Анатолий Дементьев - Прииск в тайге

• Название: Прииск в тайге
• Автор: Анатолий Дементьев
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Дементьев Анатолий Иванович родился в 1921 г. в г. Троицке. После окончания школы был призван в Советскую Армию. Участвовал в разгроме Квантунской армии в Маньчжурии.

После демобилизации работал в газете, а сейчас он — редактор Челябинского радио.

Первый рассказ А. Дементьева «Охотничье сердце» был опубликован в газете «Вперед» (г. Троицк) в 1947 г. В 1953 году в Челябинском книжном издательстве вышел сборник рассказов «По следу». В 1955 году была издана маленькая повесть для детей «Про двух медвежат», а затем — «Охота пуще неволи» и «Сказки и рассказы».

Над романом «Прииск в тайге» Анатолий Иванович работал более двадцати лет. «Прииск в тайге» — произведение о золотоискателях, о том, как Великая Октябрьская революция изменила их быт и взгляды.

Главная идея романа: золото — величайшее зло в дореволюционное время, средство обогащения отдельных лиц и угнетения народа, причина кровавых преступлений, в условиях нового общества, с приходом к власти народа, стало частью всенародного богатства, превратилось в могучую силу, способствующую росту материального благосостояния всего народа.

---

Прииск в тайге

Людмиле Владимировне Дементьевой —

жене, другу, товарищу

посвящаю.

А в т о р

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НА РАССВЕТЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ослепительно блеснул краешек солнца. Его лучи упали на лиловые стволы елей, на смолистую кору лиственниц, на серебристые ветки еще нагих берез. Налетел ветер, качнул верхушки деревьев и умчался дальше, оставив после себя запахи талого снега и прелой листвы.

Проснулись разноголосые таежные обитатели и песнями, шорохами, криками растревожили сонную тишину. С ближнего болота донеслась торопливая дробь куропатки, на поляне забормотали опьяненные весной тетерева. Из хмурого ельника полилась страстная призывная песня токующего глухаря.

На прогалину, заваленную гнилым колодником, выбежала рослая грязно-белая лайка. Ткнулась влажным черным носом в ворох слежавшихся листьев и, фыркнув, замотала большой головой, стряхивая приставшие к морде травинки.

Неподалеку раздался выстрел. Гулкое эхо прокатилось по лесу, и отголоски его замерли среди скал. Собака прыжками помчалась на выстрел. Перед Плетневым она появилась, когда тот поднимал с земли глухаря. Лайка бросилась к птице, но человек отогнал ее ласково-ворчливым упреком:

— Опоздала, Вьюжка, сам управлюсь.

Вьюга недовольно заскулила и, обиженная, села перед охотником, следя за ним настороженным взглядом. Никита достал кожаный ремешок и, сделав на конце петлю, захлестнул ею краснобровую, с массивным клювом голову птицы. Приторочив добычу к патронташу, он посмотрел на собаку.

— Теперь и домой можно, Вьюжка.

Лайка вскочила и побежала впереди хозяина. Через час человек и собака вышли на лужайку, посреди которой стояла изба, срубленная из толстых бревен с островерхой крышей на два ската. Невысокий забор огораживал часть лужайки, образуя двор. Плетнев дернул за шнурок, поднимавший деревянную щеколду, и калитка со скрипом распахнулась. В дальнем углу двора был виден приземистый амбар. Вблизи него из земли бил родник, давая начало говорливому ручью.

Никита поднялся на крыльцо, вошел в избу. Бросив на стол глухаря, он сел на обрубок дерева, достал трубку и закурил. Вьюга подбежала к нему, ткнулась холодным носом в ладонь. Плетнев запустил пальцы в жесткую длинную шерсть собаки.

— Проголодалась, шельма? Сейчас похлебку сварим.

Лайка, благодарная за ласку, тихо повизгивала, молотила хвостом по полу и старалась лизнуть человека в лицо.

Скоро в печи, разгораясь, затрещали дрова. Рыжие лохмы огня осторожно, словно пробуя, лизали запотевший от ледяной воды чугунок. Ощипав глухаря, Никита распластал его вдоль, вывалил на стол потроха. Из проткнутого концом ножа глухариного зоба полезла зеленая хвоя, перемешанная с мелкими камешками. Солнечный луч упал на стол, и один из камешков тускло сверкнул. Как ни мимолетна была вспышка, охотник ее заметил. Ковырнул ножом хвою, и опять вспыхнула и погасла искорка. Плетнев стал выбирать желтые крупинки. Наметанный глаз сразу увидел золото.

* * *

Приисковый поселок Зареченск стоял в долине, стиснутой двумя грядами невысоких лесистых гор. Посреди долины пробегала речка Черемуховка. На правом берегу стояли дома и бараки. Среди них выделялся большой дом на высоком фундаменте — приисковая контора. Перед окнами конторы, у коновязи, всегда стояли оседланные лошади, повозки и легкие двуколки. На отшибе, среди высоких деревьев, виднелось белое здание с колоннами. Здесь жил управляющий Зареченским прииском Евграф Емельянович Сартаков — правая рука «Компании».

