Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

• Название: Любовь и хлеб
• Автор: Станислав Мелешин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

---

Любовь и хлеб

Повести

ТАЕЖНЫЙ ВЫСТРЕЛ

Посвящается Всеволоду Вячеславовичу Иванову

1. ПОБЕГ

Таежный май. Берега, буйно заросшие черемухой, словно качаются, когда по реке проходит ветер. Они подмыты весенней разлившейся водой, белые тяжелые кипы обвисли, как облачка, и мокнут в воде, будто пьют, и не понять — то ли река затопила черемуху, то ли черемуха запрудила ее. Широкая и спокойная в глади, с течением на дне, стремительная на перекатах, река пробивается сквозь черемуху, накатывает холодные воды на ветви, и облачка белых кип качаются, оседая и подымаясь, а солнце, отражаясь в воде, тоже качается, расплываясь по волнам ослепительными желтыми полосами, — купается. Водная гладь вся усеяна белыми лепестками, и они, прибиваясь к берегам, остаются в заводях и колышутся, как розовая искрящаяся пена.

Ядовито зеленеют горячие травы, сверкают лобастые камни — валуны, солнце будто упало в черемуху, и его лучи мягко прошивают молодую дымчатую листву. Все на реке пронизано светом, поет и цветет, а над нею — жара и тайга с высохшими соснами, с сомлевшими от духоты березами и кедрами, с гудением шмелей и звенящим воздухом на комариных болотах.

Шесть связанных по углам плотов из лесовин двигались по течению, деревянной громадой своей закрывая полреки. Четыре плотогона гнали древесину в строящийся Зарайский лесозавод, и самый молодой из них, Васька Дубин, облокотившись на рулевое бревно-гребь, казалось, не слышал полусонных криков головного: «Навались! Веди лево-о!» — и, вдыхая черемуховый пьянящий настой, совсем забыл о плотах и товарищах.

Он думает о своей деревне Зарубино, которую проплывут они мимо, о невесте Глафире, о расцветшей сирени у нее в огороде, где увидел Глафиру первый раз красивой и недоступной, волнующей и строгой. Каждой весной люди молодеют, и однажды приходит любовь, от которой кружится голова, сгорает сердце и человек становится или печальным, или отчаянным, или счастливым.

Пришла она и к Ваське. А был он рябоват и рыж, росту высокого, складный, силой своей хвалился в драках — мог подмять под себя троих. Славы особой за ним не водилось, кроме той, что в Зарубине веселее его не найти. Часто он пропадал в тайге в поисках сезонной работы, охотничая с ружьем, а то и просто бродил по базарам, меняя добычу на рубли и товар, — кормил себя, старую мать и четырех сестер, каждый год выдавая их замуж поочередно. Нахальный и ветреный, покачиваясь длинной фигурой, он появлялся в Зарубине с мешком и ружьем за плечами, гордо подняв свою, будто охваченную пламенем, голову, прищурив под белыми ресницами синие с насмешкой глаза, и, здороваясь с встречными большой длиннопалой рукой, долго и подробно рассказывал об удаче.

Родные величали Ваську «кормильцем», бабы «разбойником», мужики из сельсовета — охотники и рыбаки — «удачливым работником», а девчата, особенно те, кто на выданье, — «обманщиком», потому что он всем обещал жениться, сыграть свадьбу, а сватал их за других парней. Но никто ни разу не назвал его хозяином, как принято в тайге называть всех, кто имеет добротную избу с километровыми огородами, жену, детей и сундуки, полные всякого добра. Васька понимал, печалясь, что до хозяина ему еще далеко, и утешался тем, что всему свое время.

Вот и мать стала надоедать ему, называя бродягой.

— Женись, Васька, на любой девке, не мыкайся по свету, да и живи на месте своим домом…

Но жениться он не собирался, зная из книг, что есть на свете, по которому мыкается он, любовь, и когда-нибудь он встретит ее, и уж тогда пойдет свататься, а пока есть вдовы и девки, которые не прочь поиграть в эту самую любовь…

Одевался он всегда в просторную белую рубаху с расшитым воротником, в хорошие суконные брюки, заправленные в хромовые сапоги, вместо часов носил компас, который подарили ему геологи, когда он служил у них проводником. Одетый во все отглаженное и начищенное, он будто загорался изнутри и в в самом деле становился красивым, статным парнем, который не может не нравиться, если еще учесть к тому же, что после войны в таежных деревнях осталось мало парней.

Однажды Васька пошел на реку выкупаться и увидел там на плитовых камнях Глафиру — дочь медвежатника Громова, приехавшую из Ивделя.

