Алесь Пашкевич - Сімъ побѣдиши

• Название: Сімъ побѣдиши
• Автор: Алесь Пашкевич
• Жанр: Историческая проза

Роман-парабола

Роман «Сімъ побѣдиши» — про власть тиранов и власть слова. Повествование ведется в двух временных срезах: XVI столетии и в наше время. В центре текста три главные пары персонажей-двойников: царь Иван Ужасный (Грозный) и диктатор Иван Мороз; митрополит, который возвел царя на трон — и профессор-историк, который помог своему бывшему студенту выиграть президентские выборы; первопечатник Иван Федорович (Федоров) и тележурналист Иван Федоренкин. А еще — Катерина Ягелонка, племянница короля Сигизмунда, которая не покорилась московскому царю и стала королевой Швеции, и — студентка Катерина...

«Все исчезает — ничего не меняется» — основной лейтмотив романа. А побеждает в результате не сила, а любовь. И — слово.

---

       — И это — Третий Рим?! — недоуменно поглядывая по сторонам, повторял Силуан и чесал покрасневший нос. — Или я, напившись перед отъездом, упал и сильно ударился головой о ступени салоникского дворца?..  

       Они доехали до зубчатой стены Кремля с каменными башнями, за которыми находился княжеский дворец, дома приближенных бояр да несколько церквей с монастырем, и отправили послов с толмачами. Палеологов, Фому и его дочь Зою, в их санях, с императорским приданым, а также посольскую свиту и слуг провела за стену вооруженная охрана — рослые молодцы в длинных рыжих кожухах, подбитых и отороченных мехом, с широкими воротами пониже лопаток, в высоких шапках-мурмолках. Остальные же — поводыри, монахи — подались на постой в ближайшую слободу.

       ...Первым прописал идею освящения Москвы как Третьего Рима здешний митрополит Зосима. Он изложил ее в предисловии к новой рукописной «Пасхалии» — календарю церковных событий на следующее тысячелетие. Было ли ему откровение, сам ли он выдумал, что небеса благословили нового Константина, Ивана ІІІ, и новый Царьград, Москву, — осталось неизвестным. Через тринадцать лет после появления «Пасхалии» бог позвал Ивана ІІІ к себе на суд, а отцовские земли поделили между собой пятеро сыновей. Старшему, Василию, достались две трети княжества: шестьдесят шесть городов с Москвой-столицей. Неизвестно, благословили или нет Небеса нового «Константина» на очередное создание Царьграда, но наследников ему от венчанной жены, боярской дочери Соломониды, не дали.  

       — Бесплодную смоковницу выбрасывают из сада! — заговорила боярская дума, и женщину, невзирая на предостережения княжеских духовников и нового руководителя писчего приказа Максима Грека, заточили в монастырь.  

       Василий, даже для отвода глаз не устроив традиционного парада-смотрин невест, на западный манер сбрил бороду и повел к алтарю сироту Елену Васильевну Глинскую, которая и родила ему потомка. И рано овдовела. И, тоже не сумев возвести величественные стены нового Царьграда, рано оставила этот бренный мир, а в нем — своего восьмилетнего первенца Ивана...

* * *

       Уже не один час его бил нервный озноб. Ночь поглотила княжеский дворец. Утихли пьяные крики боярской гулянки, а Иван не находил спасения: закутывался в одеяла, укрывался подушками — и никак не мог успокоиться, согреться. Болела сбитая о каменную стену рука, внутри пекло и трясло, в сомкнутых глазах вспыхивали огненные шары — и беспрерывно лихорадило.  

       А тут еще стук в дверь:  

       — Княжич, открой!  

       Он молчал.

       — Открой, а не то выбью дверь!  

       Грохот усилился, ходуном заходил косяк, и он слез с кровати, отбросил засов.  

       Дверь раскрылась и ухнула о стену. В опочивальню впихнулся опекун Шуйский, а за ним робко выглядывала полураздетая молодица.  

       — Что, волчонок, замер? — дохнул на Ивана перегаром незваный гость и подтолкнул пониже спины подругу. — Боярыня Марфа соизволила проверить, не отвердело ли ложе царское.  

       Марфа потупилась, пряча глаза, и неяркий свет свечи выхватил в сумраке ее пухлые губы и раскрасневшееся лицо.  

       Ивану не хватало воздуха. Задыхаясь и дрожа, он начал неспешно отступать к противоположной стене, а Шуйский хмыкнул, передернув сухим кадыком, и сел на кровать.  

       — Что молчишь? Иль не рад гостям? Иль думаешь, что я, потомок по старшему колену Александра Невского, не ровня тебе, сопляку? — криво улыбнулся, исподлобья глянул на Ивана, кашлянул — и игриво выговорил молодице: — Марфу-у-ута! А ты что леденеешь? Ходь сюды! — и постучал ладонью по одеялу.  

       Марфа мелкими шагами приблизилась к кровати, и Шуйский, схватив ее за локоть, повалил на перину:  

       — Лебеда моя... Царица... — зашептал похотливо. — А какая горячая, а какая справная...  

