Николай Верзаков - Таволга

• Название: Таволга
• Автор: Николай Верзаков
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0090-5

В рассказах и повестях, собранных в этой книге, автор пишет об уникальной природе Южного Урала, о людях, на чьей судьбе так или иначе сказалась очищающая сила любви к родному краю.

---

— Курсант после отбоя должен спать, — напомнил он.

— Я сейчас уйду, — заторопилась она.

— Сиди, — он опустился рядом, — все равно завтра летать не будешь. Надо знать меру способности, в тебе одно упрямство. Война! В ней сгорают и не такие, как ты.

— Я хочу летать, слышите! — в голосе зазвучал вызов.

Его рассмешил этот лепет.

— Никто запретить хотеть не может, но этого мало. Надо быть хозяйкой в небе.

— Я хочу быть хозяйкой, — повторила она упрямо.

Это развеселило его.

— Из тех, кто мог без оглядки так говорить о себе, я знал одного. Только одного, чей позывной наводил ужас на фашистов в воздухе. Многие, услышав его, уклонялись от боя. После одной карусели, он, сильно потрепанный, возвращался домой, и оставалось совсем немного, когда двигатель сдох — не хватило горючего. Он планировал на лесную дорогу. Перед самой посадкой на нее выбежал пастушонок. И он свалил свой Як на крыло.

Ермаков смолк, глядя на лунную равнину, где начинающая засыхать песчаная осока отливала мертвой серостью, на небо в звездах. В саксаулах крикнула кем-то потревоженная сойка, пробежал тушканчик и пропал тут же.

Он почувствовал легкое прикосновение ее руки на шее. Дрогнуло в нем, ударило в голову, хлынуло, как из прорванной плотины, грозя затоплением. Он пересилил себя и встал:

— Что с тобой?

Она встряхнула рукой, потом стала втаптывать.

— Кого давишь?

— Каракурта… Он полз по кромке воротничка. Если бы вы пошевелились…

Ермаков взял ее голову в ладони, уставился в лицо:

— Зачем ты это сделала?

— Вы только что говорили о человеке, который умел жертвовать собой. Теперь война и ваша жизнь дороже моей.

— Вера, что ты говоришь…

Он взял ее руку, повернул к свету и увидел на пальце маленькое пятнышко.

— Идем в медпункт, немедленно!

Сыворотки не оказалось. К утру начались судороги и удушье. Фельдшер расстегнул ей ворот, чтобы легче дышалось. Достал из кармана летную книжку. Когда же попытался расстегнуть другой карман, она вцепилась в него.

— Нет-нет, успокойтесь. — Фельдшер оставил попытку, проверил пульс: — Аритмия.

Начался отек, лицо синело.

— Вера, — Ермаков растерянно повторял: — Ты будешь летать, станешь птицей…

Чуть забрезжило, он побежал к самолетной стоянке. Через час отвез в расположение дивизии.

— Вера, — повторил он.

— Я надеялась все-таки встретить вас, и вот, как видите… — Она достала из кармана плюшевого медвежонка.

ЩУКА

Настоящих охотников мало. Я встретил их не более четырех-пяти, несущих то, что хуже неволи. К ним причисляю давнего моего приятеля, пилота Демьяна-рыболова.

Вырос он на берегу рыбной речки. Случалось, дни напролет обтаптывал берега, чтобы вечером шипели на сковородке залитые яйцом пескари. «Будешь, как Никита», — стращал дед.

Никита, дальний родственник, о котором в семье вспоминали с жалостью. У Никиты было девять ребятишек и ветхий домишко. Сам он бегал то с ружьем по лесу, то сидел на берегу с удочкой. Будучи однажды в гостях, он увидел за окном на гумне зайца и с криком «Заяц! Заяц!» выскочил из-за стола. Родственникам за него стало неловко. Но чем больше дед стращал Дему, тем больше нравился ему легкий на ногу и беззаботный Никита.

С возрастом стал он, как говорят, чувствовать рыбу. Если считал, что скоро перестанет клевать, можно было сматывать удочки. Если предупреждал: «Подсекать не спеши, выбирай помалу, лещ сел на крючок», — можно было свободной рукой доставать подсачок.

Пилот на почтовом самолете, легком, как бабочка, он все свободное время проводил на озерах, многочисленных в том краю. В летном городке его считали чудаковатым, подшучивали над холостой жизнью. А когда местные рыболовы выбрали его председателем общества, остряк механик Лосев пустил по городку:

Порох меряет горстями,
Мормыша дает на вес.
И не даром между нами
В руководство он пролез.

Демьян снисходительно смотрел на каверзы лётной братии.

