Борис Керженцев - Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках

• Название: Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
• Автор: Борис Керженцев
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-0154-5

Книга современного историка и писателя Бориса Керженцева посвящена переломному столетию 1650—1750 гг., когда на руинах Московского государства рождалась Российская империя. За эти сто лет изменился до неузнаваемости облик страны. Произошла самая настоящая революция в духовной, экономической и социальной сферах.

Основные приметы эпохи: церковный Раскол и возникновение старообрядчества, утверждение крепостного права и крестьянские войны, тотальное обмирщение культуры, усиление западноевропейского влияния и подавление национальной самобытности русского народа.

Так называемая эпоха преобразований была временем, когда гражданское противостояние в России достигло наибольшего накала. В трактовке официальной историографии произошедшие перемены всегда было принято представлять как трудный, но необходимый переход от «варварства» к «просвещению». Между тем в народной среде отторжение социальных и духовных нововведений было столь сильным, что произвело на свет учение о реформированной России — как о «государстве антихриста»…

---

Подобные перемены говорили о возросшей роли государственной власти, стремящейся вмешиваться и иметь решающий голос во всех областях внутренней жизни страны, даже тех, которые традиционно сохраняли определенную автономность.

Никон категорически возражал против вмешательства государства в дела церкви и ограничения самостоятельности иереев, бывших ранее полновластными распорядителями в своих епархиях. Несмотря на расположенность к Никону, в этом вопросе царь Алексей оставался непреклонен, хотя сделал множество исключений лично для своего друга. Патриаршии земельные владения значительно увеличились благодаря царским пожалованиям и включали в себя целые уезды и города. Суд и управление внутри этих территорий по-прежнему находились в ведении патриарха.

Но Никон не был удовлетворен этими уступками и развернул настоящую войну за отмену стеснявших церковную иерархию статей Уложения. В пылу борьбы он стал настаивать на изначальном превосходстве духовной власти патриарха над царской.

В исторической литературе обыкновенно придается достаточно большое значение этому противостоянию и его известному исходу в пользу царя, как едва ли не судьбоносному для будущих взаимоотношений церкви и государства в России. Но во властных претензиях Никона, как и в его «книжной справе», нельзя не видеть решающего значения элемента случайности, эмоционального увлечения, а не твердой продуманной позиции. Утверждая, что «священство царства преболе есть», патриарх не имел для защиты своих взглядов ни практических возможностей, ни опоры в истории русской церкви, ни удовлетворительной школьной подготовки.

Желание стать «папой» московского, а потом и вселенского православия — было не чем иным, как бредовой мечтой, не имело ничего общего с реальностью. Царь, в свое время предоставивший Никону немало полномочий в решении непосредственно государственных дел, серьезно забеспокоился. Но и его реакция была затемнена личным отношением, не имела за собой продуманного плана или конкретной политической цели. Безусловно, при царе Алексее начинает совершаться переход к новым формам взаимоотношения церкви и государства, так же как меняются взаимоотношения власти и всего русского общества. Но перемены в большинстве случаев еще не обусловлены сознательным стремлением к ним, зависят от индивидуальных особенностей и склада характера своих авторов. При этом инициаторы перемен совершенно не умеют предвидеть последствий своих действий.

Отношения царя и патриарха были в первую очередь конфликтом двух людей, двух честолюбий, а не противостоянием «церкви» и «государства». Алексей Михайлович стал тяготиться властным другом, которого принял «отца в место» в пору ранней юности, и искал способов избавиться от его навязчивого участия в делах правления. Но в этой борьбе все же проявилась черта, представлявшая собой важную тенденцию в ходе всей начавшей ломки общественных институтов и представлений. Споря о власти, царь и патриарх совершенно забыли о том, что прежде решающую роль в жизни церкви имел не светский правитель, и не духовный глава, а собор всех христиан — мирян и священников. Но соборность предполагала определенную степень свободы, в том числе гражданской самостоятельности граждан, которая стремительно уменьшалась в это время.

Падение Никона вдохновило противников его «новин» на попытки уговорить царя вернуться к дореформенному церковному чину. Алексея Михайловича засыпали грамотами и челобитными, в которых подробно анализировали содержание «исправлений» книг и обрядов, явные погрешности и нелепости, допущенные никоновскими справщиками, указывали на древность и непорочность древнего устава русской церкви и умоляли отменить реформу. В народе роптали против новых обрядов, боясь греха, люди не желали ходить на службы по новому уставу. Опустели церкви. Встретив царский возок, известный и почитаемый на Москве юродивый бежал рядом, крича: «Добро бы, самодержавный, на древлее благочестие вступити!»

В собственном доме царь Алексей был вынужден терпеть противников своей церковной политики. Помимо многих знатных бояр, старшая сестра Алексея Михайловича, Ирина, была сторонницей старого церковного устава. Протопоп Аввакум чтил царевну и ее усилия по защите древлеправославия, писал к ней: «Ты у нас по царе над царством со игуменом Христом игумения». При ней жили братья Аввакума, который сам находился в ссылке в это время. А другая царская сестра, Татьяна Михайловна, не скрывала своего преклонения перед Никоном, осуждая брата за его действия против патриарха.

