Иван Машуков - Трудный переход

• Название: Трудный переход
• Автор: Иван Машуков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Роман
• Год: 1953

---

Егор ругается.

Всё хорошее настроение Васьки, с которым он ехал на пашню, мигом исчезает. Он опять чувствует себя маленьким и готов заплакать… Но первая борозда всё же проведена, и отец пашет, делая круг за кругом. Васька смотрит, как прибавляется борозда к борозде. Вот уже узкая чёрная полоска видится на пашне. Но как же медленно она расширяется!. Отец машет бичом, покрикивает на лошадей. Солнце спускается к закату, становится холоднее. Кричат чёрные галки. Они садятся на пашню, походят-походят важно по вспаханной земле, что-то пеклюют, потом, лениво взмахнув крыльями, поднимутся. Чуть отлетят и снова опускаются. «Вот, — думает Васька, — если бы десять, а то и двадцать плугов в один ряд поставить и сразу пропахать… Здорово бы!» О том, какую нужно для этого силу, Васька не думает. Ему только надо, чтобы пашня скорее была вспахана. Хорошо, если бы завтра утрём он, поднявшись, увидел, что она уже готова, и они бы поехали домой…

— Сынок! — уже ласково окликает Ваську отец. — Чай вари.

Васька срывается и бежит в балаган, развязывает мешок, достаёт чайник. От мешка пахнет пылью. В балагане сухо, но из щелей дует. Васька с чайником летит к речонке, оживившейся после весеннего таяния снегов. Летом, когда речка пересыхает, воду сюда приходится возить в баклажке. С полным чайником Васька спешит к балагану, разгребает ямку для небольшого костерка, разжигает привезённые из дому щепки, наконец, вешает чайник над костром…

Егор распрягает лошадей поздно — Васька уже не слышит. Накрывшись тёплым полушубком, он спит и просыпается оттого, что в балаганчике идёт громкий разговор.

Чуть тлеет костёр. Раздуваемые ветерком угли краснеют, и блики огня играют на лицах. С отцом разговаривает Платон Волков. Как видно, он только что приехал — сидит прямо на земле, подвернув под себя полу шинели. Платон в шапке. Лицо у него одутловатое, глаза смотрят, как всегда, беспокойно.

— Трудно небось на паре-то пахать? — полувопросительно, полуутвердительно говорит Платон.

С тех пор как Егор перестал работать у Платона, они изредка встречались, здоровались, но между ними не было близких отношений. Егор совсем забыл дорогу к родне. Сейчас он с удивлением наблюдал за Платоном — как тот суетливо сучит руками, неуверенно говорит, словно что-то нащупывая. Но это только поначалу.

— Да вот ведь, — отвечая на вопрос Платона, кивает Егор на привязанных к телеге и жующих сено лошадей, — трудно. Надо бы завести ещё одного коня.

— Ты и в прошлом году на двух пахал?

— Да нет, — говорит Егор. — Брал у Полозкова. А нынче он в артели. — «Ты же хорошо знаешь это, чего же спрашиваешь?» — думает Егор, вглядываясь в Платона.

— А я лошадь продаю! — выпалил сразу Платон.

Егор узнал былую манеру Волкова — вдруг посреди как будто и постороннего разговора чем-нибудь ошарашить собеседника.

— Чего так? — спросил Егор.

— Думаю огородами заняться.

— А пашня?

— А пашню бросить.

— Да-а… — протянул Егор. Он не знал, что и подумать.

— Я вот вижу, — продолжал Платон, не обращая внимания на недоверчиво слушавшего его Веретенникова, — вижу, что тебе на двух тяжело пахать. Бьётся, думаю, мужик. Пожалел по-родственному. Ты и забыл, поди, что мы родня?

Егор наклонил голову: действительно, никаких родственных чувств к Платону он не испытывал.

— Как там Нюшка-то? Аннушка? — поправился Платой. — Чего-то её не видно.

— Да ничего… С ребятишками… — ответил Веретенников.

Платон предложил Егору купить у него рыжего коня-трёхлетка.

— Ты этого Рыжку должен знать у меня, — говорил Платон. — Он от Соловухи. Помнишь её?

Егор помнил соловую кобылу, на которой он когда-то работал у Платона, возил лес из Скворцовского заказника.

— А не хочешь, так я Терехе Парфёнову продам, он ищет коней.

— Денег-то у меня… — нерешительно ответил Егор. — Ладно. Съезжу вот на базар… Если будут деньжонки — посмотрим.

— Так я в надежде? — поднялся Платон.

— Ладно, — повторил Егор, провожая гостя.

Они обо всём поговорили, но о Генке не обмолвились и словом.

…Васька уснул до утра. А утро пришло изумительно ясное, чистое. Словно приблизился лес, каждый кустик на меже был отчётлив. Егор пахал. К нижней кромке пашни стало меньше попадаться плитчатых камней, земля пошла помягче. Егор окликнул сына:

— Пойди-ка!

Васька подбежал к отцу. Егор поставил сына впереди себя.

