Сергей Залыгин - Тропы Алтая

• Название: Тропы Алтая
• Автор: Сергей Залыгин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

«Тропы Алтая» — не обычный роман. Это путешествие, экспедиция. Это история семи человек с их непростыми отношениями, трудной работой и поисками себя. Время экспедиции оборачивается для каждого ее участника временем нового самоопределения. И для Риты Плонской, убежденной, что она со свое красотой не «как все». И для маститого Вершинина, относившегося к жизни как к некой пьесе, где его роль была обозначена — «Вершинин Константин Владимирович. Профессор. Лет шестидесяти». А вот гибнет Онежка, юное и трогательное существо, глупо гибнет и страшно, и с этого момента жизнь каждого из оставшихся членов экспедиции меняется безвозвратно…

---

То и дело поднося топорище к глазам, Лопарев прищуривался, глядел на него, а в это время на самого Лопарева внимательно посматривал Вершинин-старший.

Давно ли возникло у него желание поговорить по душам со своим аспирантом? Кажется, давно… А может быть, и недавно: после смерти Онежки, после того, как, не сказав друг другу ни слова, они всю ночь проходили вокруг четырехугольного здания больницы… После спора, который произошел у него в ту ночь с Рязанцевым…

Вдруг показалось Вершинину-старшему, что в Лопареве он может найти какое-то понимание, какую-то поддержку. Должен найти.

И, повременив еще, он спросил:

— Ну, как дела, Михмих? — Сам же стал отвечать на свой вопрос: — Кажется, вы очень интересный материал собираете по лиственнице сибирской? Противников своих сумеете разбить в пух и в прах! Опровергнете теорию вымирания этой породы. Молодцом!

Лопарев отложил в сторону стекло, о чем-то подумал, но как был сосредоточенным, даже угрюмым, так и остался. Не заметил тепла в словах Вершинина-старшего, его похвалы, не заметил и того, что шеф назвал его Михмихом. Всегда и все в отряде так звали Лопарева — Вершинин же старший назвал впервые.

— А толк? Какой? — спросил после долгого молчания Лопарев.

— Ну, знаете ли, дорогой, найти доказательства, подтверждающие судьбу распространенной древесной породы, — это ли не наука? Вы же в века заглядываете!

— Может, и заглядываю. А результат — какой? Сегодня. Сейчас. Вы мне объясните?

— Утилитарно… Скажите-ка, если бы наука жила требованиями нынешнего дня, только ими, она бы существовала? Или нет?

— А если бы она совсем не учитывала нынешний день, она бы откуда взялась? Она бы существовала? Или нет?

Вершинин-старший усмехнулся:

— Положим, и то и другое — крайности. Надо исходить из среднего.

— От золотой середины. Сегодня с нас не спрашивайте — мы работаем на завтрашний день. А завтра — другие проблемы, и о нас забыли. Хороша «серединка»! Цирк!

Вершинин-старший все еще искал мира с Лопаревым и почти спокойно сказал:

— Значит, все дело в том, чтобы проблемы, которыми мы занимаемся, — не были мотыльками-однодневками…

— Ага! — кивнул Михмих. — Конечно! Чтобы они существовали целый год, а то и два! От одной перестройки научной работы и во-он куда — до самой до следующей!

Тут Вершинину показалось, будто Рязанцев стоит рядом и внимательно ждет, куда разговор повернется дальше, чем кончится. А за Рязанцевым, позади, — угловатая фигура Андрея.

Оглянулся… Рязанцева не было, Андрей же в самом деле появился. Прошел в палатку, ухом не повел.

Вершинин-старший сказал:

— Ну ладно, Михаил Михайлович, коли вам не нравятся свои собственные успехи, пусть так и будет. Пути развития науки мы обсудим с вами в другой раз. Отложим разговор.

Лопарев приподнялся, оперся обеими руками на топор. Обязательно хотел сказать что-то злое, сердитое и останавливал себя. Но не остановил.

— Вот если бы всех заглядывателей в будущее, всех перестройщиков, которые и о сегодняшнем дне вроде бы пекутся, а сами от него в лесах спасаются, — их бы и за жалованьем отправлять к потомкам! Потомки бы рассудили! Навели бы порядочек! — Лопарев изменился в лице и чужим голосом спросил: — Кто тут из вас, ученых, Чихачев Петр Александрович? Получите за ваши описания! Следующий — Сапожников Василий Васильевич! Келлер! Тронов! Остальным причитается за переписку, за чистописание. Как тому Акакию Акакиевичу, только без наградных шестидесяти целковых!

— Образно! Не знавал за вами актерских способностей, — медленно проговорил Вершинин. — А что бы причиталось Лопареву Михаилу Михайловичу? Знаете такого? Он еще имеет привычку поучать по любому поводу? Что бы ему пришлось? А?

— Номер не пройдет, — решительно возразил Лопарев теперь уже в своем обычном тоне. — И думать нечего — пустой номер. Лопарев сегодня заработанную им плату получит!

— Вот как?

