Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение

• Название: Можайский — 7: Завершение
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

Не очень-то многого добившись в столице, Можайский на свой страх и риск отправляется в Венецию, где должно состояться странное собрание исчезнувших из Петербурга людей. Сопровождает Юрия Михайловича Гесс, благородно решивший сопутствовать своему начальнику и в этом его «предприятии». Но вот вопрос: смогут ли Юрий Михайлович и Вадим Арнольдович добиться хоть чего-то на чужбине, если уж и на отеческой земле им не слишком повезло? Сушкин и поручик Любимов в это искренне верят, но и сами они, едва проводив Можайского и Гесса до вокзала, оказываются в ситуации, которую можно охарактеризовать только так — на волосок от смерти!

---

— Там!

— Талобелов?

— Наверное, тоже там…

— Ломайте! Ломайте же!

Удары прикладами возобновились, но дверь хотя и трещала, не поддавалась.

— У вас есть гранаты?

— Гранаты! — агент отшатнулся от Можайского. — Господи Иисусе! Зачем нам гранаты?!

— Чтобы дверь подорвать!

Агент вытаращился на Можайского так же, как мог бы вытаращиться врач из сумасшедшего дома на особенно зачудившего пациента:

— Вы спятили! Вы, русские, все ненормальные! Дай вам волю… а-а-а-х!

Что было бы, если бы русским дали волю, агент не успел договорить: неожиданно для всех театральная дверь распахнулась, да так, что сделавшие замах для нового удара карабинеры не устояли и повалились с ног. Через открывшийся проход — прямо по телам — на площадь ринулась было толпа совершенно безумного вида, но даже эти вконец обезумевшие, растерзанные, вопившие люди были вынуждены сначала остановиться, а потом и податься обратно — в холл — при виде нацеленных на них винтовок: не принимавшие участия во взломе двери карабинеры отреагировали мгновенно.

— Назад! — закричал кто-то. — Здесь целая армия!

— Вперед! — закричал агент.

И теперь уже карабинеры, растаптывая тех из своих сослуживцев, которые не успели подняться после падения, ринулись в дверь. Можайский — бледный, мрачный, еще более мрачный, чем обычно — последовал за ними.

Открывшаяся его взгляду картина поражала. Вся мебель, витрины, светильники… всё, что было в холле, оказалось разметано по сторонам, сломано, разбито, исковеркано. Каким чудом еще не занялся пожар, оставалось только гадать: повалившиеся свечи подпалили где-то бумагу, где-то — ткань, и всё это дымилось и чадило. Электрические лампы, лишившись своих плафонов, искрили нитями, шипели, выдавали разряды. Несколько человек валялись в неестественных позах: с первого же взгляда на них становилось ясно, что они мертвы.

Но хуже было то, что откуда-то из глубины здания продолжали раздаваться истошные вопли. Один за другим гремели револьверные выстрелы. Там — где-то в глубине — шел самый настоящий бой!

— Вперед! — продолжал кричать агент.

Карабинеры, оттесняя сгрудившихся в холле людей, продвигались к лестнице на второй этаж. Агент и Можайский — за ними.

Когда лестница осталась позади и все — карабинеры, агент и Можайский — ввалились в зал, — картина изменилась. Видимых разрушений в зале не было: только некоторые кресла оказались сорванными со своих мест и выброшенными чьею-то силой в проходы. Зато от запаха пороха было тяжело дышать, а крики оглушали. Глаза тоже видели не всё и не отчетливо: по залу стелилась пороховая дымка.

— Всем прекратить огонь! — перекрикивая вопли, приказал агент.

Как ни странно, но еще только что звучавшие выстрелы смолкли. Воцарилась напряженная тишина.

— Вставать и выходить по одному!

Зал зашевелился. То там, то здесь — то ближе, то дальше — с пола начали подниматься люди. Некоторые из них отбрасывали от себя самое разнообразное оружие: от огромных тяжелых револьверов до миниатюрных вещиц, больше напоминавших странные поделки в стиле старинных дуэльных пистолетов, разве что сильно уменьшенных в размерах.

— Не может быть! — шептал Можайский, явно не веря своим глазам. — Не может быть! Что за нелепица!

— Нелепица? — агент зло посмотрел на Можайского и страшно усмехнулся. — Нелепица?

— Это всё он! — раздался вдруг вопль откуда-то со стороны. — Он!

Агент и Можайский повернулись в сторону кричавшего.

Кричал толстячок самого — при других, разумеется, обстоятельствах — благообразного вида и даже с неразбившимся пенсне на шнурке. Толстячок тыкал пальчиком себе под ноги и пятился, пятился, делая вид, что сильно взволнован. Впрочем, возможно, он и действительно был сильно взволнован, вот только выражалось это волнение так, что первой на ум приходила клоунада.

— Это он начал стрелять!

Агент и Можайский прошли между кресел.

— Гесс! — воскликнул Можайский, первым увидев распростертое в проходе тело. — Гесс!

Агент попытался остановить его, но не смог: Можайский бросился вперед и упал на колени подле Вадима Арнольдовича.

