Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Число зверя

• Название: Весь Хайнлайн. Число зверя
• Автор: Роберт Хайнлайн
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 5-7921-0741-8 (TF), 978-5-699-24268-9 (Эксмо)

Земля под угрозой инопланетного вторжения! Но об этом известно немногим — точнее сказать, известно лишь Избранным, и только им по силам предотвратить катастрофу. Двое мужчин и две женщины — те самые Избранные — отправляются в космос, где их ожидают невероятные приключения, где одна угроза сменяет другую, где стоит на кону судьба пространственно-временного континуума.

_{Составитель и автор комментариев А. Ермолаев}

---

— Не стану спорить, — согласился папа, — Докторский диплом — это просто цеховое удостоверение, дающее право занимать определенные должности. Он, безусловно, не говорит, что его предъявитель учен или мудр.

— Именно так, сэр. Мне это объяснил мой дед, Закария, тот самый, из-за которого у нас в роду у всех мужчин имена начинаются на букву «з». Дити, он оказал на меня такое сильное влияние, что я должен рассказать про него поподробнее, тогда станет понятно, зачем я получал эту никому не нужную степень.

— Дити, он опять дурит нам голову, — сказала Хильда.

— Цыц, женщина! Уйди в монастырь.

— Ты мне зять, я тебе не подчиняюсь. В монастырь если и пойду, то только в мужской.

Я помалкивала. Байки моего мужа доставляют мне удовольствие. (Если это действительно байки.)

— Дедушка Зак был несносный ворчливый старикашка. Он не выносил правительство, терпеть не мог юристов, ненавидел проповедников, автомобили, школы и телефон, презирал почти всех редакторов, почти всех писателей, почти всех профессоров и вообще почти все на свете. Но щедро давал на чай официанткам и швейцарам и всегда обходил на дороге букашку, чтобы на нее не наступить. У дедушки было три докторские степени: по биохимии, по медицине и по юриспруденции, и всякого, кто не умеет читать по-латыни, по-гречески, по-древнееврейски, по-французски и по-немецки, он считал неграмотным.

— Зебби, а ты что, читаешь на всех этих языках?

— К счастью для меня, дедушка не успел задать мне этот вопрос, так как его хватил удар при заполнении налоговой декларации. Древнееврейского я не знаю. Я читаю по-латыни, кое-как разбираю греческий, говорю и читаю по-французски, читаю по-немецки техническую литературу и понимаю немецкую речь, но не на всех диалектах, ругаюсь по-русски — это очень полезно! — и объясняюсь на ломаном испанском, почерпнутом в питейных заведениях и из горизонтальных словарей. Дедушка счел бы меня полуграмотным, потому что ни одного из этих языков я по-настоящему не знаю, а по-английски временами употребляю такие выражения, которые привели бы его в ярость. Он зарабатывал на жизнь судебной медициной, медицинской юриспруденцией, выступал экспертом по токсикологии, патологоанатомии и травматологии, задирал судей, терроризировал адвокатов, студентов-медиков и студентов-юристов. Однажды он вышвырнул из своего кабинета налогового инспектора и велел ему в следующий раз явиться с ордером на обыск, подробно объяснив при этом, какие на этот счет существуют конституционные ограничения. Подоходный налог, прямые первичные выборы и Семнадцатую поправку[27] он считал проявлением упадка республики.

— А как он относился к Девятнадцатой поправке[28]?

— Хильда, избирательное право для женщин дедушка Зак поддерживал. Помню его слова: если женщины такие идиотки, что хотят взвалить на себя бремя ответственности, то надо им это позволить — все равно больше вреда, чем мужчины, они стране не принесут. Лозунг «право голоса женщинам» его не раздражал, его раздражали девять тысяч других вещей. Он жил в состоянии медленного кипения и в любой момент мог закипеть ключом.

У него было одно-единственное хобби: он коллекционировал гравюры на стали.

— Гравюры на стали? — переспросила я.

— Портреты покойных президентов, моя принцесса. Особенно портреты Мак-Кинли, Кливленда и Мэдисона — но он не гнушался и Вашингтоном[29]. У него было чувство момента, которое так необходимо коллекционеру. В «черный четверг» 1929 года у него не оказалось на руках ни единой акции: он все распродал в самый последний момент. К 1933 году все его деньги, кроме разве мелочи на текущие расходы, оказались в Цюрихе в швейцарской валюте.

Вскоре гражданам США было запрещено иметь в собственности золото даже за границей. Дедушка Зак перебрался в Канаду, подал прошение о предоставлении ему швейцарского гражданства, получил его и с тех пор жил попеременно то в Европе, то в Америке, неуязвимый для инфляции и конфискационных законов, которые в конце концов привели нас к необходимости создать нью-доллар, отхватив у старого доллара три нуля.

Так что умер он богатым, в изумительном месте — Локарно: мальчишкой я провел там у него два лета. Его завещание было сделано в Швейцарии, и американская налоговая служба не могла наложить на него лапу.

Условия завещания были известны наследникам задолго до его смерти, иначе меня не назвали бы Зебадией. Потомки женского пола получали свою долю без всяких оговорок, но от наследников мужского пола требовалось, чтобы их имена начинались с буквы «з». Впрочем, даже при выполнении этого требования никто все равно не получал ни единого швейцарского франка: имелось еще одно условие. О дочерях Закария считал нужным позаботиться, но сыновья и внуки должны были лезть из кожи вон и добывать деньги сами, без какой-либо родительской помощи, пока не заработают, не накопят, не раздобудут каким хочешь способом — лишь бы законным — сумму, равную причитающейся им доле завещанного капитала. Только тогда они получали право вступить во владение этой долей.

— Это сексизм, — сказала тетя Хильда. — Неприкрытый, бесстыдный сексизм. Любая феминистка на таких условиях начихала бы на его паршивые деньги.

— А ты как, Шельма? Отказалась бы от наследства?

— Я?! Зебби, милый, ты что? Я бы заграбастала его не медля ни секунды. Я за права женщин, но я не фанатичка. Шельме нужно, чтобы ее холили и нежили, на то и мужчины, это их естественное предназначение.

— Папочка, помочь тебе ее приструнить?

— Нет, сын. Мне нравится холить и нежить Хильду. Кстати, я что-то не заметил, чтобы ты обижал мою дочь.

— Я не решился бы: она беспощадно применяет каратэ. Ты сам мне говорил.

(Я действительно владею каратэ, папа заставил меня научиться драться по-крутому. Но не драться же мне с Зебадией! Если когда-нибудь мы с мужем, не приведи Бог, разойдемся во мнениях, я поступлю иначе: надую губки и разревусь.)

— Когда я кончил школу, мой отец имел со мной серьезный разговор. «Зеб, — сказал он, — пора начинать. Если хочешь, я оплачу твою учебу в любом университете, где пожелаешь. А хочешь, возьми свои сбережения, действуй на свой страх и риск и попытайся скопить достаточно, чтобы претендовать на свою долю дедушкиного наследства. Решай сам, я не собираюсь тебе ничего навязывать».

Ну, тут я задумался. Младшему брату отца было уже за сорок, а он все еще не заработал себе право на наследство. Такое уж было завещание: изволь разбогатеть самостоятельно, тогда сразу станешь вдвое богаче. Но теперь не дедушкины времена: попробуй тут разбогатеть, если в этой стране большая часть населения живет за счет налогов, которые платит меньшая часть.

Пойти учиться в Принстон или в Массачусетсский технологический на папины деньги? Или пуститься делать деньги, не имея за плечами ничего, кроме школы? Но я же в школе ничему не научился, я специализировался на девочках.

Так что я стал думать и думал очень долго. Секунд десять. На следующее утро я тронулся в путь с чемоданом и с какими-то грошами за душой.

Обосновался я в одном университете, потому что там имелись две вещи: отделение вневойсковой подготовки офицеров резерва, где можно было получить аэрокосмическую специальность хотя бы частично за государственный счет, и факультет физвоспитания, где меня готовы были муштровать даром — за шрамы и ушибы, ну и за то, чтоб выкладывался на матчах и соревнованиях. Я на все это согласился.

— В чем ты выступал? — поинтересовался мой отец.

— Футбол, баскетбол и легкая атлетика. Они бы на меня навесили и другие виды, если бы сумели придумать как.

— Я думал, ты назовешь фехтование.

— Нет, это другая история. Денег все равно не хватало, и я нанялся в столовую официантом. Жратва была такая дрянная, что тараканы повымирали. Но зато я мог оплачивать обучение. А еще я давал уроки математики. Так я и начал зарабатывать себе право на наследство.

— Неужели уроками математики можно хоть что-нибудь заработать? — усомнилась я. — Я пробовала, пока мама была жива. За час платили просто крохи.

— Я преподавал не ту математику, принцесса. Растолковывал юным обеспеченным оптимистам, что такое покер и как в него выигрывать. А еще лучше — в кости: кости, в отличие от покера, подчиняются математическим законам, над которыми безнаказанно не посмеешься. Как говорил дедушка Закария: «Тот, кто ставит на людскую жадность и нечестность, внакладе не останется». Жадных игроков поразительно много, бесчестных и того больше… и, как правило, они плохо представляют себе, какие у кого шансы в игре, как эти шансы меняются в зависимости от числа играющих, от того, кто где сидит, и как подсчитывать вероятности.

Кстати, именно с тех пор я не пью, дорогая, кроме как по особо торжественным случаям. За игру нельзя садиться ни пьяным, ни усталым, по крайней мере, если собираешься выиграть. Папочка, тени становятся длиннее — по-моему, никому уже не интересно, как я получил свою пустопорожнюю ученую степень.