Она стирала, наклонившись к воде, била вальком по мокрому белью. Васька подкрался сзади и обхватил ее за пояс, она, вздрогнув, вздохнула, выпрямилась, обернувшись, прижалась к нему упругим телом и ударила вальком по голове. Васька вскрикнул от боли и, остолбенело смотря на ее гневное лицо с раздувающимися ноздрями, потер ладонью шишку. Глафира сказала спокойно:

— Ну вот. Теперь на черта похож.

— Пошутить хотел! За что же ты?..

— Шутить не позволю. Не будешь лапать.

Он осмотрел ее всю и слабо улыбнулся.

— Кра-асивая ты! Давай знакомиться!

— Это заслужить надо, парень… И не паясничай. Давай-ка платок холодный приложу — шишка-то мигом и спадет. — Она обняла его голову прохладной белой рукой и стала примачивать лоб шелковым розовым платком.

Ваське стало приятно, он прижимался головой к ее нежной сильной руке и не отрывался от Глафириных черных глаз.

— Что смотришь? Не икона я…

— Вот мне жену такую бы! — не удержавшись от восхищения, выпалил он и заметил, как она отняла руку и с усмешкой взглянула ему в глаза, сжав алые губы на бледном лице: круглые белые щеки ее зарумянились и ямочки около губ стали еще больше заметны.

Она засмеялась и сочным девичьим голосом сказала строго:

— Для мужа ты мне неровня.

Васька обиделся:

— Подумаешь… Вот с сегодняшнего дня сниться тебе буду! Сама полюбишь…

Глафира не ответила и пошла, держа ниже груди таз с бельем.

Васька с досадой понял, что он первый раз в жизни неумело похвастался, что девка эта действительно не по нему. Понял и удивился ее строгой силе, гордости и величавой неприступности.

А как она уходила! Статная и ладная, с покатыми округлыми плечами и белой шеей, на которую падала тень от черного узла волос, с тонкой талией, с величавой походкой — идет, как плывет, осторожно ступая скрипящими кожаными тапочками.

Ваське хотелось окликнуть Глафиру, чтобы она оглянулась и он снова бы увидел ее красивое надменное лицо. А она шла не обернувшись ни разу, и Васька подумал, что она так может и совсем уйти куда-нибудь далеко-далеко… А потом обрадованно махнул вслед рукой: никуда ей из Зарубина не уйти теперь. Приехав из Ивделя навсегда, потому что умер отец (его задрал медведь на охоте), Глафира осталась единственной наследницей большого хозяйства, движимого и недвижимого имущества. А хозяйство требует работы и от себя не отпустит всю жизнь. Уж кто-кто, а он это хорошо знал!

Утром он пошел к ее избе-усадьбе взглянуть на хозяйку, с отчаянным желанием подружиться с ней. Ворота и калитка были заперты, и он долго выбирал щель в заборе для наблюдения. Глафира кормила быка, бросая ему под ноги охапки сена. Бык мотал рогами и искал в руках человека хлеб.

Забор зарос крапивой, и Васька, обжигая лицо и руки, нашел щель побольше. Обернувшись неожиданно, Глафира увидела Васькины нос и глаза, потемнела лицом и подошла к забору.

— Что, как вор, хоронишься?! А ну, давай через забор! — сказала она насмешливо.

Васька перемахнул забор, и Глафира молча подала ему цепь, привязанную к бычьей шее.

— Держи. Сейчас он сено есть будет.

Бык действительно съел все сено. Глафира одобрительно покивала своим красивым строгим лицом и вынесла Ваське ковш браги. Подавая ей опорожненный залпом ковш, он вдруг обнял ее просто и нежно, а она, ударив его по рукам, сообщила:

— Что ж, прав ты, Василий. Ночью приснился. Только не рыжий.

Он лишь успел подумать: «Погоди, приснюсь и наяву!» И от радости, заломив ей руки за спину, подхватил на грудь и закружил. Глафира сначала кричала: «Брось! Пусти!», но когда Васька стал целовать ее упругие холодные щеки, присмирела и, отдышавшись у него на руках, приказала спокойно:

— Поставь на землю.

— Глафирушка, запала ты мне в душу. Теперь я не отстану, всем прокричу, что ты невеста моя!

Васька стоял перед ней, высокий и хороший, раскрасневшийся, с горящими синими глазами, откидывая рукой рыжие кудри, а Глафира задумчиво смотрела на него, и он понял, что она поверила — не отстанет, и это ей было приятно.

— Увидим… — вздохнула она печально и неловко развела руками: — Что-то я тебя пожалела…

…Ночью он, подкравшись, долго смотрел в открытое окно, как она спит на боку, укрывшись простыней, чуть поджав колени и положив руку на высокое бедро. Васька хотел залезть в окно, однако сробел и постучал по стеклу. Собаки были закрыты в конуры. Глафира, проснувшись, отперла калитку и еще сонная, горячая, в ночной длинной рубашке, упала ему на руки, прильнула губами к его губам, выдохнула: