Кирилл Шишов - Золотое сечение

• Название: Золотое сечение
• Автор: Кирилл Шишов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0032-8

В повестях «Записки Вахонина» и «Политехники», издававшихся ранее в Москве и Челябинске, а также в «Золотом сечении», составивших новую книгу челябинского писателя, автора книг «Взрыв», «Иду по земле», «Наследие отчего дома», рассказывается об обретении гражданского опыта молодым человеком, глубоко осмысливающим сегодняшний день в его связи с отечественной историей.

---

Всю жизнь он строил, строил самозабвенно и не щадя сил, люто ненавидя убогое, жалкое деревянно-избяное прошлое края, в котором был рожден, вырос и ради которого надрывал себя. Идеалом, осветившим ему молодость, было Возрождение — Ренессанс с его заботой о человеке, борьбой со всякими формами насилия над душой и телом. У него было свое понимание архитектуры, восходящее к идеям фаланстеров Фурье и «Новой гармонии» Роберта Оуэна. Люди, противоречащие всему обывательски-общепринятому, потребительскому, подобные Генри Торо, вызывали у него стойкое, с годами усиливающееся восхищение.

Он был счастлив, что жизнь дала ему встречи с людьми-гигантами. Как ребенок собирает фантики, он скрупулезно, по вырезкам, по старым журналам или брошюрам копил материалы о человеке, встреча с которым осветила ему юность, дала силы сопротивляться всем невзгодам, подозрениям и наветам. Таким кумиром был для него Серго Орджоникидзе — великий железный нарком, ходивший в неизменном кителе, мягких юфтевых сапогах и любящий острое философское слово, дерзкую мысль и особенно истовую одержимость в самом рискованном деле. Еще при закладке новых промышленных объектов на Урале до войны пришлось Серебрякову восхититься глубоким познанием наркома в архитектуре и планировке новых, невиданных по масштабам городов. Серго вникал во все, поражая архитекторов и проектировщиков знанием самых современных средств и возможностей строительства. Монорельсы, электроавтомобили, кондиционеры, вращающиеся дома, трансформирующиеся цехи — до всего этого могла ли дойти тогда нищая и лапотная страна, но нарком думал об этом, умел заложить в генпланы перспективы для того, чтобы через десять-двадцать лет нововведения могли быстро реализоваться, не стесняемые барьерами существующего. Особенно поражала Серебрякова щедрость души Серго, его якобинский максимализм, требовательность к себе. Он словно был сделан из другого материала, и то, что он сурово требовал от себя, было неприменимо к остальным, с которыми он был мягок, уступчив и иногда, как оказалось впоследствии, излишне доверчив. Он любил в людях самих людей, а не схемы, не мифических титанов, борцов, солдат трудового фронта. Живя для будущего, он учил окружающих раскрывать глаза на красоту и величие сегодняшнего, сиюминутного, будь то яркий, многонациональный праздник по случаю пуска домны с гигантскими застольями, конными скачками и соревнованиями по борьбе, в которой сам Серго с удовольствием принимал участие, или торжественный вечер чествования стахановцев тракторостроя, когда Серго ласково обнимал в президиуме степенных длиннобородых грабарей и лудильщиков, а потом пел вместе с ними украинские, грузинские и казачьи песни, не забывая записать в блокнот их жалобы на барачную неразбериху, на приписки десятников или застарелую грыжу.

Чем ближе к старости, тем чаще думал Серебряков о том, как это получилось, что в его жизни рядом были и слабые пугливые люди, живущие похлебкой ежедневности, и такие озаренные, солнцеликие великаны, как Серго — созидатели немыслимого. Он пришел к мысли, что не от конституций и хартий зависит судьба будущего человечества, а от победы каждого над собственной низостью и дрянью в себе. И всегда мысль его опиралась на жизнь Серго, которого он застал уже победителем самого себя — некогда робкого владикавказского семинариста, мягкого и уступчивого, послушного мальчика, любившего книги и уединение. Был ли он лично сам победителем в поединке с собой — в этом Серебряков сомневался, так как наследственная вспыльчивость и горячность часто мешали ему в работе, особенно, когда он встречал трусливых чиновников или затаенных дельцов от архитектуры. Этих людей он ненавидел с запальчивостью идеалиста, высказывая им в глаза то, что порой и не следовало. Хорошо еще, что в юности он близко знал Леонидова, прославленного блестящими замыслами и соорудившего всего-навсего лишь великолепную гармоничную лестницу в одном из санаториев Сочи. Ни один из фантастических проектов, которыми теперь восхищался весь архитектурный мир, реализовать не удалось, и Серебряков всегда об этом помнил, строго ограничивая буйность своей фантазии, кропотливо входя в специфику инженерного расчета, в возможности строительных наличных материалов и даже механизмов, которыми пользовались рабочие. Благодаря этому ему удалось построить перед войной лаконичные, удобные микрогородки в районах, относительно свободных для застройки в городе. Законченность, суховатая ритмичность балконов, эркеров и оконных проемов, сочетание продольных промежуточных карнизов со стремительными лестничными клетками, остекленными сплошь, было его стилем, основанным на четком усвоении идей функциональной архитектуры.