       Он рванул на ее крутой груди сорочку, грубовато подмял подругу под себя и сладко засопел. Рыжая подрезанная борода поплыла по белесой ложбинке к животу, острые брови щекотнули набухшие соски — и вдруг голова оторвалась от девичьего лона.  

       — А что ты тут зиркаешь? — крикнул Шуйский на оробевшего Ивана. — Я, в отличие от вашей кости, не скупой. Хочешь — помогай, а нет — вон отсель!  

       Ивана, казалось, окатили варом. Больно застучало в висках, еще сильнее затряслись руки. Он, сжав кулаки, бросился было на Шуйского, но, ухватившись за спинку кровати, застонал-прокричал и выбежал из опочивальни.  

       Босой, в ночной сорочке, как лунатик-призрак, он поморочно спустился в тронный зал, прошел трапезную, добрался через колоннадный коридор к высоким ступеням дворцового крыльца.  

       Удивленные сторожевые раскрыли перед княжичем двери, а он, не замечая ничего вокруг, бессмысленно шагал по замерзшей земле двора, и его заплаканные глаза становились льдом.  

       Через некоторое время — ночь еще не минула, хотя надорванный маслянистый блин месяца уже зацепился за купола Успенского собора — он неуверенно постучал в окованные двери митрополитовой резиденции. Открыл заспанный послушник, провел в темную прихожую, накрыл кожухом.  

       — Обождите, ваша светлость, — проговорил дрожащим голосом, — я сейчас разбужу владыку, — и бегом бросился по скрипучим ступенях наверх.  

       Митрополит Макарий спустился в черном подряснике, приставил к столу посох и перекрестился:  

       — Господь милосердный! Что, княжич, случилось? Что с твоими руками?!  

       А Иван еще долго не мог промолвить и слова; продолговатая яйцевидная голова дрожала, глаза с редкими ресницами покрывали немытые русые пряди, кожух спадал с худых плеч. Митрополит, отправив послушника, попросил:  

       — А ты в рукава, в рукава руки... Отогрейся.  

       Иван смотрел в одну точку — то ли на кант столешницы, то ли на митрополитовый посох, — молчал и откидывал за лоб волосы; кровь с раненой руки растиралась по посиневшему лицу, и вид его был ужасный.  

       Княжича напоили малиновым отваром и предложили поспать, но он мотнул головой и зашептал наконец:  

       — Они поедом грызут меня да грабят собранное родителями моими!.. Они спят на ложе моем с гулящими суками и не снимают сапог!.. Они, эти шуйские, бельские и другие собаки бесовы, отравившие мать мою, готовят и мне кончину...  

       — Боже, что молвят уста эти ребячьи? Иван, ты — царский преемник, помазанник Господа. И боярские козни — твоя закалка. Моли неустанно Бога, дабы дал тебе мужества и веры выдержать эти испытания. И я о том беспрестанно Всевышнего вымаливать буду.  

       Иван неожиданно затих, перестал трястись, неспешно поднял голову, вытянув длинную шею, и насквозь пронизал Макария холодными серо-зелеными глазами:  

       — Говоришь, я царский преемник?  

       — Да. От людей и Бога. И недалек уже день венчания твоего на престол царский, ибо суждено тебе стать полноправным властителем земного царства православного. — Митрополит прислонил растроганного княжича к себе и обнял. — Готовься к этому...  

       Иван проспал в митрополитовых покоях остаток ночи, весь новый день и всю следующую ночь. Утром наспех подкрепился и оделся во все новое: на причесанных волосах — тафья из красной парчи с жемчугом, поверх нее — большая персидская тиара, подшитая черно-бурым лисом; длинная сорочка без ворота; долгий кафтан из вишневого бархата, перевязанный желтым поясом; остроносые, покрытые пурпурным атласом сапоги; легкая соболиная шуба на плечах.  

       Он оделся и, не попрощавшись с митрополитом, решительно двинулся к колоннадам дворца, прошел в главный зал, сел, не сбрасывая шубы, на трон, вызвал караульного и спросил:  

       — Как тебя зовут?  

       — Матей, княжич...  

       И вдруг Иван вскочил, подбежал и схватил караульного за ворот кафтана, зло прошипел:  

       — Я, холопская морда, будущий хозяин всей Московии и твой царь! Запомни!..  

       — Я... я и не забывал, ваша светлость, — недоуменно проговорил караульный.  

       И то понравилось, даже вдохновило Ивана, но вида он не подал.  

       — Хочу знать, где Шуйский…  

       — Да отдыхает еще...  

       — Где?!  

       — В... — караульный пожал широкими плечами. — В ваших царских комнатах...  

       Ивана скривило. Хотел что-то крикнуть, но голос сорвался.  

       Он возвратился к трону, сильно сжал раненой рукой высокую спинку и возбужденно приказал:  

       — Аспида Шуйского выгнать из дворца, вырвать ему жало свирепое и бросить в мою псарню! Собаке — собачья смерть! Ложе, им оскверненное, сжечь!  

       Ошеломленный караульный задом пятился к дверям, и княжич уже вдогонку бросил ему: