Кирилл Шишов - Золотое сечение

• Название: Золотое сечение
• Автор: Кирилл Шишов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0032-8

В повестях «Записки Вахонина» и «Политехники», издававшихся ранее в Москве и Челябинске, а также в «Золотом сечении», составивших новую книгу челябинского писателя, автора книг «Взрыв», «Иду по земле», «Наследие отчего дома», рассказывается об обретении гражданского опыта молодым человеком, глубоко осмысливающим сегодняшний день в его связи с отечественной историей.

---

Кирпотин женился поздно, когда уже отчетливо и бесповоротно понял: невозможно найти применение своим инженерным способностям. Он работал плотинным контролером в Сибири, на реке Нюкжа, года три сменным мастером в паровозном депо, потом конструктором местного машзавода, и везде повторялось одно и то же — начальники начинали люто ненавидеть дотошного, высокопарного механика с институтским значком, с вечными советами и рацпредложениями, ради химерических целей которого надо было бы на полгода срывать планы, лихорадить производство, а потом выплачивать ему — единственному — высокие премии. Идти же на любые соглашения, на контакты с начальством в совместной авторской деятельности Кирпотин никогда не соглашался. Надо ли говорить, что Николай Кирпотин и не заговаривал о женитьбе, пока жива была его мать — женщина старых взглядов, имевшая когда-то три десятка батрачек, хутор и молочную ферму. Да она бы прокляла непутевого сына, окажись на свадьбе в общежитии, где он с трудом под тридцать лет выговорил себе комнатку рядом с кухней. Вокруг галдела новая молодежь, пищали чужие детишки, хлюпало в стиральных тазах ситцевое тряпье… Нет, матери он не то чтобы боялся, но не мог бы объяснить: как это получилось, отчего скособочилась толково начатая, без мобилизаций и репрессий жизнь. Женился он в тридцать девятом. Женился на женщине много младше себя. Ее муж исчез в темную глухую ночь, увезенный бог весть куда в серой машине с зарешеченными окнами. В этом решении пригреть одинокую, измученную безвестьем женщину, ранее довольную собой, обильной жизнью и лаской, было у Кирпотина нечто непроизвольно-вызывающее. Он как бы оборонялся против тех, кто не дал ему права быть самим собой, кто хотел поломать его твердые взгляды, заставить его ловчить и соглашаться. Кирпотин, ставший ассистентом кафедры в Перми, решил, что настал его час, и вечером, зайдя с тихим стуком в комнату изрядно за три года надоевшего общежития, где одна, без друзей и семьи, плакала по ночам Даша Широкова, сразу с порога предложил: «Я пришел вам помочь. Едемте ко мне». И выложил на стол давние подарки матери: кольцо, серебряные серьги и старинный браслет с бирюзой, которые тобольская однодворка сберегла для будущей, так и неувиденной невестки. Конечно, не сразу согласилась молодая жена инженера Широкова перейти в комнату к пожилому ассистенту. Ждала она весточки от мужа, угрюмилась, когда молчаливый Кирпотин приносил ей в судках еду из столовки и ходил на рынок за проросшей к весне картошкой. Да только не было никаких вестей, и даже ранее щедрые на хлебосольства друзья инженера теперь встречали ее холодно и отчужденно. Дело о взрывающихся паровых котлах системы Широкова рассматривалось в разных инстанциях, и нельзя было судить — как и чем оно кончится…

Потом началась война. Супруги жили дружно и скромно, хотя и не зарегистрировали свой брак. В разгар сталинградского сражения родилась у них, наконец, долгожданная дочка Оленька — чахлый ребенок военной поры, сблизившая родителей и сгладившая разницу их лет, а семью сделавшая полноценной.

Кирпотин по разнарядке военкомата считал на заводе артиллерийские винтовые пружины и упорные откатные устройства. Еще обучал молодых конструкторов мальчишек-ремесленников. Сыграли свою роль и многочисленные изобретения, за которые исправно шли пайковые премии. Даже медаль за труд осталась от той поры.

Но главным было сокровище — кудрявая Оленька с бледным прозрачным личиком, слабенькими кривыми ножками и вечными пузырями простуды на губах. Только она мирила Кирпотина с равнодушием судьбы, заставляла молча тянуть лямку рядового институтского упряжного коня. Лекции он читал на начальных курсах, и кем становились бесчисленные студенты, делавшие дипломы на других кафедрах, не имел ни малейшего понятия. В экзаменационные комиссии за столы с алыми скатертями и пышными цветами его не приглашали, хотя и он стал доцентом к полувеку жизни.

Кирпотин любил проводить с дочкой все свободное время. Особенно теперь, когда она стала девушкой — стройной, тонконогой, обидчивой, со стриженой челкой, — Кирпотин обожал ходить с ней в кино, не давал матери загружать ее помимо учебы никакой домашней работой, и методично делал все сам: покупал продукты, готовил обед, мыл, стирал. Доцентский рабочий день не был нормирован, жилье возле института, и можно было, пользуясь старыми конспектами, читать на четырех потоках, не теряя времени на переделку и исправления лекций.

