Эрнст Бутин - Суета сует

• Название: Суета сует
• Автор: Эрнст Бутин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Большинство рассказов свердловского писателя Эрнста Бутина посвящены современности. Повесть «Аномалия», рассказы «И день тот настал», «Испытание прошлым», «Друза горного хрусталя» повествуют о геологах.

В книгу вошли два рассказа на историческую тему.

Живые характеры, яркие приметы времени, точно найденный ритм повествования придают книге достоверность и значимость.

---

Иван Дмитриевич сидел на скамейке в глубине сада, сидел давно, не меняя позы, не шевелясь, лишь изредка, словно в недоумении, встопорщивая пальцы, вцепившиеся в набалдашник трости, — думы были невеселые.

— Папа, — громко окликнула Анна. — Семь часов! Вы просили напомнить.

Старик вяло повернул голову, слабо помахал рукой — слышу. Медленно поднялся, и овчарка, лежавшая на земле, тут же вскочила.

Анна отвернулась. Прикусив губу, оглядела в раздумье комнату, где все было привычно, знакомо, каждая вещь имела свое раз и навсегда отведенное место: большая географическая карта мира, полка с аккуратно, одна к одной, расставленными книгами, глобус на письменном столе, рядом с ним чернильный прибор, мраморный, громоздкий, с нелепой совой — подруги подарили после защиты диплома; задержала взгляд на своем портрете — Дмитрий написал в первый месяц после свадьбы. Анна на нем изображена спокойная, счастливая, с довольной улыбкой на полных губах. «Волоокая моя женушка», — любил повторять Дмитрий.

«Волоокая, — мысленно повторила Анна. — То есть глаза как у вола. Коровьи глаза… И точно: ни дать ни взять — сытая гладкая телка».

Иван Дмитриевич стукнул два раза в заделанную Дмитрием дверь.

Анна взяла рубашку сына, коробку с нитками; проходя мимо двери к свекру, тоже стукнула два раза в голубую филенку — иду, дескать. Стукнула автоматически, привычно, не обратив на это внимания. Вышла во двор, приласкала походя Гранита, поднялась по крыльцу в половину, где жил старик.

Иван Дмитриевич, глубоко утонув в кресле, смотрел не отрываясь на экран телевизора, где Штирлиц соревновался в остроумии с Мюллером.

— Пора ужинать, — сказал Иван Дмитриевич, не повернув головы.

Пока сноха накрывала на стол, пока готовила в спальне постель свекру, старик Твердышев не пошевелился и, кажется, ни разу даже не моргнул… Сели ужинать. Ели молча, не поднимая глаз от стола.

— Спасибо, — Иван Дмитриевич вытер губы салфеткой, аккуратно положил ее рядом со столовым прибором.

И снова перебрался в кресло. И снова окаменел.

Анна поставила на столик рядом с ним традиционный стакан чаю, маленькую, оплетенную серебряными кружевами — баклажку, в которую раз в неделю доливала ром. Старик, не глядя, взял баклажку, накапал в чай и, отпив, опять застыл, сжав, словно отогревая руки, стакан в ладонях.

Анна убрала посуду, вымыла и села на диван. Изредка посматривая на экран телевизора, где теперь дергались куклы-попугаи, рассказывая о проделках какого-то Жако, она вышивала Чебурашку на рубашке сына, слегка хмурилась от дум.

— Завтра собираюсь съездить к Антошке, — сказала, откусывая нитку. — Поедете со мной?

— Поеду, — помолчав, буркнул Иван Дмитриевич.

— Только вы сами разговаривайте с заведующей, — попросила Анна. — А то опять раскричится, как позавчера, что балуем, не даем отдыхать.

Иван Дмитриевич посопел, отхлебнул чай.

— Поговорю, — и брюзгливо добавил: — Надо бы забрать его домой.

— Хорошо бы, — согласилась Анна и вздохнула, — да вдруг осенью назад не примут… Чего стоило его устроить, помните?

Старик пошевелился в кресле, насупился. Потребовал:

— Переключи программу.

Анна встала, пощелкала переключателем. Появился на экране цех гигантского завода. Ревели станки, вращались какие-то огромные блестящие детали, тележурналист, стараясь перекричать шум, радостно докладывал зрителям: «…применение новой технологии и умелое использование скрытых резервов позволило коллективу бригады уже в этом месяце увеличить производительность труда, улучшить показатели по экономии металла…»

— Оставить? — сноха вопросительно посмотрела на Ивана Дмитриевича.

— Давай попугаев, — приказал тот.

Щелчок переключателя — и снова на экране попугаи. Один из них, взъерошенный и хитроглазый, пел, грассируя, бравую песенку о том, что он, Жако, никого не боится, что он самый ловкий и хитрый.

Женщина вернулась на место, села. Сцепила на коленях пальцы и, не отрываясь от телевизора, замерла.

— Завтра Шахов уезжает, — стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойней, сказала она. — Может, попросить его — пусть зайдет к Дмитрию…

— Ни в коем случае! — резко оборвал старик. — Дмитрий не ребенок.

— Пусть Шахов хотя бы узнает, как он там, — начала было Анна, но Иван Дмитриевич, хлопнув ладонью по с голику, перебил:

— Сам выбрал. Пусть живет как хочет!

