Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

• Название: Бал на похоронах
• Автор: Жан д'Ормессон
• Издательство: Звязда
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014

---

Адриен Казотт, марсельский ученый друг Ромена, имел брата, старше его на двенадцать или пятнадцать лет, который был генеральным консулом в Нью-Йорке.

— Позвони ему, если будешь проездом в Нью-Йорке, — сказал Адриен Ромену. — Он любит музыку и живопись. Ты быстро найдешь с ним общий язык.

Ромен вернулся в свой отель — это был «Algonquin», № 42 или 43 на Западной улице между 50-й и 60-й авеню (за комнату в нем Ромен платил 11 долларов), немного посидел в баре, а затем позвонил в консульство. Его быстро соединили с братом Адриена; тот отнесся к нему дружески и тут же сообщил, что через день устраивает обед в честь знаменитого пианиста, поляка по происхождению (его имя мало что говорило Ромену).

— Мы собираемся в «Pavillon» — это довольно известный ресторан на Восточной улице, 57. Приходите и вы. Мне будет очень приятно познакомиться с французским другом моего брата, о котором он мне столько рассказывал.

Ромен принял приглашение. Назавтра, наивно полагая, что нужно явиться в точно назначенное время, он явился первым в ресторан, который был еще почти пуст. Чувствуя себя несколько стесненно, он немного побеседовал о погоде с консулом, высоким, немного чопорным и в общем симпатичным человеком, пока наконец не стали появляться приглашенные. Их появление повергло Ромена в еще большее смущение: женщины были в вечерних туалетах с немалым количеством украшений; все мужчины, как и сам консул, были в смокингах «dinner jacket». Он один был в темном костюме с голубой рубашкой и черным трикотажным галстуком, который уже тогда повсюду возил с собой. Он извинился перед хозяином за свой вид.

— Не обращайте внимания, — успокоил его консул. — Это что-то вроде игры, которую любят наши друзья, но никто не относится к этому всерьез. А вообще американцы — самые простые люди в мире.

Однако впереди был еще один сюрприз этого обеда. Сразу после польского пианиста, встреченного с непривычным сочетанием шумного веселья и почтительности, появилась и последняя гостья. Ромен сразу узнал ее и испытал при этом легкий шок в виде приятного холодка в желудке: это была та самая молодая женщина у музея. Сопровождаемая консулом, она обошла всех приглашенных. Она знала почти всех, некоторых поцеловала. Когда дошла очередь до Ромена, консул представил его в хвалебных выражениях. Слух Ромена выхватил только имя незнакомки:

— …Один из редких французов, удостоенных звания Героя Советского Союза; а это, мой друг, мадам Мэг Эфтимиу: о ней можно сказать, что она — одна из королев Нью-Йорка.

Они посмотрели друг на друга улыбаясь.

— Вы уже знакомы? — спросил консул с любопытством.

— Бог мой, — ответил Ромен, — достаточно для того, чтобы иметь право восхищаться издали.

«Музейная» незнакомка сейчас была еще прекраснее, чем тогда. Она была в черной, расширявшейся книзу юбке почти до щиколотки, и в черном бюстье, которое, подчеркивая бедра, делал талию особенно тонкой. А над этой талией — широкие плечи и, главное, смеющиеся синие глаза в сочетании с длинными черными волосами… В общем, это была прекрасная живая статуя, само воплощение жизни и радости.

Приглашенные стояли с фужерами в руках, обмениваясь незначащими фразами, которыми обычно тянут время. Затем возникла легкая суета, по приглашению консула, гости перешли в маленький обеденный зал. На круглом столе были расставлены приборы и стаканы, перемежавшиеся букетиками анемонов и лютиков с листиками и мхом, и стояли картонные таблички, на которых голубыми чернилами были написаны от руки имена приглашенных. Место Ромена оказалось рядом с прелестницей из «Metropolitan». Жизнь складывалась совсем неплохо…

…Она стояла сейчас передо мной, неподвижная, затерянная в своих воспоминаниях, все еще держа розу в руке. Задержав движение руки, утопая в нахлынувшей печали, она отчаянно пыталась задержать ход времени… и не решалась первой бросить цветок на гроб, в котором исчезало ее прошлое…

— Мне как всегда везет, — объявил Ромен, усаживаясь рядом с ней. — Благодарю вас за то, что вы так красивы, и за то, что сидите рядом со мной.

Она засмеялась. Потом слова пришли сами собой. Смущение исчезло, и они разговаривали так свободно, что это было удивительно им самим.

— Простите меня, — говорил Ромен, — но один вопрос прямо-таки рвется из меня наружу: вы заметили меня позавчера у музея? И поняли, какое впечатление произвели на меня?

