Теннесси Уильямс - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Теннесси Уильямс
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс, Подкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93381-071-1

Написанные в 1975 году, мемуары состоят условно из двух частей: первая половина — о личной жизни драматурга и его любовных похождениях; вторая — о творчестве и терзаниях. Как признается сам автор, книга написана в виде «потока свободных ассоциаций» и является «катарсисом пуританского чувства вины».

Книга написана о тех вещах и тем языком, который не может не вызвать восхищения и понимания как глубины личности писателя, так и его мастерства.

---

Собрав свои небольшие комиссионные от подписчиков журнала, мы на открытой крыше двухэтажного автобуса поехали к Хейзл. Мне показалось, что от ночного воздуха мой партнер на радостях сдурел. Он все время повторял имя «Люси» и все время радостно выл высоким голосом. В вое слышна была истерическая нота.

Мне кажется, Хейзл в те годы была куда мудрее меня в делах секса. Впустив нас в резиденцию Крамеров, она посмотрела на оклахомца с налетом ужаса в больших карих глазах. На протяжении всего вечера он щебетал, как птичка, делая особое ударение на имени «Люси»[11]. Могу побиться об заклад, что на танцах в нашем братстве Люси не пользовалась бы успехом: она выглядела похожей на то, что означало ее имя. Она была высокой, угловатой, «люсиноватой». Но поведение моего партнера действительно выходило за всякие рамки, и наше двойное свидание закончилось на весьма двусмысленной ноте. Хейзл просто отделалась от нас, чего никогда не было за долгие годы наших отношений.

Когда я сказал, что Хейзл, вероятно, была куда мудрее меня в делах секса, я не уверен, что именно я имел в виду. Потому что те пять или шесть лет, что у нас была любовь, любовь эта была совершенно «чистой». Теперь этому никто не поверит, но Хейзл позволяла мне целовать ее в губы только два раза в году — на Рождество и на ее день рождения. Задним числом я начинаю задумываться, не была ли она, как говорят психо- и сексопатологи, фригидной, или только притворялась кокетливой скромницей, чтобы спровоцировать меня на более агрессивное поведение. Я склоняюсь к последнему предположению, потому что помню, как мы с ней (ей было немногим больше десяти лет) посещали художественную галерею Сент-Луиса на вершине Холма Искусств в Форест-парке; она прямым ходом направилась в зал античных скульптур, где был выставлен «Умирающий галл», одетый только в фиговый листочек Поверьте мне на слово, это совершенная правда листочек поднимался, и Хейзл знала про это. Она подняла фиговый листок и спросила: «У тебя похож?»

Ответа она не дождалась, а я вспыхнул, как девчонка…

Я вставил это маленькое событие в один из моих лучших рассказов, опубликованный в самом «Нью-Йоркере», под названием «Три игрока в летнюю игру». «Нью-Йоркер» случай с фиговым листком вырезал из рассказа, но я восстановил его, когда рассказ вышел в сборнике «Карамель», и думаю, что был прав, потому что история в действительности произошла с Хейзл — включая ту часть рассказа, где речь идет о старом автомобиле, «электрической машине». У миссис Крамер, ее бабушки, был «электрический» автомобиль, и экстравагантная старая леди любила сидеть в его прямоугольном стеклянном салоне, степенно ведя машину по самым фешенебельным районам города. Она обожала Хейзл и иногда позволяла ей взять и меня в поездку. Машина могла развить скорость что-то около двадцати миль в час, не более. Потом уже Крамеры подарили Хейзл светло-зеленый «Паккард», но это было гораздо позже…

Я не знаю, почему тот парень из Оклахомы остался в Сент-Луисе, где летом невыносимо жарко, но он остался и продолжал предлагать мне отправиться «по барам» — а я продолжал отказываться. Что-то в нем тревожило меня, и когда он, в конце концов, уехал домой, мне стало легче. (Позже я получил из Талсы письменное объяснение в любви.)

Вернемся в колледж. И к молодому человеку с большими сверкающими глазами, которые светились в темноте, как у кошки.

Я был уже инициированным членом АТО, и в то время жил в одной комнате с парнем с исключительными глазами, темными волосами и фантастическим телосложением — я буду звать его Смитти.

Каждый год осенью АТО проводило так называемую «неделю старого дома», когда большой тюдоровский дом наполнялся бывшими выпускниками. На эти выходные каждому в своей койке приходилось уплотняться. Мне пришлось в нашей спальне на третьем этаже спать в одной койке со Смитти, спавшим под… нет, не славшим под, а лежавшим под очень легким одеялом — наплыв выпускников привел к большому дефициту постельного белья. В ту ночь произошло одно событие. Мы оба спали в нижнем белье, на мне были майка и трусы, на нем, по-моему, только трусы.

Когда в спальне выключили свет, я почувствовал, что его пальцы гладят меня по руке и по плечу, сначала едва заметно, а потом, потом…

Мы спали, прижавшись друг к другу, и он стал прижиматься ко мне сзади, а я начал дрожать, как осиновый листок.