Вадим Арнольдович лежал ничком — не шевелясь и не подавая никаких других признаков жизни. В его пальто зияла здоровенная, по краям опаленная, дырка. Пальто вокруг дырки намокло от крови.

— Гесс!

Можайский перевернул Вадима Арнольдовича на спину.

— Гесс…

Лицо Вадима Арнольдовича было бледно и строго.

58.

Кто-то положил ему руку на плечо, и Можайский повернул голову, обратив к человеку лицо. Удивительное дело: всегда мрачное, теперь лицо Можайского казалось просветленным — странным образом мрачность исчезла с него, разбитые брови не хмурились, тяжелый шрам между ними не стягивал их к переносице. Не менее удивительным было и то, что вечная и потому особенно жуткая улыбка исчезла из глаз: глаза Можайского заволокла пелена, из этой пелены вытекали — крупно, без стеснения — слезы. Казалось, слезы смыли улыбку. Из страшного взгляд превратился в растерянный и беспомощный.

— Это я виноват… — вымолвил человек, оказавшийся Молжаниновым.

Молжанинов, как и Можайский, вставший на колени подле тела Вадима Арнольдовича, выглядел плохо. Его одежда была изорвана, а местами — перепачкана кровью: чьей — своей или чужой, — понять было трудно. Губы запеклись. Глаза покраснели. На их фоне лицо выглядело синеватым.

— Я виноват, — повторил Молжанинов, глядя прямо в истекавшие слезами глаза Можайского. — Нужно было сразу всё рассказать, а я… «Слушайте, слушайте!» — только и заладил я. «Слушайте…» Еще и обзывался… Вот его нервы и не выдержали!

Можайский по-детски всхлипнул, но его взгляд прояснился:

— Что произошло? — спросил Юрий Михайлович, тыльной стороной ладони вытирая слезы. — Как… как это случилось?

— В какой-то момент он просто потерял над собой контроль. Решил, что все над ним издеваются. Мы — я и Володя — пытались его остановить, но он нас не слушал. Вскочил, выхватил револьвер и…

— Револьвер? — Можайский схватил Молжанинова за грудки. — Ты лжешь! У Гесса не было оружия!

Молжанинов, не попытавшись вырваться, понурился:

— Я ему дал. Думал, так будет лучше.

— Думал!

— А чего ты хочешь? — Молжанинов тоже перешел на «ты». — Ты хоть представляешь, куда засунул его: безоружного и наивного, как… даже не знаю, как кто! Михалыч, оглядись!

Теперь Молжанинов сбросил с себя хватку Можайского и сам схватил его за плечи и затряс, словно куклу.

— Оглянись вокруг себя, черт тебя побери! Ты что: не видишь — тут каждый второй при оружии! А еще дай себе труд — сочти: сколько здесь народу? Ну? Чего молчишь?

Можайский, сотрясаемый Молжаниновым, огляделся и понял:

— Боже!

— Вот тебе и «боже»! Тут раза в полтора больше народу, чем должно было быть! Прислушайся!

Можайский прислушался. Со стороны выхода из зала, где карабинеры по одному арестовывали и спроваживали вниз выходивших из зала людей, слышалась многоязыкая, а не только русская, речь. И хотя русская преобладала, ясно различались итальянская и немецкая. Допустим, итальянскую еще можно было списать на самих карабинеров — если закрыть глаза и не видеть говоривших, — но кем тогда были говорившие по-немецки?

Можайский повесил голову:

— Значит, ты дал ему револьвер…

— Да, — подхватил Молжанинов. — И он… решил им воспользоваться. Я-то думал, это будет попозже, когда и впрямь возникла бы нужда. Но… я ошибся. Проклятая конспирация! До последнего держался и ничего не говорил! Только дурацкие советы давал и посмеивался… Он и не выдержал. Вскочил и начал командовать. Велел Талобелову слезть со сцены. Направил на него ствол и…

— …ему выстрелили в спину.

Можайский и Молжанинов, отпрянув друг от друга, разом обернулись.

— Володя! — воскликнул Молжанинов, с облегчением проводя рукой по лицу. — Ты как?

Нависший над обоими генерал — встать запросто на колени рядом с ними ему не позволяла комплекция — был хмур, но не тревожен:

— Я-то нормально. А вот бедняге досталось! Но не расстраивайтесь, господа: я отомстил стрелявшему мерзавцу. Он, — Владимир Львович чуть-чуть поворотился и махнул рукой вдоль прохода, — вон там. Уложил его наповал. Родная мама не узнает!

Владимир Львович покачал в руке свой здоровенный тяжелый револьвер.

— Голову ему первым же выстрелом разнес. Вдребезги!

Можайский и Молжанинов невольно посмотрели туда, куда указывал Владимир Львович. В некотором отдалении действительно лежало тело. Но так как выстрелом оно было отброшено на спину и головой — или тем, что от нее осталось — лежало в направлении от них, нельзя было понять, и вправду ли голова разлетелась «вдребезги».

— Ну, — спросил Владимир Львович, — а вы-то чем занимаетесь? Почему не оказываете помощь бедолаге?