Люди в таких домах удивились бы, если бы их спросили: удобно ли им жить. Ненавязчиво использовал Серебряков, тайно гордясь собой, особенности зимнего уральского солнца, яркого лета, учтя сильные северо-западные ветры и южные суховеи.

Любимым детищем, принесшим Серебрякову звание заслуженного архитектора, было центральное здание города — его новое лицо, новый юный и радостный облик, вошедший во все альбомы, книги, монографии по архитектуре страны советского периода. Дом, обращенный к югу на широкой открытой площади, был распахнут как огромный аккордеон, если применить неточное и поверхностное сравнение. Его «клавиатурой» с обеих сторон были стремительные, с округлыми колонками, балконы, замыкавшиеся пропорциональными башенками, с циркульными громадными окнами. «Меха», развернутые во всю ширь, были просто четкими, ритмичными окнами, причем до третьего этажа доходила каменная серая облицовка. Магазины внизу с квадратными окнами высотой в этаж и светлая окраска верха делали здание словно невесомым, а параболическая сквозная арка в центре позволяла среди камня видеть кусок неба, обрамленный ажурной чугунной решеткой по рисунку Серебрякова. Всю свою молодую веру в революцию, народ вложил он тогда в этот дом, вставший на бывшей торговой площади и сделавший ее местом ликующих парадов и демонстраций первых пятилеток.

И вот сейчас Илья Сергеевич Серебряков выехал на «Москвиче» за город, направляясь за сто с лишним километров в урочище Караидель, где сосновые боры переходили в лесостепь и где текла между двумя диоритовыми горушками ясноглазая кристальной чистоты речушка, перебирая длинные волосы склоненных над нею ив.

Ему было немного грустно оттого, что не было с ним рядом молодых его подопечных — Темочки Орлова, которого он знал с детства, и его приятеля Терентия, обещавших ему составить компанию, но так и проспавших раннее воскресное утро. Молодость, как всегда, не умела ценить время…

XII

Грачев предпочитал проводить свободное время в обществе людей, чем-нибудь ему по службе обязанных. На лесном кордоне он года три назад построил удобную кирпичную с большой остекленной верандой дачу, где стоял биллиард и где можно было подремать в низких плетеных креслах. Гостям подавался терпкий кумыс в пиалах из толстой глазурованной глины, можно было развлечься рыбалкой или просто побродить в поисках ягод под покровом густой листвы и хвои.

Сегодня, кроме Кирпотина,-на дачу приехал по-свойски декан факультета Мильман — сутулый тщедушный математик и преферансист с кустистыми бровями, редкой шевелюрой и суетливыми движениями и рослый генерал в отставке, начальник кафедры Горюнов — громогласный, с орлиным носом и неуклюжим полнеющим дородным телом, любитель спиннинга и рыбацкой ухи. Был еще на правах местного жителя и хозяин здешних угодий лесник Власьяныч — испитой, хлопотливый мужчина неопределенных лет, дочерна загоревший, в линялом выцветшем пиджаке и холщовых брюках, заправленных в яловые добротные сапоги. Сапоги эти только что привез ему Грачев, точно угадав по размеру. И Власьяныч, умиленный приобретением нужной добротной вещи, суетился вдвойне, стараясь угодить важным ученым мужам, предчувствуя вечернюю выпивку.

Пока Мильман с Кирпотиным пропадали в лесу в поисках мелкой душистой земляники, время от времени жадно попивая кумыс из захваченной деканом фляжки, Власьяныч показывал генералу места, где в стоялых лесных бочагах водились щуки. Для настоящего заброса блесны из шикарного хитроумного спиннинга не хватало места, и лесник, ловко прицелясь, бросал грузило вручную, а генерал — в майке и подвернутых галифе подваживал лесу, не давая крючку зацепиться за мелкие водоросли и щучью траву. В садке уже плескались две увесистые хищницы, разевая узкие рты и временами лихорадочно ударяя хвостами по плетеной сетке. Лесник предлагал преломить им спинной лен, но генерал жаждал показать жене рыбу живьем, дабы подчеркнуть свое искусство и ловкость, с какой он мгновенно подсекал и подхватывал из воды живность.

— Товарищ генерал, не натягайте, не натягайте, она тут аккурат стоит, — шептал с хрипотцой Власьяныч, напряженно следя, как леска, пузыря воду, шла из глубины. Потом она резко дернулась в сторону, рванула, и Горюнов, от удара уронив фуражку, начал быстро разматывать катушку.