«Ты — идеальный муж, папа, — в минуту откровения говорила дочь. — Я себе никогда такого не найду. И, наверное, не выйду замуж… Ты рад?» И Кирпотин, прижимая к щеке пушистые, пахнущие модным шампунем волосы дочери, только беззвучно плакал, не в силах выразить всю накопленную годами боль и нежность перед этой балованной, но чуткой сердцем юной жизнью.

Вот и сейчас, очищая пиджак от подтеков, он думал, что сварить ему на торжественный обед. Дочь получила аттестат. Наглаженная, чистенькая, она упорхнула с утра, сверкая белизной кружев воротничка и фартука, поскрипывая новыми туфлями на высоких каблуках, — и отец еле-еле успел убрать со стола, торопясь на свой обычный экзамен. Теперь, к пяти часам, дочь должна ненадолго вернуться, отдохнуть перед выпускным балом, сменить форменное платье на новое, шифоновое. И тут же отец с матерью решили преподнести ей подарок — родовые кирпотинские драгоценности с бирюзовыми камешками и червленым с финифтью серебром. Разве приносили они кому-нибудь плохое, думал Николай Иванович, улыбаясь заранее смущенному лицу дочери при виде нового платья, подарков, а главное — особому торту, рецепт которого он давно выписал на отдельную аккуратную карточку из картона. «Торт «Верлибр», — шептал он про себя, размышляя, где ему еще купить миндальных орехов, корицы и не забыть сахарной пудры… — Да, главное — сахарная пудра», — думал он, и губы его непроизвольно пытались напевать мелодию старинного вальса — вальса его юности…

VI

День шел на убыль, когда Грачев, закончив неотложные дела, вызвал машину. До отъезда на дачу он хотел еще переговорить с глазу на глаз с Задориным, который ждал его в тресте. Легкой упругой походкой ректор прошел по коридору, хозяйским глазом окидывая свежие красиво оформленные к новому приему абитуриентов стенды по истории института.

Алые стрелы на стенде-карте обозначали места работы выпускников. Особо были выделены портреты крупных руководителей. Правда, таких пока было немного, но директор остался доволен: стенд внушал почтение, и «левые» деньги, истраченные на работу художников, пошли не впустую. Грачев знал, что многочисленные комиссии особо ценили внушительность и цифровой материал, выставленный на обозрение. В этом отношении он умел подать товар лицом.

Шоколадная «Волга» ждала у крыльца возле чугунной фонарной колонки, отлитой в александрийском стиле. Проект здания института был исполнен в столице. И Грачев, став директором, вникал в каждую мелочь индивидуального творения зодчества. Не всегда его просьбы учитывались обидчивыми архитекторами. Скупились на добротную отделку и местные власти, когда он просил одеть камнем хотя бы три этажа и дать все подвалы с силовым полом, армированным для размещения тяжелого оборудования, но в целом здание было не чета многим старым вузам с их монастырскими клетушками и жалкими лабораториями-сарайчиками. Вуз, действительно, походил на дворец науки с мощными крыльями боковых корпусов, стремительными портиком центральной части и гранитным полированным фасадом. Жаль, что при утверждении сметы в министерстве срезали деньги и пришлось отказываться от башни с курантами. Всякий раз, отъезжая от крылатого орлиного здания вниз, к городу, Грачев чувствовал, как не хватает этой увенчивающей башни и золотых, со стрелками, курантов…

Машина шла по проспекту легко, словно невесомая, и, сидя по привычке, усвоенной от министерских товарищей, сзади, справа за шофером, Грачев обдумывал, как повести ему разговор с Задориным — известным ему настолько хорошо, чтобы не ожидать от него подвоха или недопонимания. Задорин давно нравился ему своей горячностью и напористостью, умением делать ставку на новое, неизвестное. Грачев припоминал время, когда Задорин, тогда просто начальник участка, взлетел, вытеснив на пенсию сначала главного технолога и затем главного инженера — неплохих специалистов, знатоков металла, дерева и кирпича. Это они строили город в тридцатые годы, создав ряд неплохих кварталов, а после, в начале пятидесятых, отгрохали такие белоснежные «парфеноны» кинотеатров с бронзовыми люстрами, гипсовыми виньетками и какой-то лепкой, что с непривычки болели от роскоши глаза. Но, видно, силен был в экономике выпускник монтажного техникума, если даже в центральных газетах печатали его статьи о преимуществе сборного железобетона, доказывающие рентабельность перехода на сборные дома из серийных блоков. «Черт с нами, строителями, — думал Грачев, — может, и вправду «позолота сотрется, свиная кожа остается». Сам-то он жил в трехкомнатной квартире постройки конца тридцатых с таким длинным коридором, что сын в пять лет мог кататься в нем на велосипеде, и в целом проблема сборки домов Грачева мало интересовала. Сейчас ему важно было уяснить, насколько прочно сидит на своем месте Акинфий Задорин, какова его способность к риску, без которого не обойтись в задуманном им деле…