Но царь и не думал об отмене церковной реформы. Наоборот, он стремился утвердить произведенные преобразования, сделать их необратимыми. Кроме того, он хотел окончательно избавиться от Никона.

Остыв после своего театрального оставления Москвы, наскучив сидением в любимом Ново-Иерусалимском монастыре, бывший патриарх решил вернуть себе власть над церковью. В каноническом смысле он и продолжал оставаться ее главой. Давая согласие на выборы нового патриарха в первые дни после ухода, теперь Никон передумал. В нем ожила надежда на возрождение дружбы с царем. Он тосковал по прежней жизни, по неограниченной власти. В противоречивой душе этого гиганта, носившего в свое время железные вериги в несколько пудов, никогда не умирала страсть к житейским удовольствиям. В 1659 году он пишет Алексею Михайловичу: «Бе иногда во всяком богатстве и единотрапезен бе с тобою. Не стыжуся о сих похвалитися. Питан яко телец толстыми многими пищами по обычаю вашему государеву, его же аз много насладив, вскоре не могу забыти…»{39}

Попечение о мирском никогда не оставляло Никона. В пору величия он выступал как рачительный хозяин своих вотчин и монастырей, всячески заботился о приращении «именьица», был при этом крайне жесток с подчиненными людьми, и его немилостивой расправы боялись сильнее царского суда. Даже оказавшись в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре, он требовал от монахов для себя хорошего содержания и обильного стола, постоянно жаловался на них в письмах к царю, пьянствовал с посетителями, приходившими к нему, в том числе с женщинами. Как отличается он от своего непримиримого противника Аввакума, презиравшего любые соблазны и стойко переносившего долголетнее заключение в земляной тюрьме в Заполярье, а драгоценные чернила тратившего на поучения духовным детям, а не на кляузы! Вспоминая евангельскую притчу о нищем Лазаре и жадном богаче, попавшем в ад, Аввакум так комментирует ее: «Каков сам был милостив?! — грозно спрашивает он жадного грешника. — Вот твоему празднеству отдание! Любил вино и мед пить, и жареные лебеди, и гуси, и рафленые куры: вот тебе в то место в жару в горло, губитель души своей окаянной… За что Христа не слушал, нищих не миловал? Плюнул бы ему в рожу ту и брюхо то толстое пнул бы ногою»{40}!

Царь решил довести реформу до конца и положить конец затянувшейся церковной смуте. Он надеялся, что вмешательство вселенских патриархов образумит всех недовольных и заставит их замолчать. В Москву вызвали первосвятителей православного Востока. Но от них последовал неожиданный отказ. Патриарх Константинопольский, а за ним и другие не спешили вмешиваться в не до конца ясный им конфликт, казавшийся внутренним делом русской церкви. Не хотели они и суда над Никоном, который был известен как грекофил, человек, много сделавший для утверждения пошатнувшегося авторитета греческой церкви в России.

Тогда к делу привлекли обретавшегося в Москве Газского митрополита Паисия Лигарида. Как о нем было известно, он имел богатый опыт в делах, которые требовали деликатного подхода. Однако, не зная всех подробностей биографии митрополита, в Москве даже не предполагали, в какую череду скандалов вовлечет этот беспринципный человек и царя, и всю русскую церковную иерархию.

На первых порах Лигарид вполне оправдал возложенные на него надежды. Под его руководством дело подготовки собора и участия в нем иерархов Востока стало налаживаться на глазах. Отправленные им к вселенским патриархам доверенные люди, грек Стефан и диакон Мелетий, скоро вернулись с хорошими новостями, которыми Паисий поспешил обрадовать удрученного прежними неудачами царя.

Хотя константинопольский патриарх Дионисий и иерусалимский патриарх Нектарий по-прежнему отказывались приехать в Москву, они прислали грамоту, в которой назначали Паисия Лигарида своим полномочным представителем на предстоящем соборе. Кроме того, в ближайшее время в Москву лично обещали приехать патриархи антиохийский и александрийский.

В ожидании их приезда, весной 1666 года, который, по многим пророчествам, должен был ознаменовать конец православия на Руси и начало царства антихриста, в Москве открылся большой церковный собор.

На его рассмотрение были предложены вопросы отношения к обрядовой реформе и судьбе патриарха Никона. Русские архиереи отнеслись к своему бывшему главе снисходительно. За самовольное и не вызванное никакими внешними причинами оставление своего пастырского места, что подвергло жизнь церкви опасности и смуте, его лишали сана патриарха московского. Но Никона по-прежнему именовали «святейшим» господином и в качестве утешения оставляли ему в его личное владение три крупных монастыря. Примечательно, что еще до собора Никону предложили самому определить условия своей отставки, и это он выдвинул требование такого солидного материального обеспечения. Его аппетиты, правда, были еще шире. Эти три монастыря были как бы центрами целого созвездия из 16-ти менее крупных обителей, каждая из которых владела своими вотчинами, приписанными к ним крестьянами, промыслами и прочим достоянием. Таким образом, в свои руки бывший патриарх хотел получить область, сопоставимую по размерам с небольшим княжеством удельного времени. На соборе Никону оставили крупные монастыри, но все прочие «тянувшие» к ним — вернули в распоряжение епархиальных архиереев. Отклонили также требование Никона, снова начавшего терять чувство реальности, самому определять — кто будет следующим патриархом.