РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00277-7

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

Во второй том вошли 3 и 4 части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

Они сходили в директорский кабинет, попросили секретаря-девицу подсунуть директору на подпись этот документ и... отправились побродить по заводу. Разумеется, не забыли прихватить хронометр и блокнот, симулируя хронометраж в цехах сухого и мокрого прессования, в сушилках и около печей. Смутили вольнонаемного мастера замечанием, будто нынче его прессы дают продукцию, не отвечающую кондициям. У того забегали зрачки, вспотел лоб, часто заморгали воспаленные красные веки, пока лаборанты с деловым видом «брали пробы». Стоит ли пояснять, что оба впервые в жизни приглядывались к кирпичному производству? Тут-то и ожидал их опасный подвох: к прессу подошел сам директор и главный инженер завода! Неожиданно для лаборантов вольный мастер пустился в объяснения и стал неловко оправдываться:

— Товарищ лаборант тут мне указывает... Продукция, говорит, некачественная... Замесы вот неравномерные... Брак получается. А я объясняю: с током перебои... Конечное дело, сокращаем время операций... Перевыполняем и все такое!

— А вы что же предлагаете?

Иван Федорович изрек глубокомысленно:

— Думаем, есть внутренние резервы. Вот, прикидываем...

Директор с уважением кивнул.

— Хорошо, хорошо... Где доводилось работать? Рональд Вальдек вспомнил детство, 38-ю версту, корнеевскую марку на идеально ровных, белых и красных, просто игрушечного вида кирпичах... Разве сравнишь с этими, здесь!

— На корнеевских-горшановских, село Кудиново, Нижегородской...

— А! Знаем, знаем, как же... Ну, давайте, давайте...

Когда зашли к секретарю, увидели свою бумажку с размашистой резолюцией: в приказ! По заводу и лагерю!

* * *

Их потом долго никто не тревожил. Ради предосторожности они «брали пробы» и «хронометрировали», высиживали на летучках и планерках, глубокомысленно молчали или толковали о повышении обязательств. Два раза лабораторию отмечали в приказе и вынесли благодарности обоим лаборантам к ноябрьским праздникам.

Перед праздниками разрешили свидание с родными, покамест — на вахте, после работы.

И вот наступил этот субботний день, когда в предвидении свиданий с родственниками (а это сулило кое-какой прибыточен и вохровцам!) зеков на полчаса раньше сняли с работы и стали строить в общую колонну. Впереди — собаки на сворках, охрана с винтовками. По бокам — опять собаки и винтовки. Сзади — автоматчики. Зеков — четыре сотни, охраны — полтора десятка, собак— до полудюжины. Рональд про себя умножал все это до масштабов всесоюзных, миллионных. Получалось целое царство собачьих клыков, вохряцких штыков и понурых голов.

Денек — осенний, сырой. Родной завод с малой ночной сменой уже позади. До лагерной вахты — с километр глинистой дороги.

Шагавший сбоку малышка — шестнадцатилетний воришка-цыганенок — еще издали высмотрел на обочине окурок. Поравнявшись, сделал молниеносный прыжок, добычу ухватил, но... оскользнулся на глинистой откосе и сполз на карачках в канаву. Тут же ближайший охранник спустил злобную овчарку. Собачища вцепилась цыганенку в загривок, свалила, стала рвать и трепать ватник, стремительно порываясь к горлу.

Человеческий вой становился уже утробным, заглушал даже рычание пса, хохот вохровцев, испуганный шелест зекских шопотков. Псина в секунды перевернула мальчишку, добралась до горла, и охранники вырвали жертву уже полуживой. Ровесники цыганенка из того же ряда зеков понесли пострадавшего на руках. В колонне не знали, труп они несут или тяжко раненого. И тут Рональд, шагавший в середке, заметил впереди, у вахты, две статные женские фигуры в толпе неприметных, серых. Он сразу понял: приехали мать, Ольга Юльевна, и жена — Валентина Григорьевна...

Сцена с цыганенком произошла от них в трехстах, четырехстах метрах. Они все видели! Какая у Рональда получилась сцена первого свидания с родными — пусть представит себе любой, не вовсе лишенный воображения!

К чести нарядчика (а сидел он за кражу) надо сказать, генштабное обмундирование Рональда он сам принес на вахту и передал обеим дамам. Кроме, разумеется, шапки!.. Пока заплаканная и бледная мать сокрушенно и горестно наблюдала, как вохровцы пересчитывают в воротах бригаду за бригадой, нарядчик выпросил у начальника конвоя разрешение «главному лаборанту» посидеть с родными вне зоны, правда, на глазах охраны.

