Юлиан Семенов - Кто дерзнет сказать, что солнце лживо

• Название: Кто дерзнет сказать, что солнце лживо
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: История

---

Я спросил у одного из владельцев маленьких немецких кабачков:

- Вы за Народное единство?

- Я против, - ответил он, но, подумав, добавил: - Однако мирюсь.

- Почему вы не стираете лозунги левых со стен вашего ресторана?

Он пожал плечами:

- Но ведь не было приказа.

(Я вспомнил, как в сорок пятом году, когда было много опасений по поводу "Вервольфа", кто-то из наших военных товарищей очень умно предложил: "Надо издать приказ, напечатав его в типографиях, и сопроводить припиской: "Выполнение строго обязательно". А текст должен быть таким: "С сегодняшнего дня всем членам вооруженных групп "Вервольф" приказано сдать оружие, а "Вервольф" считать распущенным". Ей-богу, исполнят: дисциплина ведь, "приказ есть приказ".

Говорил это генерал со смехом, скорее всего рассуждая, чем приказывая, но действительно после опубликования этого объявления "Вервольф" сразу же сдал оружие.)

Сегодня - Рождество. Сантьяго в состоянии всеобщего ажиотажа. Такое бывает... я даже не знаю, где еще такое бывает, я подобного еще не видел. (Лишь в какой-то мере нечто в этом роде я наблюдал в дни Тэта - буддийского Нового года в Ханое. Было объявлено трехдневное перемирие, город не бомбили, на улицы высыпали тысячи людей. И только подарков, как в Сантьяго, выставленных в тысячах витрин и разложенных на десятках тысяч самодельных лотков, в Ханое, естественно, не было: вьетнамцы дарили друг другу ветки распускающейся фисташки.)

Последние три дня перед Рождеством события развивались по нарастанию: если позавчера в центре еще могли ездить машины, то вчера это было уже почти невозможно - люди не умещались на тротуарах; бесконечные заторы; рев полицейских сирен; крики продавцов счастливых рождественских лотерейных билетов: "Я даю вам гарантию, я клянусь честью и достоинством моего рода, а мы - выходцы из Гренады, мы платим за бесчестье кровью, - на этот билет вы выиграете "фольксваген"!"; песни молодежи; крики обезумевших от ощущения близкого праздника мальчишек - все это начиналось днем и кончалось поздней ночью.

Узнав, что послезавтра я вылетаю на Огненную Землю, товарищ Хулиета Кампусано познакомила меня с Хосе.

- Товарищ Хосе полетит с тобой, - сказала Хулиета. - На юге не очень-то любят людей, говорящих по-английски. Я не хочу, чтобы тебя принимали за янки, - ты тогда ничего не увидишь.

- А если я приколю красный бант к лацкану? - пошутил я. - Может, это примирит со мною южан?

- Они решат, что ты маскируешься, и станут вдвойне бдительными, улыбнулась Хулиета.

Рыжеволосая красавица, жена Хосе, смотрела на мужа скорбными глазами: виданное ли дело - сразу после Рождества, в канун Нового года, ее муж, молодой, сильный Хосе, похожий на андалузского фламенго или на перуанского индейца, уезжает, причем впервые за три года супружества! (Господи, как я ненавижу это слово "супружество": мещанство за ним видится неистребимое!)

...Хосе пригласил меня отпраздновать Рождество вместе. Вообще-то, я знаю, что Рождество на Западе праздник семейный, но Хосе так просто и открыто пригласил меня, что надобность в обязательных полурешительных отказах отпала сама собой.

- У нас рабочий дом, - сказал Хосе. - Наверное, Хулиан, по атмосфере тебе это должно понравиться: мы наполняем традиционный праздник новым пролетарским содержанием...

(Я сразу вспомнил героев наших книг времен двадцатых годов. Передается не только дух революции, ее героика и чистота; передается и нежная, трогательная до слез наивность фразеологии. Как это объяснить? Теория спирали? "Все уже было"? Видимо, нет. Скорее всего эта общность фразеологии выражает единство глубинных общественных процессов, - к общественной жизни приходят люди, ранее лишенные книги, музея, театра; люди, получившие образование в кружках, где интеллигент в "первом колене" рассказывал им и о прошлом и о будущем языком первой социалистической революции - языком нашей революции.)

...Я приехал в рабочий район Сантьяго часов в десять, когда последние приготовления к празднеству уже закончились. Хосе повел меня по району. Дома здесь одноэтажные, барачного типа. Каждая семья имеет две комнаты, кухню и маленький, метра на три, палисадничек. Хосе живет вместе с родителями жены. Отец - Энрике, мать - Туана, дочери - Глориа, Моника, Исабель, сыновья Карлос и Теобольдо. Красиво звучит, а?

Энрике, глава семьи, с удовольствием затянулся советской сигаретой:

- Слабо, но вкусно.

Он был рассеян, то и дело посматривал на часы, нетерпеливо ожидая начала праздника. Не утерпев, он сказал:

- Знаете что? Давайте-ка все же выпьем немножечко "агуа ардьенте", пока сеньора Туана готовит мясо...

"Агуа ардьенте" переводится как "раскаленная вода". Перевод точный, потому что "раскаленная вода" - это спирт, обычный 90-градусный спирт, полученный из хлеба.

- За Чили! - предложил Энрике.

И мы выпили по рюмке. А потом Хосе сказал:

- А теперь выпьем за будущее. Но за будущее мы выпьем "варгонью".