Но дальше этого дело не зашло.

Потом, спустя несколько недель, когда мы уже вернулись на свои обычные спальные места и я забрался на свою верхнюю койку, он внезапно запрыгнул туда вместе со мной.

Автоматически, ничего не поняв, я сказал: «Что ты хочешь?» или «Что ты делаешь?»

Он иронично засмеялся и спрыгнул вниз.

Мне кажется, я всю ночь пролежал без сна, проклиная себя за нечаянное «отклонение» этого очень смелого (для тех дней) подхода. Каким можно быть сложным и каким невежественным!

Еще один мальчик начал навещать нашу спальню по вечерам, и в один из этих вечеров — мы только разговаривали, «трепались», как говорят теперь — Смитти усмехнулся нашему гостю и сказал: «Знаешь, что я собираюсь сделать сегодня ночью? Я хочу подойти сзади к Томми».

Что делать, я не знал тогда, что это значило, в те дни я даже не слышал еще о существовании языка гомосексуалистов.

На нижней койке мы втроем играли, как играют щенки. Все мы были в трусах. И мы переплетались ногами, но дальше никогда не заходили.

Мы со Смитти ходили вместе на двойные свидания с девочками из Стивенс-колледжа, и нам обоим не нравилось. Девочки нам ничего не давали.

Один из вечеров я помню хорошо, мы тогда были на двойном свидании — не с девочками из Стивенс-колледжа, а с парой очень диких наших соучениц, не принятых в члены ни одного из женских обществ по вполне понятным причинам. У одной из них был родстер[12], мы поехали на нем к каменоломням и остановились возле них в лунном свете. Смитти предложил: «Может, вам двоим лучше прогуляться немного по дороге».

Мы пошли по дороге — и ничего не случилось.

Когда мы вернулись к родстеру, девушка, оставшаяся со Смитти, пила самогон, его ширинка была полностью расстегнута, а его раздувшийся член стоял совершенно прямо, и я был этим как-то напуган. Он выглядел оружием, а не частью человеческого тела.

Но светящиеся, как у кошки, глаза, высокое прекрасное тело противостояли этой антипатии, и в тот год мы все больше и больше влюблялись друг в друга — без физической стороны этой привязанности, по крайней мере, безо всего, что привело бы к облегчению.

Я помню, как уже весной, ночью, мы лежали на широкой лужайке, он просунул руку мне под рубашку и гладил верхнюю часть тела своими длинными пальцами. Я, как всегда, вошел в свое обычное состояние трясущегося осинового листка, и, как всегда, не сказал ему ни одного ободряющего слова.

По всей видимости, наша привязанность начала беспокоить братьев.

Смитти исключили, и он неохотно перебрался в дом с меблированными комнатами. Мы продолжали видеться, как ни в чем не бывало, и однажды вечером отправились в некий загородный бар, где подавались (незаконно в те годы) спиртные напитки, вроде того, что я позднее описал в «Орфее». На пологом холме там и сям были разбросаны отдельные закрытые с трех сторон «номера», в которых подавали спиртное домашней выгонки, и в которых укрывались парочки. Кабинки освещались бумажными фонариками, и постепенно, один за другим, эти фонарики гасли.

Мне кажется, мы тоже иногда выключали наш фонарик — но ничего не происходило.

Но однажды вечером кое-что произошло.

Мы хорошенько набрались самогона и начали смеяться и улюлюкать, как сумасшедшие. А потом выскочили из нашей кабинки и помчались вниз по длинному склону холма, до самой изгороди у его подножия. Я растянулся в высокой, мокрой траве, и он упал на меня. Мы дружески побарахтались, и это было все. Но он предложил: «Давай проведем ночь у меня».

Мы поехали к нему на такси, и несколько раз, как бы в шутку, он пытался поцеловать меня в губы, и каждый раз я отталкивал его.

Не дурак ли, а? Я бы сказал — дурак..

Вскоре после того, как мы вошли к нему, меня вырвало прямо на пол.

Он полотенцем вытер мою блевотину, потом снял с меня одежду и уложил в постель. Когда он лег в постель вместе со мной, он руками и ногами крепко-крепко сжал меня, а я дрожал так сильно, что тряслась вся кровать.

Он держал меня всю ночь, а я всю ночь трясся.

Здесь я мог бы сказать «Ах, юность…», и покончить с этим…

После экзаменов (он провалился) наступила ночь, которую называют «сумасшедшей» — ночь перед тем, как все разъезжаются по домам. Я, Смитти, еще несколько парней набились в чей-то автомобиль и отправились по городу в поисках подпольного спиртного. Мы были здорово пьяны, все. Но нам не хватило, и мы поехали к одному дому, где готовили домашний самогон. Смитти, еще один парень и я остались в машине, а вся компания пошла в дом за покупкой. Пока мы ждали, Смитти уронил свою руку мне между ног. Мой член стоял.