Петр Замойский - Повести

• Название: Повести
• Автор: Петр Замойский
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1954

В настоящее издание включено две повести П. И. Замойского (1896-1958) "Подпасок" и "Молодость", одни из самых известных произведений автора.

Время, о котором пишет автор - годы НЭПа и коллективизации.

О том, как жили люди в деревнях в это непростое время, о становлении личности героев повествуют повести П.Замойского.

---

 — Писарь дома? — спросил Шкалик, помолившись и глядя в упор на меня.

 — В волость уехал, — отвечаю ему. — Ноги отряхни.

 — Ой, забыл, что в хоромы попал, — усмехнулся он. — Три срочных из волости. Получай. Расписаться велели.

Что ты все мне да мне носишь? Тут написано: «Старосте первого общества».

 — А ты старосту спроси. Он этих пакетов боится, как волк огня. Мерещится ему: беспременно в каждом пакете нобилизация аль реквизиция. К тебе меня гонит.

 — Ладно, иди, — говорю ему, но он с нетерпением ждет, когда я прочту бумаги.

Вижу, что он хочет что‑то сказать, но я не спрашиваю. Тогда лезет он за пазуху и кладет передо мной письмо.

 — От брата, — говорит он.

Почерк всех трех братьев я знаю. Нет, ни один не похож. От кого же? И вдруг дрогнуло мое сердце, но я спокойно прячу письмо в карман гимнастерки и начинаю читать бумагу из волости. Десятский, вздохнув, уходит.

 — Что ты его всегда гонишь? — спрашивает мать. — Ты не больно с ним так… Он с урядником за ручку.

 — Поэтому, мать, я и не люблю его.

Я бережно распечатал письмо и первым делом взглянул на подпись. «Знакомая Лена». Наверное, красное вдруг стало у меня лицо. Мне не хочется читать письмо тут же, сразу. Уйти куда‑нибудь, остаться одному, посмотреть на письмо, не читая, в руках подержать.

Медленно убираю со стола бумаги, приговоры, разные списки и расписки, кладу все в шкаф, запираю и сажусь почти под самые образа. Кладу письмо перед собой, читаю первые строчки. Сердце бьется так радостно, что я плохо понимаю смысл. Нет, так читать не годится. Достаю бумагу, кладу на письмо. Двигаю бумагу вниз, открывая строку за строкой. Читаю и мысленно вижу, как она, склонившись, пишет это письмо. Сквозь косоватый, нетвердый почерк проглядывает ее лицо, глаза, пряди ее волос. Она пишет и думает обо мне. Черт побери! Сердце совсем заходится от волнения.

«Здравствуй, Петя!

Низко кланяюсь тебе, и от Саньки поклон й от мамки, от снохи Анны. Брат наш Костя приехал домой. Он глухой, и левый глаз плохо видит. Он тебе тоже шлет поклон. Я говорю ему, кто ты такой, раненый в левую руку. Он хочет с тобой повидаться. Как поедешь в город аль оттуда, с любой стороны заезжай к нам, будешь ночевать.

Письма твои получила. И стих в одном был, прочитала. Санька тоже прочитала, и мамке я вслух прочитала, а Костя сам. Он спрашивал: один ты составил, аль кто из товарищей помог? Сказала ему — один. Он дивился.

Пишешь ты, вроде как любишь меня, ты и не огляделся. Совсем я не такая, как ты пишешь. Чудной! Чего ты нашел в моих глазах? Они совсем и не голубые. Как у кошки, серые. Померещилось, видно, тебе в темноте. Ну, а если тебе нравится, вольному воля.

Мамка часто тебя поминает, а как заедут мужики от вас, она их спрашивает о тебе. Ты и Саньке понравился и дяде. Про себя ничего путем не скажу. Будто что‑то и есть, только ты не подумай чего зря. Ведь как следоват мы друг дружку не знаем. Проснулась я утром, вы уехали. Ругала мамку, что не разбудила. Хотела тебе какое‑то слово сказать, а какое, теперь вроде забыла.

До свиданья. Приезжай!

Жду ответа, как птичка лета.

Знакомая Лена».

Смотрю на последнее слово, шепчу его. Слышу в нем ее голос: «Приезжай!» Прежде чем написать это, она, может быть, долго думала, не решалась. А какое слово она хотела сказать, когда проснулась? Что, если и вправду забыла? Нет, страшнее — раздумала сказать.

Еще и еще читаю и перечитываю письмо. То кажется оно мне простым, обычным, то вдруг все проникнуто намеками.

Мне хотелось прочесть это письмо хоть кому‑нибудь. Но кому? Павлушке? — Его нет. Разве матери? Мать ничего не знает. После, после…

 — Я пойду к старосте, — говорю матери.

 — Увидишь Ваську, крикни. Опять к Филе Долгому ушел.

 — На обучение?

 — Пристрастился, дурак, — усмехнулась мать.

На улице хорошо. Безветренный солнечный день.

И не знаю, куда пойти. Вдруг до меня откуда–то издали доносится команда: «Ать, два, три…» Эго Филя Долгий забавляется с будущим набором рекрутов. Почти каждый день занимается с ними. Нашел же человек себе занятие! Решаю идти посмотреть.

Команда все слышнее и слышнее. Отчетливая, резкая. Видимо, шагают ребята по широкой улице, уминают снег. И я, слыша команду, незаметно для себя, шагаю тоже в ногу с ними.

 — Н–на–право р–равняйсь! — раздается команда, и я моментально поворачиваю голову направо.

Огромная улица третьего общества — на пяти тройках проедешь. Мазанки и избы уходят вниз, туда, где под снегом лежит огромный пруд. Напротив своего дома виден Филя с новобранцами.

Я уже поровнялся с ними, зашел за угол мазанки, чтобы посмотреть, как идет дело, но Филя в это время скомандовал «роте» оправиться.

Брат Васька в пиджаке, подпоясан моим ремнем. Некоторые в шинелях. У всех в руках палки вместо винтовок.

Ребята закуривали, над «ротой» шел дым. Филя стоял чуть поодаль, высокий, грозный, в шинели, туго подпоясанной ремнем, в фуражке, сдвинутой набок, и в сапогах. Филя держит себя серьезно…

Не понимаю его!

Выйдя из‑за мазанки, направляюсь к ним. Они увидели меня, а Филя вдруг встрепенулся и заорал:

 — Ра–а-вняйсь!

Быстро побросали недокуренные цыгарки — и вот уже в строю.

 — Сми–и-рно!

Замерли ребята, груди выпятили, животы подобрали, палки приставили к ногам.

 — На… крра–а-аул!

Три десятка палок взметнулись.

Командуя, Филя то посматривает на меня, то на свой вышколенный строй. Я догадываюсь о его замысле. Ему представляется удобный случай: проверить свою муштру и похвалиться передо мной. А меня использовать… только вот в качестве кого, не знаю.

 — Равнение… напра–аво!

Десятки голов повертываются ко мне. Строгие, серьезные. Я подхожу ближе. Делаю недовольное, хмурое лицо. Филя, подтянувшись, идет ко мне, останавливается на расстоянии трех шагов, четко ставит левую ногу к правой, ловко вскидывает под козырек и рапортует мне, как командиру полка. И хоть бы искорка смеха в его единственном глазу! Теперь очередь за мной.

 — Благодарю, господин поручик! — козыряю ему небрежно, как и полагается полковнику.

Подхожу к строю, некоторое время внимательно смотрю на «солдат». Затем иду вдоль фронта, проверяю, как они стоят, как держат «ружья». Ребята «едят» полковника глазами. Вытянувшись, густым голосом приветствую:

 — Здорово, первая рота!

 — Здра жла ваш сок–родь! — удивительно дружно и радостно кричат ребята.

 — Спасибо за службу!

 — Рады стараться, ваш…

Филя сияет. Вижу, он не прочь и еще продолжит:, эту церемонию, но я говорю:

 — Вольно!

 — Вольно! — повторяет Филя, и ребята вновь закуривают, не выходя из строя.

 — Здорово притоптали! — отведя Филю в сторону, указываю на снег.

 — Стараются.

 — Для чего ты их обучаешь?

Филя задумывается.

 — Видишь ли, я хочу, чтобы они не были, как мы. К местности их применяться научу, штыком колоть, перебежки делать. Все‑таки меньше их погибать будет.

 — Верно, Филя, верно. Словесность тоже проходишь?

 — Это у меня плохо выходит. — Оглянувшись, он вдруг предлагает: — Помоги мне, а? По словесности.

Филя всерьез просит меня, и я говорю ему смеясь:

 — Друг мой, если я начну с ними словесностью заниматься, то такому научу…

 — Ну–ну?

 — Что «ну»? Не устав же буду я проходить и не чинопочитание, а начну… хоть бы с Распутина.

 — К чему Распутин?

 — Подгоню, например, к внутренним врагам. «Кто есть внутренние враги?» — спрашивали нас, и мы отвечали: «Внутренние враги есть революционеры, жиды, студенты». Учили так?

 — Верно. А ты?

 — А я переверну.

Филя немного смущен и оглядывается по сторонам.

Видимо, такая словесность не совсем для ребят подходит.

 — Нам надо вдвоем поговорить, — шепчет он.

 — Давно хочу, — говорю я. — Тебя молодая жена за эту забаву не бранит?

 — Она мой характер знает.

 — Характер у тебя боевой. Ты береги его, пригодится когда‑нибудь, — и я чуть щурю глаза.

Филя, мне кажется, понял меня. Лицо у него радостное.

Круто повернувшись к новобранцам, командует:

 — Смирно!.. Р–равняйсь!

Вздваивает ряды, выстраивает по четыре, командует шаг на месте. «Армия» топает, как один человек. С ними топает и Филя, и у меня самого вздрагивают колени. Тоже хочется топать.

 — Запева–ай! — раздается команда, и звонкий голос заводит:

М–мы слу–чай–но с тобой повстречались,
М–мно–го бы–ло в обо–их огня–а-а…

 — Агом арш! — перекрывая пение, гремит Филя, и «армия» с песней под ногу дружно двигается, снег брызжет из‑под сапог, валенок и лаптей.

Все дальше и дальше уходят они, а я стою и смотрю им вслед, и ощущаю какую‑то гордость за этих молодых ребят и самому хочется шагать с ними вместе.