Павел Саксонов - Можайский — 3: Саевич и другие

• Название: Можайский — 3: Саевич и другие
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?

Рассказывает фотограф Григорий Александрович Саевич.

---

— Вот это «и… мозги» генерал произнес с запинкой и каким-то затухающим тоном. И тогда я острее чем прежде почувствовал: врет! Разбежавшись в своей фантазии до пределов совсем уж неприличных, он и сам смутился необходимостью выдавать отвратительные детали. Все-таки, не одно и то же — наспех придумать историю для себя самого, воспринимающего ее некритично, и ту же историю рассказать другим, оказавшись в неизбежном положении отвечающего на вопросы и вынужденного придерживаться хотя бы поверхностного правдоподобия!

«Однако самое примечательное в обнаруженных нами следах, — продолжал, между тем, генерал, не заметив моих сомнений, — заключалось в ином. Это были следы солдатской обувки!»

— Час от часу не легче! — проворчал Михаил Фролович. — Да ведь в вашей части этих солдат…

«А вот и нет! — в голосе генерала появились торжествующие нотки. — Обувка-то — да, солдатская, но вместе с тем и не совсем обычная».

— Да что же такого может быть необычного в солдатских сапогах?

«Подковы!»

— Подковы?

«Именно! — генерал заулыбался. — У этих сапог каблук имел набойку в виде шестеренки с центральным перекрестьем и отверстием в нем!»

Инихов, внезапно перебитый звоном упавшего на пол и разлетевшегося вдребезги стакана, вскинул глаза на побледневшего как смерть Саевича:

— Что с вами, Григорий Александрович?

— Этого не может быть!

— Чего же?

Саевич, усевшись на стол, стянул с ноги ботинок и, чтобы все мы могли это видеть, повернул его к нам подошвой. На каблуке красовалась необычного вида набойка — шестеренка с центральным перекрестьем и отверстием в нем!

— Как такое возможно?! — Саевич едва не бился в истерике. — Господа! Богом клянусь…

— А ну-ка! — Можайский поднялся из кресла и, подойдя к столу, чуть не силком отобрал у фотографа ботинок. — Интересно…

— Я никогда не служил! Я никого…

— Да подождите вы! — Можайский повертел ботинок и так, и эдак, а потом вернул его владельцу. — Успокойтесь. Ясно ведь, что рассказ генерала — выдумка от начала и до конца. И потом: сапоги — не ботинки, пусть даже и можно было бы предположить, что ходивший в сапогах оригинал-вольнонаемный, даже выйдя в запас, сохранил привычку подбивать свою обувь таким необычным образом! Лучше скажите: что это вообще такое и почему вы сделали себе такие набойки?

Саевич, немного успокоенный словами Можайского, тут же пояснил:

— Это — действительно шестеренка, самая настоящая. Я взял ее из одного пришедшего в негодность прибора: она как раз идеально подошла к моему каблуку. Обращаться к сапожникам я не имею возможности, а без набоек — вы понимаете — каблуки изнашиваются слишком уж быстро. Вот и…

— Забавное решение! — Можайский усмехнулся и вернулся в кресло.

— Но как об этом узнал генерал?

— Хороший вопрос, — Можайский, усаживаясь в кресло, передернул плечами. — Откуда же мне знать? Возможно, вы сами ему показали?

— Я? Но…

И тут Саевич умолк — озадаченно и с облегчением одновременно.

— Вспомнили?

— Ну, конечно! — Саевич уже ликовал. — Конечно! Как же я сразу не догадался! Вот голова дырявая!

— Только не говорите, что вы попытались стукнуть генерала ногой.

По гостиной полетели смешки, но Саевич только отрицательно замотал головой:

— Нет, что вы! Конечно же, нет! Просто я поскользнулся и едва не упал… ну, когда мы с бароном перебирались через дорогу и когда у нас этот конфликт с генералом приключился… в общем, барон меня удержал, но моя нога угодила прямиком на подножку генеральской коляски, а шестеренка — вы видели — блестящего сплава, и в свете фонарей не могла остаться незамеченной! Вот только зачем генерал…

Можайский развел руками:

— Характерная деталь. Осела в памяти и…

— А вот и нет, Юрий Михайлович! — перебил Инихов. — Всё не так прозаично и куда интересней… Григорий Александрович!

Саевич вздрогнул и снова испуганно напрягся: в голосе Инихова послышалось что-то грозное, а выражение лица Сергея Ильича стало каким-то… даже не знаю, как и сказать… каким-то посуровевшим что ли, хотя за этой суровостью не обеспокоенный взгляд и мог бы разглядеть иронию. Но взгляд Саевича не был спокойным. Фотографу, напротив, было не до шуток.

— Что?

— А как, позвольте спросить, получилось, что вы вообще всё еще на свободе?

Нижняя челюсть Саевича отвисла. Усилием воли он подобрал ее и, запинаясь, переспросил:

— На… свободе?