Напрягая свой ослабленный слух, Ольга Юльевна умоляющим голосом обращалась то к тому, то к другому вохровцу, пыталась разузнать, жив ли искусанный собакой юноша, те сердито и грубо отмахивались, а Валентина Григорьевна нервно призывала свекровь успокоиться и не соваться в чужие дела: она опасалась, как бы раздраженные охранники не прервали свидание раньше времени! Тем более, что проходило оно не в обычных условиях!

Она расспросила мужа об адресах самых важных слушателей Особого факультета. Рональд знал, что старший из них, в чьем кабинете шли занятия, уже дослужился до генеральского чина. Валентина Григорьевна надеялась через него как-то переустроить Рональдову лагерную судьбу.

Обмен новостями был невесел!

Рональд не мог предвидеть даже ближайшего будущего — оно давно уже вне его власти! А домашние известия... Лучше было бы с ними не спешить!

Подтвердилось худшее предчувствие о судьбе Ежика: лежит в чужой земле, не дошел до Берлина каких-нибудь сотни километров! Ронин дядя инженер-полковник Санечка Тростников тоже не вернулся из армии, а тетя Соня, мамина сестра, делит Рональдову судьбу где-то в мордовских лагерях по той же 58-й статье. По слабости ее здоровья никаких надежд на встречу с ней в этом мире родные не питают.

Из Франции недавно была посылка на Катино имя, от ее сестры Оли, но осторожная Валентина Григорьевна почла за благо переотправить посылку назад, во Францию, с оповещением, что адресатка умерла.

Конфискация имущества еще не совершалась, но кабинет Рональда опечатан, и все семейство — сама Валентина Григорьевна, ее дочь Светочка и пасынок Федя — ютятся в столовой, втроем. Школьные дела Феди оставляют желать лучшего, учителя на каждом шагу шпыняют его из-за преступного папы, отметки ставятся с неизменной строгостью, всякий промах подвергается осмеянию. Отношения между мачехой и пасынком трудные, его аппетит мол — не по ее возможностям!

Когда родственникам велели «заканчивать свиданку», Рональд обратил внимание на одну грустную разновозрастную пару: пожилая еврейская дама из всех сил старалась удержать слезы, а утешал ее молодой темноокий лагерник, воплощавший обреченность злой судьбине. Всем своим обликом он являл миру олицетворение беспомощности, неустройства, слабости. Но это была слабость не наигранная и отнюдь не душевная. Просто человек этот из-за плохого ли зрения или иного физического недостатка явно никогда не шагал в солдатском строю, не слышал командного окрика, не наматывал «по тревоге» портянок в темной казарме и не хлебал варево батальонной кухни, ухватив миску не в очередь... Таким людям чисто домашнего воспитания, не знавшим детсада и школьного пионерского лета где-нибудь на полевом стане, неимоверно трудно приходится и в заключении, и в солдатчине, коли она в конце все-таки обрушивается на беднягу. Страдания, причиняемые таким людям неволей армейской или гулаговской, ведут этих несчастных к алогичным поступкам, гибельно-беспомощным жестам протеста, а то и прямо к покушениям на самоубийство...

Проводив мать, он побрел к бараку, себя не помня. Тут же устремились к нему вороны-прихлебатели в надежде поживиться из его бедной передачки. Рональд подозвал его к себе, чтобы хоть до утра прикрыть беспомощного от покушений шпаны.

Сейчас, когда пишутся эти строки, душа этого человека далеко, в иных мирах, и автор позволяет себе назвать его настоящее имя: Борис Ингал. Одаренный начинающий писатель. Получив высшее литературное образование, уже начал печататься и заслужил уважение в писательской среде своими критическими выступлениями. Закончил превосходную художественную биографию П.И. Чайковского. После резко полемического высказывания на собрании студентов, преподавателей и шефов литературного вуза был в ту же ночь арестован и получил большой лагерный срок по 58-й статье. На следствии от него добивались показаний против Федина, Шкловского и Ю. Олеши — этих людей он считал своими наставниками. У Бориса хватило выдержки нйичем не покривить против совести и никого не предать.

...Десятилетия спустя встретится имя Ингала в заключительной главе 1 тома «Архипелага ГУЛАГ». Только автору «ГУЛАГа» чуть изменит здесь его феноменальная память и назовет он Ингала Глебом. А он — Борис! И читателям остается неизвестной (как, видимо, и великому автору) дальнейшая судьба молодого писателя Ингала. Здесь этот пробел и заполняю!..

Мать Ингала привезла тогда сыну невеселую весть: горячо любимая жена Бориса публично отреклась от мужа. Это было необходимо ей для благополучия служебного... За кружкой чая Борис показал Рональду и Ивану Федоровичу (они, выражаясь по-лагерному, «кушали вместе») печатное объявление в «Вечерке» и слезное письмо жены с мольбой понять и простить.