пожалуй, следует присудить «арнауту» Паоле.

Известия, сведения и мнения о вампирах распространялись подобно лесному пожару. Корд насчитывает по меньшей мере 15 книг, трактатов и памфлетов о вампирах, появившихся в 1732 году и еще 25, вышедших на протяжении следующих тридцати лет. Сербские вампиры стали одной из главных тем светских разговоров; даже дамы, неодобрительно писал Ранфт, принялись «рассуждать» о вампирах[430]. «С 1790 по 1735 год только и говорили о вампирах; их подстерегали, из сердца вырывали и сжигали. Но они напоминали мучеников древности — чем большее число их жгли, тем больше их становилось» — писал Вольтер в цитировавшейся выше заметке «Вампир».

Значительную, если не критическую роль в распространении вампирской эпидемии сыграли рассказы лиц, так или иначе связанных с участниками первых расследований, газеты и журналы, а также летучие и популярные издания. Как указывает Димич, в 1725 году, известия о вампирах широко освещались в модных периодических изданиях, как-то Wiener Diarium, Vossische Zeitung, Leipziger Zeitungen, Brefilauische Sammlungen, и публиковались в виде листовок (так называемых «Fliegende Blatter», летучих изданий). В 1732-м, в год великой вампирической паники, статьи о вампирах дважды появлялись в Le Glaneur Historique, неоднократно в Mercure de France, а также в Mercure Historique et Politique, The London Journal,

The Gentleman's Magazine и The Craftsman. <…> Цитаты и конспективные изложения проникали в стандартные энциклопедии, к примеру Zedlers Universal Lexikon (Т. XLVI, 1745) и популярные труды, посвященные иным вопросам, например Lettres juives («Иудейские письма») маркиза Буайе д’Аржана (письмо 137, начиная с издания 1738 года, а также в английском и немецком переводах) иThe Harleian Miscellany: A Collection of Scarce, Curious and Entertaining Pamphlets and Tracts… (Т. IV, 1745, разд. i-ii, с. 348-59 с частыми переизданиями)[431].

Чем объяснить внезапное обаяние вампиров, сладкий ужас, с каким век разума и просвещения вглядывался в их ужасные черты? Чем объяснить само их внезапное появление? Этими вопросами задался Вильнёв, редакктор современного издания трактата Кальме. Среди прочего, он упоминал «вызываемую зрительными и тактильными галлюцинациями спектропатию» или болезненную одержимость призраками, якобы исконно присущую северным народам, которая «внезапно превратилась в эпидемию и достигла своего пика между 1730 и 1735 годами. Тоска, ипохондрия и кошмары создавали атмосферу коллективного ужаса». По мнению Вильнёва, появление и распространение вампиризма в XVIII столетии объясняется преждевременными похоронами в результате каталептических явлений или эпидемий высокозаразных заболеваний; фольклорными верованиями и суевериями относительно злобности мертвых; местью отлученных от церкви; самоубийствами, в которых крестьяне винили себя; «чудесным» сохранением тел, захороненных в недоступных для воздуха местах или в богатой мышьяком почве; шизофренией, жертвы которой страшились заключения, испытывали периоды голода и обращали вспять цикл дня и ночи; и порфирией, наследственным заболеванием крови, которое часто встречается в Трансильвании и представляет собой нарушение метаболизма гема, главной составляющей гемоглобина, что приводит к кожным аномалиям, гипертрихозу, деформации зубов и жажде поглощения крови»[432].

Помимо сомнительных отсылок к внезапной эпидемии спектропатии и порфирии, многие объяснения Вильнёва фактически повторяют мнения просвещенных вампирологов XVIII в. Если перед учеными вампиры предстали в качестве невероятной научной загадки, общество в целом они заставили еще раз задуматься над фундаментальными вопросами бытия, жизни и смерти. Семена вампирского дискурса взошли на предрасположенной к тому почве. «И в искусстве, и в литературе, и в медицине XVII–XVIII веков царила неуверенность и двусмысленность в отношении жизни, смерти и их пределов. Постоянно присутствующей стала сама тема живого трупа, мертвеца, который на самом деле жив» — пишет Филипп Арьес. «Впоследствии эта тема захватила и повседневную жизнь. <…> Умами овладела «всеобщая паника» — страх быть похороненным заживо, очнуться от долгого сна на дне могилы». С другой стороны, продолжает Арьес, в указанную эпоху «что-то изменяется в многоговековой близости человека и смерти. Начинаются извращенные игры со смертью, вплоть до эротического соития с ней. Устанавливается связь между смертью и сексом, как раз поэтому она завораживает, завладевает человеком»[433]. Несложно проследить, как эта настроенность трансформировалась в характерные черты более чем двухвековых (начиная с эпохи романтизма и заканчивая современностью) культурных воплощений вампирского мифа.

Любопытную теорию выдвинул в своей давно ставшей классической, но продолжающей вызывать споры работе «Закат ведьм и восход вампиров» Габор Кланицай, который утверждает, что в Западной Европе XVII–XVIII веков вампиры заменили и вытеснили ведьм, а борьба с верованиями в вампиров и посмертным линчеванием лиц, подозреваемых в вампиризме, способствовала искоренению ведовских процессов:

Вера в вампиров предполагала куда более захватывающие фантазии, чем традиционные обвинения в ведовстве: конкретные доказательства обеспечивал не «театр Дьявола», но находки трупов, демонстрировавших необычайные признаки жизни. В то же время, поглощение крови, эта псевдо-медицинская концепция, объясняла магическую агрессию в более соответствующих ментальности восемнадцатого столетия терминах, чем невидимая и необъяснимая способность ведьм наводить порчу. Другая возможная параллель между одержимостью и случаями вампиризма заключается в том, что обе системы представляли собой более духовную концепцию действия враждебной магии. <…> Наконец, верования в вампиров были обращены на мертвых, выходивших из могил; распространение зла все чаще объяснялось чистейшим заражением, и это, естественно, снимало вину с живых жертв нападений вампиров или людей, связанных с вампирами. Вампирские скандалы предложили также общую парадигму преодоления никак не желавшей исчезать веры в зловредную магию. <…>