Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу

• Название: Послесловие к подвигу
• Автор: Геннадий Семенихин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Ахтунг, ахтунг, - услышал он в наушниках и увидел, что третья, последняя из всех сигнальных ракет разорвалась над этой чужой для него землей, которую он, простой открытый парень Федор Нырко рожденный русской матерью и воспитанный далекой отсюда Советской Россией, мечтал теперь поскорее покилуть.

Плиты взлетной полосы все быстрее и быстрее помчались навстречу и уже слились в единую серую ленту бросившуюся под покрышки самолетного шасси, и даже тонкий звон чужого мотора показался ему в эти мгновения предвестником избавления. Сделав первый разворот, он заложил крутой вираж и повел машину над сверкающей от солнца поверхностью Эльбы, глазами отыскивая то место на набережной, куда обещал прийти вчерашний парень Увидев его зябкую одинокую фигурку, Нырко покачал свою машину с крыла на крыло и помахал, приветствуя рукой в кожаной краге. Потом, сделав новый разворот, опять промчался над парнем и набрал высоту как раз в тот момент, когда вдалеке от него, но точно на линии маршрута распылились три зенитных разрыва. И сразу же в наушниках он услышал суровый повелительный голос, назвавший позывной его самолета:

- Немедленно прекратить полет. Немедленно на посадку! - потребовал невидимый отсюда руководитель полетов, и Федор удавился тому спокойствию, с каким он отметил: "Значит, обнаружили подмену машин и стапут сейчас охотиться".

Чтобы выиграть хотя бы какое-то время, он с подчеркнутой исполнительностью ответил по передатчику:

- Вас понял. Команду выполняю.

"Мессершмитт" с желтым скрюченным питоном на борту стремительно набрал высоту, но, вместо того чтобы зайти на полосу, метнулся в сторону леса, снизился над самыми верхушками темных остроголовых елей и поперек аэродрома на бреющем ринулся точно к трибуне, заполненной гостями. В смотровом стекле, расчерченном сеткой прицела, Федор видел фантастически быстро вырастающие очертания верхнего этажа и сооруженной над ним трибуны, фашистский флаг, полоскавшийся на ветру, фигурки оцепеневших людей, ещё не верящих в случившееся. На той дистанции, что считалась наилучшей для поражения наземных целей с "Мессершмигта-109", он нажал на гашетки, и желтые трассы бичами ударили по трибуне, сметая на своем пути все живое. Вспыхнул легкий матерчатый тент, и охваченная паникой толпа оказалась как бы раздетой. Коротки мгновения атаки, но и тогда успевает врезаться в память раз и навсегда картина разгрома. Федор увидел, как падают одни и в ужасе мечутся по крыше штаба другие, за ревом мотора он не смог только услышать стоны и крики. Чуть потянув на себя ручку, он словно бы перепрыгнул здание и снова развернулся для атаки. Голубое небо было уже густо запятнано разрывами, но поразить его самолет на высоте бреющего полета было не так просто. Радиостанция ещё работала, в наушниках потрескивал эфир. Ни страха, ни оцепенения Федор не ощущал, одну только захватывающую радость атаки, рождавшуюся, когда летчик был в состоянии видеть её разрушительные последствия.

- Слушайте все радиостанции мира! - закричал Федор. - Я первый летчик Страны Советов, который бьет фашистов в их глубоком тылу на их территории!

Снова верхний этаж штабного здания стремительно набегал на нос, и видел теперь Федор упавший вниз тент, сбитый его снарядами фашистский флаг и между поваленными скамейками бессильно распростертые тела. И он ещё раз ударил из всех огневых точек по тем, кто остался в живых. Бил до тех пор, пока не оборвались трассы. Набирая высоту, проносясь через целый клубок зенитных разрывов, Федор понял, что боеприпасов уже нет и осталось последнее, то, ради чего затевал он весь этот полет. Километрах в двух от здания штаба, на восточной окраине аэродрома, заваленного сломанными ветками хвои, возвышалось над землей приземистое здание бомбового склада. Федор выровнял на высоте "мессершмитт" и, совместив нос с центром бетонного колпака бомбохранилища, отдал ручку от себя. Он пикировал с самым крутым углом. Ветер свистел за фонарем кабины, словно прощался навсегда с летчиком. Близкий разрыв зенитного снаряда встряхнул машину, вздыбил обшивку на правом крыле, и тотчас же побежали по нему ровные султанчики огня. "Апофеоз борьбы - это самопожертвование! - подумал Федор. - Меня никто не осудит.

Я ухожу с чистой душой и незапятнанной совестью!"

Хвост огня и дыма широким конусом тянулся за его истребителем. "Это меня зажгли, - устало прошептал майор пересохшими губами. - Впрочем, быть может, это и лучше, ведь бомбы наверняка взорвутся, если я упаду на них таким факелом".

Контуры леса, казавшиеся с высоты не так уж широко очерченными, все расширялись и расширялись, щетинились острыми верхушками сосен и елей. Оцепеневшие от напряжения глаза Федора отчетливо видели теперь каждую тропку и маленькие фигурки часовых, торопливо разбегавшихся от входа. Пальцы майора Нырко все сильнее и сильнее сжимали рукоятку ручки управления, будто в это усилие стремились вложить все нервное напряжение и всю отчаянную решимость летчика. Неожиданно белый столб пламени, чистого, ясного, встал перед глазами Федора, и он подумал: неужели такая бывает смерть.

Из белого пламени явственно надвинулось на него широкое лицо интенданта Птицына с решительно сомкнутыми бровями и донесся его суровый голос: "Бейте фашистов, Федор Васильевич, едят меня мухи с комарами!"

Погибший Сережа Плотников и живой Виктор Балашов стояли в обнимку и, печально кивая головами, произносили вместе: "Ты молодец, Федор, надо только так!"

Мать держалась обеими руками за острые доски частокола, боясь от горя упасть, всеми силами боролась с рыданиями.

"Ты иначе не мог, сыночек! Ты всегда до конца был честным!" - шептала она.

Потом он увидел Лину, её сведенные болью и ожесточением глаза, и в них тоже ни единой слезинки. Голос её был таким же мягким и нежным, как и тогда, когда она говорила о любви.

"Правильно, Федя!" - шепотом произнесла она, и белый свет внезапно погас.

Оглушительного взрыва, потрясшего землю на десятки километров окрест, бывший командир сорок третьего истребительного авиационного полка, майор Федор Васильевич Нырко так и не услыхал...

19

Жаркое летнее солнце врывалось со стороны Красной площади в распахнутое окно, и от этого в скромном тесном номере у Бурова было душно. Кроме Бурова и пожилого инженера Гределя, за столом ещё сидел грузный, поседевший генерал-лейтенант авиации в кителе, отяжелевшем от множества орденов и медалей, над которыми блестела пятиконечная Золотая Звезда, с грубыми чертами лица и шрамом, косо проложенным на правой щеке от мочки крупного уха до самого подбородка с крупной упрямой челюстью. В комнате висела напряженная тишина. Пауль Гредель только что закончил свой рассказ, и все трое долго молчали. Он первым нарушил молчание, откинув назад светлые мягкие волосы:

- Какая досада, совсем забыл. Когда я впервые рассказывал товарищу Бурову всю эту историю, я позабыл упомянуть о двух важных деталях. После взрыза на аэродроме через два дня по нашему городу на кладбище провезли тридцать два гроба с погибшими фашистами. А двенадцать гробов с высокими генералами и офицерами самолетом отправили в Берлин. Это одно обстоятельство.

А второе, и самое важное, это то, что при нашей встрече, попросив меня разыскать во что бы то ни стало летчика Виктора Балашова, ваш пилот, переодетый в форму немецких люфтваффе, оставил мне эту во г трубку.

Инженер полез в карман и медленно извлек оттуда старую, модную в довоенное время, чуть изогнутую трубку с потускневшим мундштуком и коварно ухмыляющимся бородатым чертом - Мефистофелем. Генерал Балашов взял её крупными жесткими пальцами, долго и напряженно рассматривал. Глаза его стали теплыми и печальными, а голос дрогнул, когда он бережно отодвинул от себя облупившегося от времени Мефистофеля.

- Да, - сказал он сухо и горько свел над переносьем седые лохматые брови. - Это его трубка... Федина.

- Я очень рад, что восстановилась ясность, - проговорил в эту минуту Пауль Гредель. - Ведь около тридцати лет майор Федор Нырко, вероятно, числился у вас без вести пропавшим. А без вести пропавшим может быть и трус и герой.

Генерал Балашов медленно поднял голову:

- Правильно отметили. Но мы год от года узнаем о судьбах тех, кто числится пропавшим без вести. У нас никто не забыт и ничто не забыто. Спасибо вам. Правда о моем друге и командире Феде Нырко станет теперь правдой для всех наших людей. - Генерал помолчал, потом, громко и тяжело вздохнув, прибавил: - Он здорово дрался и пилотировал... наш Федя. В особенности на высоте. Впрочем, это не самое главное. Главное в том, что он всегда был на высоте сам.. на высоте человеческой!