Как и многие прииски Урала, Зареченский прииск появился на диком и безлюдном месте. Охотник Степан Криволапов, скитаясь по тайге, нашел на берегу речки золото, но богатым участком завладел граф Астахов, которому принадлежала земля. Позднее последний из разорившихся графов Астаховых продал половину прииска уральскому купцу Атясову, создав вместе с ним «Компанию». Делами «Компании» Атясов управлял через Евграфа Емельяновича Сартакова. Сам он в последние годы редко заглядывал в Зареченск, а второй владелец прииска и вовсе там не бывал. Полным хозяином и поселка и прииска был Сартаков.

В поселке насчитывалось тысячи две жителей. Больше половины промышляли золотом — работали у «Компании» или вольными старательскими артелями. Остальные кормились возле них: имели лавки с разным товаром, мастерские, скупали краденое золото и пушнину, делали конскую сбрую и разную хозяйственную утварь.

Семья старателя Гаврилы Ивановича Плетнева в Зареченске жила давно. В молодости Гаврила работал у «Компании», потом взял допуск и занялся вольным старательством. Вместе с женой Настей и малолетним сыном Никитой исходил окрестную тайгу вдоль и поперек, мечтая отыскать заветную золотую жилку. Словно крот копался в земле, а добытого едва хватало кое-как прикрыть отчаянную нужду, выпиравшую из всех дыр и щелей.

Никита подрастал быстро. Предоставленный самому себе, мальчуган забавлялся, как умел. Мастерил хитроумные ловушки на птицу и зверя, вырезал всякие свистульки и фигурки. Нравилось ему взбираться на самые высокие деревья и оттуда смотреть на тайгу, на далекие горы, на дымки, плывущие со стороны Зареченска.

В приисковом поселке у Никиты было немало дружков-одногодков. Он играл с ними в бабки, устраивал набеги на чужие огороды за горохом и репой, а в рождество ходил славить. Когда ребята подросли, то, по примеру старших братьев, шумной ватагой бродили по Зареченску, распевая под гармонь песни, а иной раз делали складчину и втихомолку посылали за вином к Ермилу. За таким делом старый Плетнев и поймал однажды Никиту. Увел домой и впервые выпорол. Совестно было старику — вот до чего дожил: взрослого сына как сидорову козу драть приходится. Порол и приговаривал:

— Вот тебе, беспутный, за гармонь! Это вот за Ермила! Это — за стыдобушку родительскую. А вот — чтобы впредь умней был.

Никита лежал, вцепившись руками в траву, грыз землю и молчал, только вздрагивал от каждого удара сыромятным ремнем. Спина быстро покрывалась багровыми полосами. Мать заступиться не смела; закрыв голову подушкой, ревела в балагане. Гаврила устал махать рукой, но досада разбирала его: не просит пощады сын, упрямый.

— Чего ж ты молчишь, лешак? — заорал старик. — Аль порка моя не пронимает? Насмерть запорю, ежели кричать не будешь!

Никита живо вскочил, поймал на лету руку отца и так сдавил, что Гаврила взвыл от боли.

— Будет, тятя, — глядя в глаза родителю, сказал парень. — Я свое сполна получил, остальное сверх меры пошло бы.

Старый Плетнев открыл рот, да так, ничего не сказав, и остался стоять. А Никита, натянув рубаху, пошел вверх по ручью. Вернулся вечером и как ни в чем не бывало попросил есть. С отцом заговорил без обиды, даже смеялся. А ночью стонал и скрипел зубами: спина после порки вспухла. Отцовская наука пошла впрок: Никита перестал бегать на прииск, весь день копался в земле, помогая родителям.

Потом пришло горе — умерла Настя. Отец и сын, собрав пожитки, вернулись в Зареченск. Поселились у брата Насти Степана Дорофеевича Ваганова, тоже старателя. Степан принял родственников не очень приветливо. Был он высок и худощав, с копной рыжих волос и желтым, тронутым оспой лицом. Так и звали его на прииске: Рябой Степан, а чаще — просто Рябой.

— Натаскались по тайге-то? — не то сочувственно, не то насмешливо спросил он, разглядывая жалкий скарб Плетневых. — Не было, значит, фарту?

Гаврила помолчал, вздохнул и, будто извиняясь, отвечал:

— Не было… Поживу до весны у тебя. А там, может, и свой угол заведу.

— Живи, места не проживешь. А Никиту куда? Парень здоровый, тоже лишнюю копейку заробит. Да и женить бы его пора.

— Что ты, Степан, — испугался Гаврила, — какая ему женитьба. Дите еще малое, неразумное. Он и девок-то не видал.

— А чего их разглядывать? Все одинаковы. Руби только дерево по топору. Женить надо его, женить. Тебе же легче, какой дом без бабы?

Никита слушал насупившись. Работы он не боится, а при чем здесь женитьба? Выдумает же дядя.

Отец и сын нанялись в песковозы. Осенью Гаврила простудился и слег. Понял: больше не встать. Умирал старик ночью. У его постели собрались Никита, Степан с женой Глашей, старшая дочка Вагановых Феня. Пришел лекарь — добродушный старик-немец, розовый, кругленький, звали его Оскар Миллер, но в Зареченске все величали Осипом Ивановичем. Старатели уважали его: в любое время он шел к больному, богатому или бедному, от платы часто отказывался.

Миллер вошел в избу словно вкатился. Снял старенькую шубу с облезлым воротником, подышал на озябшие пальцы и взял руку старика. Из заднего кармана брюк вытащил белоснежный платок, вытер им пот на лбу больного. Несколько минут лекарь смотрел на Гаврилу, потом вздохнул и, окинув взглядом встревоженные лица родственников, тихо, но твердо сказал: