Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

• Название: Макей и его хлопцы
• Автор: Александр Кузнецов
• Издательство: Ульяновская правда
• Жанр: О войне
• Год: 1954

Работа над книгой «Макей и его хлопцы» была начата мною еще в партизанском отряде.

Я не расставался с записной книжкой. В неё записывал всё, что относилось не только к жизни и боевым делам нашего отряда, но и то, что происходило более или менее значительного в окружавших нас деревнях, партизанских бригадах.

Записывал факты злодеяний фашистов, совершаемых ими на нашей территории, героическую борьбу советского народа против иноземных захватчиков, личные судьбы партизан и партизанок.

Всё это так или иначе нашло отражение в книга «Макей и его хлопцы». Таким образом, в её основу положены истинные факты. События и люди, о которых идёт в ней речь, были на самом деле. Разумеется, все имена героев книги, за исключением погибших, вымышлены.

Кроме того, автор оставил за собой право по своему усмотрению сдвигать во времени и по–особому группировать некоторые факты, если это не искажало жизненной правды.

Главная цель, во имя чего я взялся за перо — это описать жизнь одного партизанского отряда, который я хорошо знал и любил всем сердцем и хотел, чтоб его полюбили и другие.

Насколько я справился с этой задачей и достиг ли своей цели, предоставляю право об этом судить нашим читателям.

Автор

---

— С этим похуже, — сказал вечером доктор Макею, — но и его поставим на ноги.

Через два месяца все партизаны, раненные в Развадовском бою, возвратились в строй. Правда, Тарабрина определили в хозчасть, но Потопейко и Тетеркин снова гарцевали на своих конях, выполняя задания командира разведки Василия Ерина.

VII

Кличев жил будничной жизнью военного лагеря. По улицам проходили группами и в одиночку вооружённые люди, сновали курьеры, на галопе мчались связные партизанских отрядов. На одних ещё были овчинные полушубки, на других шинели или зелёные бушлаты, перетянутые ремнями. На головах — шапки–папахи, форменные армейские фуражки с малиновыми, чёрными и зелёными околышами и даже широкополые фетровые шляпы. Обуты были кто в кожаные, а кто ещё в валяные сапоги. Иные щеголяли в самодельных скороходах, сшитых из кожи убитых животных. У некоторых такие скороходы были стянуты медной проволокой — это называлось «на железном ходу». Командиров в этой разношёрстной толпе можно было отличить от остальных, главным образом, по полевой сумке, планшетке и пистолету.

В приёмной райкома партии всегда толпится народ, и у каждого неотложное дело до. Зайцева. Когда отды-, хает этот человек? Безумолку звенит на столе телефон.

Люди что‑то докладывают секретарю. На красном бюваре — стопки бумаг, подложенных помощником — их нужно просмотреть, подписать, дать необходимые указания. Лицо Зайцева осунулось, щёки ввалились, воспалённые глаза смотрят устало. Быстрым движением он снимает с рычага трубку, прижимает её плечом к уху и от этого кажется косоплечим и горбатеньким.

— Да? Слушаю… — голос его охрип и он часто откашливается. — Ещё поймали? К Лосю! К Лосю, говорю! Что? Говорю к Лосю, он со шпионами умеет говорить.

— Сегодня в ночь Кличев оставим, — сказал Зайцев Викторчику, — поедем в Усакиро. Там уж и партийную конференцию проведём. Примем развёрнутое решение о восстановлении в Кличевском районе Советской власти, колхозного строя.

— От Макея там парень к тебе. Сырцов, говорят, погиб.

— Сюда, сюда его!

Молодой человек в грязной кожаной куртке с зелёными петлицами на воротнике подал Зайцеву пакет.

— От Макея, — только и сказал он и без разрешения опустился на стул.

— Дорого обошлись нам Развады, товарищ Прохоров, — сказал Зайцев, дочитав письмо.

— Два дня был бой, — начал было Прохоров. Но в это время зазвенел телефон, и Зайцев поднял с рычага трубку.

— Да. Слушаю. Это ты, товарищ Лось? Ну–ну?

Лось, работая начальником районного отдела НКВД, проводил большую работу по очищению Кличевского района от немецких агентов, шпионов и диверсантов. На днях ему, наконец, удалось напасть на след шпионской организации, скрывавшейся под вывеской парикмахеров братьев Забутько. Об этом он сейчас и сообщил секретарю райкома.

Прохоров поднялся и пошёл к двери. Мчась на макеевском «Полицае» с донесением, он мечтал о том, как будет докладывать о Развадовском бое, о героической гибели Арама Моносяна, Ломовцева, комиссара. «Недосуг ему, Зайцеву‑то», — с грустью думал Прохоров, шагая по коридору. «Эх, чуть было не забыл! Надо зайти к Броне Щепанек, к здешней машинистке».

— Командир наш кланяется вам, товарищ Щепанек.

Девушка зарделась к остановилась, не допечатав слово.

— А комиссар, то есть товарищ Сырцов, — начал Прохоров, и голос его дрогнул, — последний земной поклон шлёт.

Округлившимися голубыми глазами Броня уставилась на Прохорова. Он видел, как краска сбежала с её лица, и оно стало словно мел. Ей не верилось, что нет этого живого, подвижного юноши в кожаной пилотке и потёртом реглане.

— Миша как? Макей‑то ваш как?

— Цел и невредим.

А секретарь райкома, прочитывая одно за другим донесения командиров отрядов, мрачнел всё больше и больше. Кроме тех потерь, которые понесли партизаны в боях за Кличев, его удручало чувство какого‑то беспокойства. «Откуда бы эго? Большевикам, вроде, такие чувства не к лицу», — иронизировал он над собой. Но, изучая карту, читая и перечитывая донесения, он чувствовал, что приближается развязка, что катастрофа неизбежна. «И закрывать глаза на опасность, подобно страусам, тем более не к лицу большевикам». Правда, партизанские отряды Изоха, Макея и Левинцева выбили противника из тех населённых пунктов, которые он занимал. Но Зайцев видел, как немцы, оставив одно село, занимали другое, гораздо ближе к Кличеву. Враги концентрировали большие силы карательных отрядов вокруг Кличевского советского района.

Вот он, Кличев: небольшой островок. А кругом что? Борки и Усохи заняты немцами. Из Бацевичей изоховцы выжили фрицев — это так! Но Заполье у них. И в Уболотье немцы опять наезжали. Ясно — нащупывают слабое место. Разведка и Лось доносят о прибытии всё новых и новых сил противника. И танки есть… Вон в Развадах Макея самолёты бомбили.

— Н–да… — сказал в раздумье Зайцев, отрываясь от карты, словно он созерцал какую‑то печальную картину.

В Кличеве начали готовиться к эвакуации. Всё, что можно было сжечь, сожгли. С болью в сердце Зайцев уничтожал интереснейшие документы — донесения разведки, командиров отрядов, Лося. В исторических музеях они хранились бы под стеклом. Кое‑что, правда, спрятали, зарыв в землю. Почти всё мужское население Кличева уходило вместе с партизанами в Усакино, ставшее новым центром Кличевского советского района.

На районном партсобрании в Усакине от макеевцев были Свирид, Михолап, сам Макей.

VIII

Июнь 1942 года. Солнце весело играет в голубом небе. Тихо шумит молодая яркозелёная листва берёз. Звонко щебечут воробьи. Звенят в траве кузнечики. В кустах орешника щёлкает соловей. Где‑то грустно кукует кукушка. За рекой на болоте громкоголосыми торговками кричат лягушки. Мир, полный призывных и неясных звуков, встаёт над землёй. А за синей горкой басовито прогромыхиваюг орудийные раскаты.

В полдень в деревню Костричская Слободка вошли немцы. Они выгнали жителей из хат на широкую Клубную площадь. Пустыми глазницами выбитых окон смотрел клуб на притихшую толпу. Здесь и отец Макея, высокий и ладный чернобородый старик лет пятидесяти пяти, и старая мать Марии Степановны с внучками. Они с ужасом смотрят на высокого тощего немецкого офицера, что‑то кричащего на непонятном ей языке. Здесь и Аня Цыбуля, смуглая черноволосая девушка, связная Макея. Голубое платье её кажется прозрачным, словно июньский воздух. Рядом с ней её отец. Седые его волосы серебрятся на солнце. Впереди всех стоит бабка Степанида. Полное лицо её сурово, широченный сарафан с красным горошком по синему полю делает её ещё толще. Рядом с ней Федос Терентьевич. Он тяжело оперся на толстую суковатую палку. Бабка Степанида покосилась на него и удивилась, увидев посуровевшие, с вызовом устремлённые на немцев глаза. И немцы, видимо, заметили этот дерзкий суровый взгляд и начали перешёптываться. Кто‑то из них сказал, указав на Федоеа Терентьевича:

— Дер ист фатер Макэу?

Выступил немецкий офицер. Фуражка с высокой тульей ещё больше удлиняла его длинное суровое лицо с тонкими прямыми губами. Он высок ростом и статен. Страшно тараща глаза с белесыми ресницами и стараясь не встречаться с колючим взглядом высокого старика, которого немцы приняли за отца Макея, офицер что‑то прогавкал, а что — непонятно. Костричане с трудом уловили в его речи только одно знакомое, хотя и слегка искаженное слово — «Макэу».

Переводчик сказал, что господин немецкий офицер требует от собравшихся выдачи их односельчанина Макея. Нужно указать, где он находится. За это они будут награждены, но чем именно — переводчик не сказал.

— Какая же награда, хочу знать? — обращаясь не к переводчику, а к офицеру, пробасил Федос Терентьевич. Бабка Степанида вскинула на него презрительный взгляд и тут же с отвращением отвернулась.

— Деньги! Большие деньги! — торопясь, ответил за офицера переводчик, очевидно, стараясь выслужиться перед немцами.

— Сколько? — не унимался Федос Терентьевич.

«Эк, рядится, подлец», — подумал о нём отец Макея, Севастьян Иванович. «Сколько же он, Иуда, хочет взять за голову моего сына?»

— Тысяча марок.

— Это сколько же по–нашему выходит?

В толпе послышался негодующий ропот, движение. А старик, как ни в чём не бывало, продолжал:

— Христос был продан за тридцать сребреников. Ужели же Макей дороже бога стоит? Дайте мне копейку!

С этими словами старик протянул вперёд левую чуть вздрагивающую руку. Переводчик не мог понять, издевается ли этот высокий с чёрной бородой старик или от страха, рехнувшись, хочет в самом деле выдать партизанского главаря безвозмездно. Офицеру он сказал, что вот, мол, этот старик за один пфенниг хочет выдать Макея. Длинное лицо офицера просияло, он заулыбался и, быстро сунув руку в карман, извлек оттуда несколько блестящих алюминиевых монет. Держа их на виду, он быстрым шагом приблизился в Федссу Терентьевичу, намереваясь высыпать их в его большую шершавую ладонь. Но тот в мгновение ока вскинул свою суковатую палку и с силой опустил её на голову врага. Фуражка с высокой тульей смялась, немец, охнув, схватился руками за голову и опустился на землю. Монеты с глухим звоном выпали, из его руки и покатились к ногам Федоса Терентьевича, Старик, отшвырнув от себя палку, стоял с высоко поднятой головой. Переминаясь с ноги на ногу, он наступил на одну из немецких монет.