Виктор Унрау - Не Евангелие

• Название: Не Евангелие
• Автор: Виктор Унрау
• Издательство: Ориус
• Жанр: Философия
• Год: 2010

В этой книге рассматриваются самые трудные вопросы этики: может ли человек быть альтруистом, и что заставляет одних людей жертвовать собой ради других? Эти вопросы по оценке авторитетного журнала «Science» стоят в одном ряду с величайшими загадками, которые пытается решить современная наука. На главные вопросы этики моралисты пытаются ответить уже несколько веков, и до сих пор никто на них не ответил.

---

Локкарт рассказывал, что заложников брали, например, по сыскным соображениям.

«Когда, — писал он в 1918 году, — в Петрограде был опубликован длинный список заложников, большевики арестовали жен не найденных и посадили их в тюрьму впредь до явки их мужей».

Жены часто становились заложниками мужей-офицеров, которые соглашались служить в Красной Армии. Когда мужья переходили на сторону белых, жен — расстреливали.

Таким образом, большевики без борьбы подчиняли своей власти кадровых старорежимных офицеров.

Автор «Красного террора» приводит многочисленные примеры применения института заложников в разные годы гражданской войны в России.

Председатель Харьковского губисполкома Кон говорил в своем докладе на местном Совете, что в случае, «если буржуазный гад поднимет голову, то, прежде всего, падут головы заложников».

Во время крестьянского восстания в Тамбовской губернии в заложники брали крестьянских жен вместе с детьми.

Приказ оперативного штаба ЧК от 1 сентября 1920 года предписывал «провести к семьям восставших беспощадный красный террор. Арестовывать в таких семьях всех с 18 летнего возраста, не считаясь с полом, и если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их».

Ограничение возраста заложников, как выражение гуманности, соблюдалось не везде. В Кожуховском концентрационном лагере под Москвой в качестве заложников находилось 313 тамбовских крестьян. Среди них были дети возрастом от одного месяца до шестнадцати лет.

По официальным сообщениям в тамбовских «Известиях» уже пятого сентября в Тамбовской области сожгли пять сел, седьмого — расстреляли двести пятьдесят заложников. Белоэмигранты писали, что «расстреливали детей в присутствии родителей и родителей в присутствии детей».

Смысл института заложников состоит в том, что расправляясь с невинными, или только угрожая расправой над невинными, человек принуждает врага отказаться от борьбы не из страха перед противником, а из сочувствия к невинным.

Ирен Геррман и Даниэль Пальмиери, рассматривая заложников, как невинную жертву, говорят, хуже всего то, что «они становятся заложниками именно потому, что они ни в чем не повинны».

Те, кто использует заложников, чтобы оказать давление на противника, играют на его ценностях и принципах. Точнее даже будет сказать, они паразитируют на том лучшем, что есть в противнике и в человеке вообще.

Но чаще место заложника занимает сам безнравственный человек. Для того чтобы добиться своих целей, он угрожает сопернику расправиться с самим собой. Хорни описывает такие случаи у людей, страдающих невротической потребностью в любви. Человек вынужден уступать таким невротикам «из-за перспективы стать виновником его несчастья или смерти».

Гуггенбюль-Крейг припоминает в этой связи «шестнадцатилетнюю девочку, которая безропотно подчинялась своей матери, поскольку в противном случае та прикидывалась больной.

«Посмотри, до чего ты довела свою мать», — говорил дочери отец». И дочь покорялась желаниям родителей.

7.4 Шантаж

Еще один способ заставить противника отказаться от борьбы и взять над ним верх, это шантаж.

Захави даже считает, что шантаж, это врожденное свойство животных, которое можно рассматривать как прием детского поведения.

Он предполагает, что птенцы шантажируют родителей тем, что громко кричат «с намерением привлечь хищников к гнезду». И взрослым птицам приходится их непрерывно кормить, чтобы они замолчали.

Я долго не мог смириться с расхожим мнением, что Сергей Нечаев — отвратительный человек. Разве Бакунин не писал об этом сыне маляра, как о человеке драгоценном, который «и лучше, и чище, и преданнее, и деятельнее, и полезнее нас всех, вместе взятых»?

Разве не говорил Бакунин, что Нечаев чернорабочий, другие белоперчаточники; Нечаев делает, другие болтают; Нечаев есть, других нет?

«Я, — пишет Бакунин про Нечаева, которого в Женеве зовут Бароном, — предпочитаю Барона всем другим и больше люблю, и больше уважаю его, чем других».

В своем «Катехизисе» Нечаев пишет, что у революционера нет другой цели «кроме полнейшего освобождения и счастья народа», что «он каждый день должен быть готов к смерти» и смотрит на себя на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела».

Попросту говоря, революционер, это альтруист в том самом смысле, в каком альтруизм понимает этическая философия.

Александровская, которая дала согласие сотрудничать со следствием в нечаевском деле, говорила, что Нечаев «делом своего общества, по-видимому, весь поглощен; других интересов для него не существует. Излишков себе никаких не позволяет».

«Мне стыдно было сознавать, — писала о Нечаеве Успенская, — что у меня есть личная жизнь, личные интересы. У него же ничего не было — ни семьи, ни личных привязанностей, не своего угла, никакого решительно имущества, хотя бы такого же скудного, как у нас, не было даже своего имени; звали его тогда не Сергеем Геннадиевичем, а Иваном Петровичем».

Но в своем стремлении взять власть над революционными деятелями России Нечаев не стеснялся использовать любые средства.

Иммигранты, судя по всему, ему не очень понравились.

Герцен вообще, кажется, не собирался ехать на революцию в Россию.

«Сколько можно ломать дрова?», — спрашивал он. Французская революция довольно «наказнила статуй, картин, памятников».

И этот человек, которого декабристы разбудили, чтобы он освободил народ, с «тупой грустью и чуть не со стыдом» смотрит в каком-нибудь Париже на «пустую стену, на разбитое изваяние, на выброшенный гроб».

Да, народу нужна свобода, говорит он. Но «нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри».

«Великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей, — пишет Герцен для русских и ставит в пример англичан. — Бойцы за свободу в серьезных поднятиях оружия всегда были святы, как воины Кромвеля, — и оттого сильны».

Разве это не похоже на соображения Екатерины Второй, которая тоже знала толк в статуях, картинах и памятниках и говорила, что «весьма дурная политика та, которая исправляет законами то, что должно исправить нравами».

Бакунин рад чужими руками загрести жар в России, а сам переводит Маркса, чтобы прокормить семью.

«Ясно, — пишет он, — что для того, чтобы предать себя полному служению делу, я должен иметь средства для жизни. К тому же у меня жена, дети, которых я не могу обречь на голодную смерть».

И в том, что Нечаев хочет взять инициативу в свои руки, может быть, нет ничего предосудительного. Предосудительно, какими средствами Нечаев добивался власти над новыми и старыми революционерами.

Лопатин, которого характеризуют, как революционера, обладавшего «безупречной репутацией мужественного и честного человека», говорил об «оригинальном отношении Нечаева к чужой собственности». Нечаев имел нехорошую привычку «иногда класть в карман интересные письма, «полезные вещицы», найденные им в отсутствие приятеля на его письменном столе».

Нечаев не постеснялся объяснить Бакунину, для чего ему понадобились эти «интересные письма» и «полезные вещички». Незадолго до этого объяснения Владимир Серебренников — товарищ Нечаева и откровенный негодяй, по словам Бакунина — украл у теоретика русского бунта какие-то письма, которые могли его скомпрометировать.

Нечаев сказал анархисту, что такая у них «система», что они компанию Бакунина считают «как бы врагами» и ставят себе в обязанность «обманывать, компрометировать всех», кто не идет с ними вполне.

«Мы, — сказал Нечаев, — очень благодарны за все, что вы для нас сделали, но так как вы никогда не хотели отдаться нам совсем, мы хотели заручиться против вас на всякий случай. Для этого я считал себя вправе красть ваши письма и считал себя обязанным сеять раздор между вами».

Нечаев, пожалуй, такой же негодяй, как и Серебренников, все время выскальзывает из рук, хоть Бакунин и думал, что «его можно крепко ухватить и крепко держать за какой-нибудь угол», потому что и подлость он делает с благими намерениями.

Александровская писала, будто Нечаев был убежден, что если людей «ставить в безвыходное положение, то у них, невзирая на их организацию и воспитание, непременно выработается отважность в силу крайней в том потребности».

7.5 Самоубийство

Самоубийство может быть безнравственным поступком, если это месть тому, кто сильней и с кем самоубийца не может бороться из-за своего малодушия.

У чувашей, вотяков и у русских в Тамбовской губернии была распространена особая форма мести, которая называлась «сухая беда». Обиженный человек вешался во дворе своего врага.

Вешались оскорбленные каким-нибудь местным головою заседатели волостного правления, обманутые девушки и отвергнутые парни. Так они хотели причинить неприятность оскорбителю.