Анна помолчала. Хрустнула пальцами.

— А я? — спросила негромко. — Как я жить должна?

Старик пошевелился, словно поглубже, прячась в кресло, закрыл глаза.

— Решай сама, — сказал с усилием. — Тут я тебе не советчик.

Сноха повернула голову, посмотрела на одеревеневший профиль свекра: сухой, точно из желтой кости вырезанный нос, плотно сжатые губы, окруженные паутинкой морщин, выпирающий подбородок с дрябленьким мягким мешочком под ним.

— Может, мне все-таки перебраться к вам? — не в первый уже раз предложила она. — Вместе жить станем… И Антошка всегда рядом с вами будет.

— Нет, — сразу и решительно отказал Иван Дмитриевич. — Не надо!

— Но ведь Дмитрий не приедет, — устало продолжала настаивать женщина. — И мне одной не так тоскливо будет, и вам.

— Какая тебе радость жить со стариком? — дернув верхней губой, желчно усмехнулся Иван Дмитриевич. — Сейчас у тебя полная свобода, независимость: делай что хочешь! — Он приоткрыл глаза, остро и язвительно посмотрел на сноху. И снова сомкнул веки. — Я хочу, я люблю быть один. — Помолчал, добавил со старческой безжалостностью: — Не бойся, квартира тебе достанется. Когда буду умирать, тогда и переедешь.

Большие глаза Анны сначала удивленно расширились, потом заблестели.

— Как вам не стыдно, — она опустила голову. — Я хотела как вам лучше. И мне, если бы рядом, спокойней за вас, — голос ее сорвался. Анна всхлипнула, поспешно отвернулась. — За что вы так?.. Стараешься, стараешься и вот… — зажала рот ладонью.

Иван Дмитриевич заерзал, посмотрел страдальчески на сноху.

— Будет, будет, — неуверенно прикрикнул он. — Довольно!

Встал, подошел, сгорбившись, к дивану, сел рядом с Анной. Несмело прижал ее к себе, погладил белой, в старческой гречке рукой по гладко причесанным волосам.

— Ну не плачь. Извини. Я брякнул не подумав. Прости.

— Я не плачу, — сквозь слезы попыталась улыбнуться Анна. — Это так… Это сейчас пройдет, подождите… Сама не знаю, что со мной. — Она вывернулась из рук свекра, рывком встала, повернулась спиной к Ивану Дмитриевичу. — Вот стыд-то, чуть не разревелась… Я пойду. Постель вам приготовлена, — и, пригнув голову, почти побежала к выходу.

— Аннушка, — просительно окликнул Иван Дмитриевич. — Если хочешь, оставайся у меня ночевать. В лото сыграем. А с утра махнем к Антошке.

Анна задержалась на секунду у двери.

— Спасибо, — поблагодарила, не повернувшись. — Я приду.

6

В полном разгаре праздник у Бахтиных. Оживились, разрумянились женщины, веселы мужчины — ослаблены галстуки, сняты пиджаки. Нестройный гул пропитался вскриками, хохотом, перестуком ножей, вилок — застолье разбилось на кучки: снедь пробуют, кому какая нравится, хозяйку похваливают, хозяина не забывают. Пожилые сгрудились вокруг старика Бахтина: рассуждают степенно, вилками в тарелки тычут старательно, вечер еще длинный, беседа долгая. Разговаривают, слушая и не слушая друг друга, говорок течет неторопливо, негромко: «…зажал он нам сорок кубов, зажал — не впервой это за ним», «Ко мне свояк приехал, говорит, у них тоже закрывают…», «Матвей, с внуком тебя». И снова, мерно, не спеша: «…он мне профилакторий. А что профилакторий, когда у меня язва, мне Пятигорск надо», «…а на кой ляд мне столько картошки? Половину огорода Ивану Недорезову отдал», «…и вот, забурился это он на стрелке, вылетел, а за ним двадцать вагонов».

У молодежи голоса погромче, жесты поразмашистей, смеху побольше: «…какие сто сорок? Какие сто сорок? При ста сорока твоя „Ява“ на куски разлетится!» «А для чего, — спрашиваю его, крепить? Для чего крепь?! Там атомной бомбой не разворотишь!», «…за футбол сутки, за дружину двое, двое донорских. Понял?», «…он мне права качает, будто я на этом погрузчике в первый раз. Сунет еще раз нос, брошу все, уйду на проходку. Меня с руками возьмут!»

У женщин свои интересы, свои разговоры. Поблескивают глазами, на своих мужиков посматривают, шепчутся, хихикают, прикрывая рты ладошками, и тоже — в полный голос — о наболевшем, сокровенном: «…а я ему говорю: еще раз выкинешь такой фокус, поминай как звали», «… мог бы и подождать, невелик барин», «…ну выпил раз. Но каждый-то день шары заливать — срамота! Да и копейка-то тоже ведь не безразмерная», «…я две пары взяла. На моем Леньке горит как на костре», «…учителка говорит, у него способности есть, но лентяй», «…и идет она, девки, вся в белом, а фата, ну точь-в-точь паутинка…» И уже затянула, притворно запечалившись, курносая и смешливая соседка Максима: