Ежи Климковский - Я был адъютантом генерала Андерса

• Название: Я был адъютантом генерала Андерса
• Автор: Ежи Климковский
• Издательство: Издательство МЭИ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5–7046–0048–4

Ежи Климковский в период Второй мировой войны ротмистр, адъютант командующего начинавшей формироваться в СССР в 1941–1942 гг. польской армии. В своих воспоминаниях, написанных по горячим следам событий, на большом фактическом материале живо и образно он прослеживает состояние польской армии в 1939 г., начало процесса формирования армии генерала Андерса, характер взаимоотношений польского офицерства между собой, с Советскими властями, с польскими эмигрантским правительством в Лондоне. Воспоминания Е. Климковского. вступившего в прямой конфликт с генералом Андерсом и военно-гражданской иерархией эмиграции, в которых действует большое количество исторических лиц, освещают до сих пор неизученный вопрос о выводе польской армии под командованием генерала Андерса из СССР вопреки договору Сикорского со Сталиным.

---

Пришел я к Янушайтису около семнадцати часов. Он жил у своих старых знакомых в очень скромной комнатке. Удобно усевшись, мы начали разговор с воспоминаний о нашей встрече во Львове в 1939 году. Вспоминали те времена. И у меня снова перед глазами возникал образ незабываемого для всех поляков трагического сентября. Мои мысли прервал Янушайтис:

— Вы первый, кто пошел и вернулся, другие уходили, но не возвращались, — сказал он, обращаясь ко мне.

Перешли к темам текущим: что будем делать и как? Мы знали, что польско-советский договор подписан, но не знали его содержания. Военного соглашения еще не было. Янушайтис еще не знал, куда его назначат и какой будет его работа.

После приятной беседы, длившейся в течение часа, я начал прощаться. Видя, что я одет только в рубашку без пиджака генерал дал мне один из своих со словами, «У меня два, так что поделимся». Он покорил меня своей простотой и доброжелательностью, я поблагодарил его сердечным пожатием руки.

Вечером я пошел к подполковнику Спыхальскому, у которого застал еще неизвестного мне полковника Леона Окулицкого, ставшего позже начальником штаба нашей армии в России. В ходе разговора я узнал, что уже вышли на свободу подполковник Петроконьский, ставший позже интендантом армии, подполковник Аксентович, впоследствии начальник второго отдела армии (для лучшей маскировки он взял себе фамилию Гелгуд), майор Бонкевич, ставший его заместителем, а со временем и преемником, подхорунжий Игла-Иглевский и ряд других лиц.

На следующий день, примерно в полдень, я направился к Андерсу. Он был в синем гражданском костюме. Выглядел немного бледным и осунувшимся. Встретил меня он весьма сердечно, говоря:

— Я очень рад, что мы вместе. Будем вместе работать. Дел много, а людей пока мало, но следует ожидать, что наплыв будет большой.

Во время чая он стал рассказывать мне о своих переживаниях с тех пор, как мы расстались во Львове. В свою очередь я поделился собственными приключениями. Рассказал о дороге в Париж, обо всем там увиденном, причинах разочарований, возвращении, своем аресте и освобождении. Генерал разделял мои взгляды на санацию. В тот период он не любил санацию, хотя на самом деле не любил ее никогда. Стали говорить об омоложении армии, чего не было сделано во Франции. Генерал обещал осуществить это у себя.

Андерс чувствовал себя еще не совсем здоровым, испытывал боли в пояснице, беспокоила также нога — в сентябре он был ранен. Когда вставал или ходил, еще пользовался тростью, потому что, как он говорил, не хотел напрасно расходовать своих сил, которые могут пригодиться.

После беседы длившейся несколько часов, он, провожая меня говорил, что в любое время и при любых обстоятельствах я могу к нему являться.

Число поляков в Москве с каждым днем увеличивалось.

Был освобожден полковник Сулик-Сарнецкий, впоследствии командир полка в пятой дивизии; полковник Каземеж Висьневский, будущий начальник III отдела штаба армии; майор Капиани, вскоре назначенный начальником юридической службы армии; майор Каминский; ксендз Ценьский, позже возглавивший духовных пастырей армии; подхорунжий Пасек, брат Янушайтиса; ксендз Вальчак, будущий капеллан пятой пехотной дивизии; полковник Шманский, бывший военный атташе в Берлине, позднее командовавший полком в пятой пехотной дивизии; госпожа Влада Пеховская, впоследствии главный инспектор военной подготовки женщин; Гермина Наглер — писательница; поручик Ентыс, капитан Мрозек, майор Зигмунт Добровольский, поручик Ян Зелинский, вахмистр Шидловский и много других. Группы поляков в Москве росли. В общем чувствовали себя превосходно, никто из нас уже не думал о вынесенных обидах или недавно пережитых тяжелых временах. Вернее сказать, было много радостных надежд и раздумий о занимающейся заре в связи с созданием польской армии. Все мы хотели биться с немцами, и как можно скорее. Долгая вынужденная бездеятельность, к счастью, нас не разложила, наоборот, оказалось, что мы сохранили в себе большой запас энтузиазма и энергии. Каждый хотел что-нибудь делать, как можно скорее дорваться до работы.