— Именно, Григорий Александрович, именно! — Инихов не спеша осмотрел Саевича с головы до пят и усмехнулся. — Вот вам и жандармы… ничего не умеют делать! И зачем только дело забрали у нас и передали в Отдельный корпус? Что-то мне подсказывает — уж и не знаю, что — вот если бы следствие продолжали мы с Михаилом Фроловичем… — усмешка Инихова стала совсем уж зловещей, хотя в такой же ровно пропорции увеличилась и скрывавшаяся за ней ирония, — вы бы уже давно попались!

— Но за что?!

— Ну как же, милостивый государь? За конку, разумеется!

— За какую конку?! — Саевич выронил дотоле все еще находившийся в его руке ботинок. Ботинок упал на паркет и повернулся каблуком вверх. «Набоечная» шестеренка ярко заблестела под светом люстры.

— Вы что же: все пропустили мимо ушей?

И тогда в гостиной грянул общий смех. Хохотали, утирая слезы, все: только доктор, Михаил Георгиевич, приподнявшись было с подушки, обвел нас осоловевшим взглядом, состроил досадливую рожу и снова упал без чувств.

— Ай да генерал! Ай да сукин сын! — Митрофан Андреевич хлопнул по спине сидевшего на краешке стола и отчаянно сутулившегося Саевича. — Это же надо такое придумать!

— Получается… — Монтинин и Любимов, поддержки ради привалившись друг к другу, говорили взахлеб и перебивая друг друга. — Получается, это он… ну, конку… того?

— Получается, так!

— Но как же он ухитрился?

Инихов, жестами и восклицаниями попросив тишины, каковая, впрочем, восстановилась не сразу, ответил без лишних околичностей, то бишь — не возвращаясь к рассказу о выдуманном генералом убийстве:

— Все произошло до нелепости просто. Генерал торопился. Куда — Бог его весть: на этом мы не стали заострять внимание. Погонял он нещадно, кучер едва успевал уворачиваться от ударов. За дорогой, понятно, никто не следил, и вот — на пересечении Кронверкского проспекта с Каменноостровским — коляска вылетела на рельсы, да так неудачно, что оказалась прямо перед поворачивавшим вагоном. Лошади понесли и… впрочем, вагоновожатый тоже оказался хорош: мало того, что он, понукаемый личной нуждой поскорее закончить рейс, вел вагон с явным превышением скорости, заставляя бедных лошадок выкладываться сверх всяких сил, так еще и в опасном месте — перед поворотом — не осадил! В общем, когда генеральская коляска неожиданно промелькнула прямо перед мордами и без того находившихся на пределе лошадей, они совсем обезумели. Вагон сошел с рельс и опрокинулся на бок. К несчастью, империал был полон, но хуже всего оказалось то, что одни из пассажиров угодили прямо под еще метров двадцать скользивший на боку вагон, а другие — под встречный и попутный транспорт! Добрых два десятка несчастных были раздавлены практически мгновенно и умерли тут же. Еще несколько человек получили тяжелые травмы. А вот тем, кто находился внутри, повезло больше. Нет, и среди них были убитые и раненые, но в целом их оказалось сравнительно немного: двое погибших, два — в состоянии критическом, и еще три человека — с обычными и неопасными переломами конечностей. Что же до кучера конки, то он, как и его пассажиры с империала, погиб. Именно это обстоятельство затруднило расследование происшествия: свидетелей непосредственно момента аварии не нашлось.

— Но как же так? — изумленно воскликнул Гесс. — Ведь в это время оба проспекта полны народу, а движение по ним чрезвычайно плотное! Неужели никто из такого количества прохожих, возниц и других участников движения ничего не заметил? Быть такого не может!

— Любезный Вадим Арнольдович! — Инихов покачал головой, как будто изумляясь тому, что кто-то может сомневаться в его словах. — Свидетелей, повторю, непосредственно момента аварии не нашлось! О том, что вагон двигался недопустимо быстро, нам, разумеется, рассказали. Этот вагон, как оказалось, вообще привлекал к себе внимание чуть ли не на всем пути своего следования. Больше того: один из проходивших по делу о крушении очевидцев признался, что покинул именно этот вагон, испугавшись ехать в нем и далее. И хотя самой аварии он не видел, но явился к нам, едва узнав о происшествии. Рассказ этого человека был очень эмоциональным и потому особенно впечатляющим. А все же, как мы ни старались, нам не удалось найти никого, кто смог бы дать ясные показания непосредственно о крушении. Такова уж природа человека — вам ли этого не знать? Каждый занят своими собственными делами и мыслями. Все настолько отрешены от происходящего вокруг них, насколько это вообще возможно. Вы и себя-то представьте в схожей ситуации: много ли вы, поторапливаясь, к примеру, по какому-нибудь поручению Юрия Михайловича, замечаете вокруг себя, если только что-то очевидно не выходит за привычные рамки?