— Бери, — сказал он тихонько.

Васька, как клещ, вцепился в чапиги. Они были ещё широки для него, но он наваливался на них всей своей узенькой грудью, чуть расставляя руки. На лице Васьки было выражение испуга и блаженства. Егор с полной серьёзностью шёл за сыном. Васька сердился.

— Я сам! Отойди! — кричал он.

И в это время прямо по пашне к ним подъехали верхами Ефим Полозков и Григорий Сапожков. При виде их Егор побледнел и остановил пахоту.

— А мы к тебе! — с какой-то притворной лёгкостью крикнул Ефим, словно решил обрадовать чем-то Егора.

— Чем обязан? — хмуро спросил Егор, стараясь не взглянуть на Григория.

— Слышь, сосед мы по делу к тебе, — продолжал Полозков. — Тут рядом с тобой мой загонишка, так ты паши его подряд… Мой, значит, как свой!

Всего ожидал Егор, только не этого.

— С какой же это стати? — спросил он, помолчав.

— Нам он неудобен, для артели-то, чересполосный, а тебе под руку.

— А с меня что за это? — недоверчиво поглядел на Ефима Егор.

— А ничего! Ну, так поладили? Не оставишь землю пустую?

Егору запахать Ефимов загон было бы очень подходяще, но он ещё раз спросил:

— А всё-таки — какие условия?

И тут не сдержался наконец Григорий:

— Да ты что торгуешься? Опять супротив нас хочешь? Ну конечно, не задаром. Мы твой надел на дальних пашнях возьмём! Нам там весь клин отводят.

— Вот оно что! — так и отшатнуло Егора.

Там его надел был втрое меньше, чем здесь полозковский, но он был свой. И Егор сказал:

— Не согласен!

— Да ты же его не поднимешь на двух конях, — миролюбиво сказал и Ефим, — там залежь, там тебе нужен третий конь.

— А я куплю, куплю! — топая ногами, закричал Егор.

Ярость вспыхнула на лице Григория.

— Поехали! — сказал он и, хлыстнув коня, отъехал первый, за ним Полозков. — Смотри, — крикнул Григорий, — если землю пустой оставишь, будет особый разговор! — И погрозил плетью, выругавшись: — Тамочкин!

XIX

Артельщики выехали на поле дружно, об этом позаботился Ларион Веретенников. С утра к бывшей кармановской усадьбе стали подкатывать на телегах мужики, бабы, ребятишки. Везли плуги и бороны. А когда взошло солнце, длинный ряд подвод вытянулся вдоль улицы.

Артельщики поехали на пашню.

Ефим Полозков сидел на телеге, в которую была впряжена его же собственная лошадь; пару кармановских он привязал сзади. Он впервые ехал пахать не свою пашню. И это было бы для него совсем не весело, если бы не одно обстоятельство — ехал он распахивать залежные земли, пролежавшие чуть не всю революцию и сулившие сказочный урожай.

Ему было смертельно любопытно: какая же там вымахает пшеница? Хоть она и будет общая, но если привалит обломный урожай, наверняка и ему много достанется. Глядишь, больше того, что даёт старопахотная земля, ставшая уже тощей, сыпучей, как пыль. Пусть её Егорка Веретенников забирает. То-то вытянется у него рожа, когда сравнит свою пшеницу с той, что поднимается у артельщиков!

Издавна, с тех пор, как существует Крутиха, дальние пашни у Долгого оврага были разделены на две половины каменными столбами. Столбы эти в открытой степи были видны издалека. По линии столбов отмечалась земля, что находилась ближе к Скворцовскому заказнику, — там, под защитой леса, она была более сырой и мягкой, а значит, и более урожайной. Крутихинцы-бедняки так и говорили о каком-нибудь зажиточном мужике, с завистью: «У него земля-то за столбами!»

Земля же перед столбами была более сухой, каменистой, поэтому менее урожайной.

Даже и старики не помнят, когда произошло это разделение, но оно было освящено временем, и крушение его крутихинцы сочли бы раньше святотатством. Ни один бедняк никогда не пахал и не сеял за столбами. Земля, как собственность единоличного хозяина, как драгоценное наследство, передавалась зажиточными мужиками от отца к сыну. Свободные земли пускались в залежь, «отдыхали», потом поднимались вновь. Ефим Полозков гордился тем, что когда-то у его отца имелась одна десятина в этом заветном углу степи, под самым лесом, что доказывало древность рода Полозковых в Крутихе. «Мы первые сюда пришли», — говорил иногда сыну Архип Никифорович Полозков. Ефим помнил слова отца. В один год был неурожай. Чтобы уплатить подати, Архип Никифорович вынужден был продать свою десятину за столбами Луке Ивановичу Карманову, а тот уже после революции перепродал её Селивёрсту Карманову. Ефим сегодня вспомнил об этом только тогда, когда артельщики стали подъезжать к кармановским пашням. «Где-то должна быть тут и наша десятина», — думал он, вглядываясь в степь.