Однажды мы встретились на берегу. Он пригласил в свою лодку. Вскоре стал кидать на дно подлещиков, сорожек, подъязков, а у меня не клевало. Я от скуки озирался по сторонам, глядел на утиные выводки, на куликов по отмелям и заметил, как шилохвость схлопала крыльями, ушла под воду, а утята кинулись в стороны. Я толкнул Демьяна. Тот провел ладонью по лицу, будто снимая наваждение. Рыбачить больше не захотелось, и мы подались к берегу. У костра он пил кружкой рыбный отвар:

— Я поймаю ее.

— Да, конечно… в принципе…

Жиденькая тьма летней карельской ночи. Белая луна над черными пиками елей. Обветренное лицо в свете костра красно. В глазах отрешенность. В этот час я не стал бы спорить с теми, кто говорил о безумии Демьяна. Он не слышал, что я говорил, будто ушел в изгибы подводных лабиринтов, стараясь постичь непостижимое.

Плескались утки, играла рыба, от костра летели искры. Сквозь дрему слышалось: «Я поймаю ее».

Поймал через семь лет. В ней было чуть больше двух пудов и около полутора метров от оборванных блеснами губ до кончика хвоста.

И с тех пор не брал снастей в руки.

РОДИМЫЙ КРАЙ

Солнечный день. Плавится снег. На дорогах вытаивает навоз и сенные очески. Взлобки в испарине. В сиреневом березняке звенят птичьи хоры. Каменные вершины отдаленных гор розовы. Небо — синева без соринки. Светлый сквозняк в лесу и голубые лужи-озерки.

С одной лывины поднимается стайка мелких уток-чирков, проворно уходит за излучину речки, словно тонет в голубом. Земля отпотела и волнующе пахнет талой водой.

Вдруг перехватило дыхание. Пробежал по телу озноб. Захолонуло внутри и защемило сладкой болью.

Потом пробовал объяснить, что со мной было, и не мог.

Много лет спустя, перегоняя самолет, пересекал страну с западной ее границы на крайний восток. Внизу гигантской развернутой картой плыла земля. Подлетая к Уралу, прижался головой к фонарю кабины. С той высоты, на которой шел, почти весь Каменный Пояс в поперечнике закрылся крылом.

И снова подступило к горлу, как тогда, защемило в груди тою же болью. Там, внизу, был не видимый мне отчий дом, милая Березовка, родимый край. И понял: тогда, в начале юности, пришло ко мне неосознанное ощущение Родины.

ТАВОЛГА

АДИУС

Голубая полоса от фонаря падала на стол, ломалась, перечеркивала наискось половицы, пересекала руку жены. Андрей откинул одеяло и опустил ноги на холодный пол.

— Уходишь? — Адель поднялась на локте, попала в полосу света, сощурилась. — Остался бы…

Он не ответил, отыскивая ногой тапки.

— Цеховые на вечер идут…

«Боже, как надоело, будто не восемь, а восемьсот лет вместе прожили», — подумал, раздражаясь.

На кухне он плеснул в лицо холодной воды, быстро оделся, залпом выпил кружку остывшего чая.

— Уйти, что ли? — послышалось тоскливое всхлипывание.

— Держать не буду. — Он надел приготовленный с вечера рюкзак и взял ружье.

— Зачем женился тогда?

— Сына не разбуди. А что женился на тебе, так дурак был, вот и маюсь.

Заметался во сне Генка. Андрей хлопнул дверью.

В поселке еще спали. Светилось лишь окно у соседа Евстигнеева. Там маячила его лохматая голова. «С ребенком нянчится, а баба, небось, седьмой сон видит». По инею на траве, стуку сапог, ровному тону занимающейся зари он определил, что день будет ведренным, тихим, и прибавил шагу. Было приятно чувствовать теплоту в теле и испытывать удовольствие от быстрой ходьбы.

«Знает, что будет по-моему, — он глубоко вбирал остывший за ночь воздух, — но не упустит случая выказать свое упрямство». Бабка не перечила деду, мать — отцу, и он, может быть, лучший слесарь во всем городе, не станет плясать под бабью дудку. Начальник участка вчера машину помял — и к нему: «Андрей Ильич, просьбица…» Отчего не уважить? Но не в субботу. Выходной — для души. Не хочешь ждать, найди другого. Только другой так не сделает, так не сделает никто. Понимают и ждут. Все понимают, каков он есть человек, кроме нее.

По краям дороги пихтач. Неистребимый грибной запах. Редкий писк синиц да прерывистый стукоток дятла: постучит, будто подумает, а стоит ли продолжать? Снова постучит и задумается: а не рано ли? Глухой шум — внизу бурлит стремительная Губенка, обтекая скользкие камни.

Тут, на берегу, когда-то прогремел его первый выстрел. Запоздавший с отлетом селезень изумрудно поник шеей. Сизый дымок тек над рекой. Сладковато пахла гильза пороховой гарью. Искрилась, качаемая водой, обледенелая ветка тальника…