"Варгонья" - прекрасный рождественский напиток - сухое вино, немножечко водки и фруктовый компот. Пьешь - вроде бы сладко, но, выпив стакан варгоньи, становишься неудержимым в жажде передвижений. И Энрике предложил:

- Пока сеньора Туана готовит стол, давайте-ка погуляем по улице - нет моих сил на месте сидеть.

И мы пошли гулять между маленькими, аккуратно окрашенными бараками. Ватный снег лежит на асфальте; в окнах стояли крохотные нейлоновые елочки, посыпанные белым нейлоновым снегом, а поскольку снега здесь никто толком не видел - в июльские зимние холода он тает в воздухе, - то представление о хлопьях снега сугубо гипертрофированное: они огромные, чуть не в пол-ладони величиной. Грохотали вокруг нас хлопушки, кто-то палил из стартовых пистолетов, мальчишки пускали ракеты, юноши пели, девушки выстреливали иссиня-черными глазами, проходя мимо, а те, кто постарше, интересовались с истинно латинским любопытством:

- Здравствуй, Энрике! Кто этот с бородой? Он с Кубы?!

- Здравствуй, Мануэль! Это Хулиан, он из Москвы!

- Здравствуй, Энрике! Много уже выпил с кубинцем?!

- Здравствуй, Хесус! Я выпил с бородатым из Москвы рюмашечку ардьенте.

Мы вышли на центральную улицу, связывающую район Ла Франко с шоссе, ведущим в центр Сантьяго. Люди выскакивали из автобусов потные, помятые, без пуговиц, счастливые, прижимая к груди подарки, и стремительно разбегались по домам. Некоторые, впрочем, успевали на ходу рассказать Энрике последние новости: карабинеры в центре блокировали ряды лавочек, опасаясь давки. Такого Рождества со дня рождения Христа никогда еще не было в Чили. Все смогли купить в этом году подарки близким, у всех есть деньги на это - раньше не было.

(Сегодня утром я, кстати, говорил с ребятами из газеты "Эль Сигло" о том, как резко подскочила зарплата на многих предприятиях Чили.

- Ты, видимо, интересуешься возможностью инфляции? - спросили меня.

Мои собеседники - люди с широким образованием, они трезво смотрят на факты, говорить с ними легко.

- Ты прав, - продолжали товарищи, - такая угроза существует в зародыше. Но чтобы стать зловещей реальностью, понадобится более активная "помощь" правых. Саботаж и забастовки могут ввергнуть страну в пучину экономического хаоса, именно на это делают ставку империалисты. Опасна и левацкая болтовня. После победы революции надо кончать дискуссии и начинать работу. До мозолей и кровавого пота! Иначе - проиграем выигранную партию, а этого нам не простят. Но, как это ни парадоксально, даже если представить себе проигрыш - назад пути нет. Если даже на следующих выборах победят демохристиане, они не смогут отработать назад: народ ощутил сладкий вкус свободы...)

...В полночь по телевидению выступил кардинал. Он поздравил народ Чили с Рождеством и сказал, что реформы, проводимые в стране Народным единством, угодны богу и поддерживаются его земными пастырями. Кардинала сменил джаз, и все - Энрике, Карлос; Туана, Глориа - бросились в угол комнаты: там, где стояла нейлоновая елочка, высилась гора подарков. Младшие в семье - Исабель и Карлос, о котором Энрике сказал: "Он будет героем социалистического труда, посмотри на его плечи", - начали раздавать подарки. Заданная доверчивая нежность была в этом рождественском церемониале: все ведь знают, какие подарки куплены родителями и кому они загодя распределены. Но сколько счастья было на лицах Теобольдо, Исабель и Моники! Так они счастливо разворачивали подарки, так затаенно горделиво переглядывались папа Энрике и мама Туана, купившие все эти лакомства, рубашки, пластинки и чулки своим детям, что, ей-богу, слезы на глаза наворачивались. Мне досталась бутылка чинзано. На маленькой бумажечке, прикрепленной к горлышку, каллиграфическая надпись: "Уважаемому сеньору дон Хулиану от семьи Энрике". (Я убрал здесь и в ряде других мест фамилию: теперь хунта бросает в концлагеря тех, кто "смел" дружить с красными из России и принимать их у себя дома.)

Потом по телевидению начался праздничный концерт, который передавали с горы святого Христофора, а потом сеньора Туана пригласила нас на рождественский суп - касуэла. Это великое таинство - чилийский суп касуэла! Огромный кусок дымного мяса, початок разварной кукурузы, перец, морковь, лук вкуснотища! Только нужно обязательно положить в касуэлу чуть-чуть "ахи ин паста" - красного соуса, похожего на грузинскую аджику, но еще более злого аж глаза дерет. Под касуэлу у нас прекрасно прошли три рюмки "агуа ардьенте", и Энрике, быстро допив свой кофе (он очень торопился, он хотел двигаться, "раскаленная вода" требует, чтобы человек двигался), вышел на середину комнаты и начал танцевать. Он танцевал один, сам с собой, торс его был неподвижен, а лицо заданно мертво, двигались только ноги, да и то лишь начиная от колен (точнее - кончая коленями). Он танцевал самозабвенно, лишь иногда ослепительно улыбаясь, и сразу же становился похожим на женщину - так же хитро и застенчиво увлекал всех нас к танцу этот сорокапятилетний отец и дед. И все мы поднялись и стали танцевать. Мы танцевали и кукарачу, которая сейчас снова популярна в Чили, как и сорок лет назад, и ча-ча-ча, которая популярна во всем мире, и "казачок", родной наш "казачок", ставший "национальным" немецким, чилийским, японским и бог знает чьим еще танцем...