Вести с фронта поступали безрадостные. Немецкое наступление развивалось с каждым днем все успешнее для Германии. Немецкие войска, продвигаясь вперед, уже в июле овладели Смоленском, а в августе Буденный отошел за Днепр. Пал Днепропетровск. Гитлеровские армии захватывали все большие пространства плодородной украинской и белорусской земли. Промышленные районы центральной России начали испытывать давление неприятельских войск. Немецкая авиация неистовствовала. И хотя непосредственно нас это не затрагивало, поскольку мы находились вдали от фронта и войны не ощущали, а улицы Москвы благодаря организованности и порядку действовали успокаивающе, тем не менее каждый из нас осознал какую-то внутреннюю потребность как можно быстрее вырваться на фронт.

Мы с нетерпением ожидали претворения в жизнь военного соглашения. Его выполнение проходило, если так можно выразиться, через несколько стадий. Первой был июльский пакт от 30 июля 1941 года, создавший основу для установления отношений и дальнейшего сотрудничества. Его следствием явилось военное соглашение, подписанное в Москве 14 августа 1941 года. Затем в декабре 1941 года был дополнен как июльский договор, так и военное соглашение. Все это произошло под личным влиянием Сикорского во время пребывания его в Кремле. Завершением и как бы подтверждением установления дружественных советско-польских отношений этого периода стала декларация Сикорский — Сталин от 4 декабря 1941 года.

Осмысливая заключение договора, посмотрим, кому же Сикорский доверил следить за реализацией таких необыкновенно важных вопросов в нашей государственной жизни, которые должны были обеспечить наше будущее и почти полностью изменить основную линию нашей предыдущей политики.

Доверенным лицом, способным обеспечить проведение договора в жизнь в полной мере и следить, чтобы он не нарушался, случайно стал профессор Станислав Кот. Именно случайно, так как сам профессор Кот признавался, что Сикорский обратился к нему с этим предложением сразу же после подписания договора 30 июля, еще в кабинете Черчилля. Он был так поражен этим предложением Сикорского, что, как сам говорил, «просто остолбенел». Действительно, было от чего остолбенеть. Этот выбор во всех отношениях оказался роковым.

Профессор Кот не был подготовлен к такой роли ни политически, ни морально. И уж во всяком случае для нее не созрел. Он был лишен политического опыта, совершенно не знал ни Советского Союза, ни русского языка, никогда там не жил и обо всем советском имел лишь весьма смутное представление: «терра инкогнита» — неизвестная земля. Самое важное, что он не понимал, в чем должна заключаться его миссия, в чем суть польско-советских отношений. Одним словом, он совершенно не понимал той роли, какую должен был играть. Он не осознавал всей важности вопроса и возложенной на него персональной ответственности за возможные неудачи, не понимал роли, на которую его выдвинуло стечение обстоятельств, эта роль обязывала его укреплять взаимную дружбу, он должен был строить, создавать сосуществование, основанное на взаимном уважении. Он не имел необходимого личного авторитета и не умел его создать. Совершенно не имел в данном случае необходимой способности руководить, не умея не только навязать и осуществить свою волю, но даже проследить за тем, чтобы воля Сикорского соблюдалась и претворялась в жизнь. Кроме того, он был исключительно никудышним организатором.

Имел ли Сикорский на примете кого-либо другого? К сожалению, тогда фактически не имел. Попросту никто ни из министерства иностранных дел, ни из правительства, ни из армии не хотел идти на этот пост. Как я уже говорил, Сикорский был совершенно одинок, не умел найти людей, не умел их подобрать. Поэтому в силу создавшегося положения и отсутствия другого кандидата он вынужден был просить своего «друга» и во имя этой дружбы поехать и проследить за проведением его политической линии.

Вот так профессор Кот стал послом на одном из самых ответственных форпостов. Следует подчеркнуть, что это было не обычное поприще, как многие иные, где могло быть немного лучше или хуже, где послом мог быть тот или другой. От этого учреждения, от его хорошего функционирования, без всякого преувеличения зависело будущее Польши.

Необходимо еще разъяснить, что профессор Кот не получил никакой определенной инструкции или указаний о своем поведении. Он рассуждал, по его признанию, следующим образом:

«Находясь на посту в Москве, я не видел возможности ведения большой политики. Ведь там мы не имели в своих руках никаких козырей или возможности давления.

Главную задачу посольства Речи Посполитой я усматривал в материальной, моральной и политической защите и поддержке польского населения в России, а также в оказании помощи Войску Польскому».