Она опять рассмеялась. Разве об этом можно спрашивать незнакомую женщину? Нет, конечно, что он себе вообразил? Она не припоминала никакой встречи у музея… И все же ей казалось, что лицо Ромена ей не совсем незнакомо… она определенно его где-то видела… И она посмотрела на него.

— Любопытно, — сказал он. — Я никого здесь не знаю, а вот вы… мне кажется, что я знаю вас уже целую вечность.

— Вы хотите, — сказала она тихо, — чтобы я рассказала вам о людях, с которыми мы обедаем и которых вы не знаете?

— Я предпочел бы, — прошептал он, — чтобы вы рассказали о себе.

— Тем хуже для вас, — возразила она, — потому что я начну с других.

И она быстро перевела разговор…

Немного дольше она задержалась на даме с сиреневыми волосами, крупной, уже в возрасте, которая сидела по правую руку от консула. Это была хозяйка одного из самых знаменитых салонов Нью-Йорка. Она устраивала много приемов, интересовалась музыкой, лекциями, культурой и занималась благотворительностью в пользу «Альянс франсэз».

— Она определенно захочет пригласить вас, — сказала Мэг Эфтимиу.

— Вместе с вами? — спросил Ромен.

— Скорее вместе с Артуром.

— С каким Артуром?

— С Артуром Рубинштейном, — пояснила Мэг.

Артур Рубинштейн и был тем пианистом польского происхождения, уже очень известным в Америке, в честь которого давался обед. Это был человек маленького роста, лет шестидесяти, очень быстрый, с подвижным, на удивление изменчивым лицом, почти комичным; его курчавые волосы стояли дыбом и он говорил на всех языках.

— Это гений, — сказала о нем Мэг. — Он великолепно исполняет все. Но особенно — Шопена.

Пианист сидел справа от хозяйки салона, поклонницы французской культуры и, как все за столом, говорил по-французски.

— Все за ними следят, — прошептала Мэг. — Так забавно видеть их вместе.

— Это почему? — спросил Ромен.

И Мэг рассказала ему, понизив голос до шепота, следующую историю. Где-то в начале войны в Европе, или перед самой войной, дама с сиреневыми волосами заранее попросила Артура за месяца полтора-два прийти поиграть в ее салоне.

— Мы пообедаем все вместе, а затем вы сядете к фортепьяно и осчастливите нас своей игрой.

Она спросила о его условиях на этот вечер, и они сошлись на цене, которая устраивала обоих.

Рубинштейн относился с некоторым недоверием к этой особе, которая слыла неразборчивой в выражениях и бестактной. О ней рассказывали, что в Риме, на приеме у папы, она обратилась к нему «ваше святопрестолие»; что накануне войны она распространялась в сожалениях по поводу «данцигского коридора»; что она пригласила трио братьев Паскье играть у нее в салоне, а в конце вечера вручила конверт Пьеру Паскье и на глазах у двух его изумленных братьев просюсюкала:

— Это чтобы дать вам возможность увеличить ваш маленький коллектив.

За пятнадцать дней до условленного концерта, словно для того чтобы подтвердить его опасения, Артур получил от этой дамы витиеватое письмо. В нем она сообщала, что вице-президент США и глава Сената будут присутствовать у нее не только на вечере, но и на обеде. Она поясняла музыканту, что в таких обстоятельствах ситуация за столом должна быть пересмотрена. В конечном счете, ее просьба сводилась к тому, чтобы Рубинштейн пришел в ее салон «осчастливить гостей» только после обеда. В качестве компенсации она предлагала ему прибавить 25 % к той сумме, которая была ранее оговорена.

Рубинштейн ответил письмом, текст которого обошел весь Нью-Йорк и которое Мэг пересказала Ромену дословно:

— Мадам, я получил ваше письмо, отправленное в среду. Благодарю вас за него. Если я не обязан более обедать с вами, то буду рад сделать вам скидку в 25 % от прежней договоренности.

Искренне ваш Артур Рубинштейн

История позабавила Ромена. Он другими глазами посмотрел на героя торжества; впоследствии он стал его горячим поклонником и близким другом. И с еще большим интересом Ромен стал приглядываться к жизнерадостной соседке, которая рассказывала ему все это.

Артур Рубинштейн, явно примирившийся с дамой, которую он тогда сумел из палача превратить в жертву, до слез смешил приглашенных, неотразимо забавно изображая Трумэна, Чаплина, Дали и своих коллег-музыкантов. Тем временем Мэг и Ромен были заняты только друг другом, как если бы они были одни за столом, а может быть, и в целом мире.