— Ага, так! Бензопильщик и чокеровщик Лопарев на сегодняшний день лесу нарубал — целый лес! Там и шпалы, там и срубы, и крепи, и еще всякого добра на миллион! Так что Лопарев уже себя прокормил. А что касается леса, который он для будущего выращивает, о котором он заботится, так претензий у него к потомкам нет — он это для души делает! Не для их души — для своей!

— Неплохо. Особое положение у Лопарева. Благородное исключение? Весьма неплохо.

— Положение самое обыкновенное, как у всего рабочего класса. Рабочий построил дом — и тут же за свой труд получил. А за то, что в доме люди будут жить и через пятьдесят и, может, через сто лет, — за это ему и в голову не придет с них получать. Ясная политграмота?

Ответа Лопарев ждать не стал — повернулся и пошел. Сквозь кустарник, потом через ручей, потом в гору.

Почему молодежь так часто полагает, будто моральные, политические, да и всякие другие проблемы не разрешены только по лености и тупоумию старшего поколения?

Когда-нибудь аспирант профессора Михаила Михайловича Лопарева, а то и его собственный сын бросит ему такой же упрек. Профессор Лопарев возмутится. Может быть, даже больше, чем нынче возмущается профессор Вершинин.

Вспомнился спор с генералом Иосифом Ипполитовичем Жилинским…

Может быть, Лопарев откуда-то узнал об этом споре? Узнал, что шеф, когда едет в Москву, берет железнодорожные билеты на те поезда, которые проходят Барабу ночью, чтобы не видеть ее?

Да, все это было в жизни Вершинина. Но ради чего было? Ради того, чтобы наука и вся деятельность людей, вся их жизнь составила нечто целое и гармоничное. Так отвечал сам себе Вершинин-старший всякий раз, как вопрос возникал перед ним. И себе верил при этом. А какое право имели не верить ему другие?

Мальчишка Лопарев, едва разглядев краешек великой и вечной задачи, едва только о ее существовании догадавшись, уже начал его, Вершинина, упрекать. И как упрекать? Думает, будто сделал открытие, заметив, что такая задача существует?! Наверное, полон священного трепета и негодования к своему шефу! Полон презрения к профессоришке Вершинину за то, что тот — Вершинин, а не Паллас, не Чихачев, не Сапожников и не Келлер?

Наверное, смеется, как может, издевается: Вершинин был географом, а стал узким геоботаником, но ни географы, ни ботаники не считают его своим! Достойным!

Издевается над тем, что Вершинин труды по ботанике называет как географ: «Растительные ресурсы Горного Алтая»? Наверное, это он прозвал Вершинина в институте «Наш Ресурс», и еще — «Потенциал»?!

Жалеет Андрея — у него такой незадачливый отец!

Сколько же возникло еще этих «наверное», этих догадок? Вершинин опустился на складной стульчик, а потом вскочил, пнул стульчик и со всеми своими «наверное» ушел в лес, в горы, в сторону, противоположную той, где Лопарев только что отточенным топором валил какое-то дерево.

Прислонившись к камню, из расщелины которого торчали небольшие колючие веточки караганы, Вершинин сорвал с головы шляпу и продолжал слушать, эти «наверное».

Он искал на Алтае покоя, искал своего Лукоморья, а что находил?

Уже давно среди природы он чувствовал себя гораздо беспокойнее, чем в институте, где звонили телефоны, заседания назначались и проводились без конца, появлялись какие-то незнакомые люди, приходили письма от соискателей ученых степеней, где он срочно требовал от кого-то методики, тезисы и программы и кто-то не менее срочно требовал их от него. Он возмущался, говорил, что для серьезной работы не остается времени, что это невыносимо. А на самом деле? Не было покоя, так он был спокойнее, увереннее. Может быть, потому, что все тревоги рабочего дня в институте сводились у него к тому, как сделать, как написать, как наметить, и совершенно не оставалось времени подумать, что сделано, что написано, что было уже когда-то намечено, что прожито? «Что будет?» всегда звучало для него безмятежнее, чем «что было?» и тем более «что есть?».

Он убеждал себя, что так и должно быть: что прошло, то уже прошло; логичнее заботиться о будущем. Логичнее и возвышеннее.

Правда, люди судят о тебе не по тому, каким ты хочешь быть и что намерен сделать для них, а по тому, какой ты есть и что уже сделал. Даже великое дело, если оно окажется людям не ко времени, — они не оценят, пошлют к черту! Гренландские колонисты побывали в Америке за пять веков до Колумба, но в ту пору Европе не нужна была Америка, и вот истинные первооткрыватели были забыты.

О, если бы люди судили о Вершинине по тому, каким он хочет быть, что он стремится сделать — уж он бы постарался — предстал перед ними!

Вместо этого снова и снова являлась к нему Бараба. Из такого далекого прошлого являлась, о котором он и думать не хотел, которое считал чем-то архаическим.

Всякий раз, как приходилось Вершинину проездом или на самолете ТУ-104 миновать Барабу, она неизменно смущала его обезоруживающей простотой — круглыми бесцветными озерами, березовыми колками, сероватым травяным покровом. Но за этим скрывались непосильные для него тайны, неисполненные дела.